Субботнее перманентное

К субботнему флэшмобу от Марики Вайд. По-прежнему пишу с дополнительным условием: самое свежайшее.

Несу сюда написанный кусок свежей главы -- с самого начала и до написанного вчера вечером.

Оффтоп: и все-так не могу не похвалить в очередной раз FreeOffice TextMaker: может, писать в нем и неудобно (да я так и не делаю), но копипастить из него сюда -- премилое дело. Ни одного "слипания слов" при сохраненном (ну почти) форматировании -- ну разве не прелесть!

Когда дневная жара стала помаленьку спадать, Акхамук покинул дом и сразу же пустился в путь. Одет он был по-дорожному – в синий просторный асельхам с объемистым капюшоном. Вообще-то капюшон асельхама предназначался прежде всего для защиты головы от пыльных ветров пустыни. Была у него, однако, и еще одна функция. Сейчас капюшон был откинут на спину, и в нем, как в заплечной суме, лежали пшеничная лепешка и солдатская фляга с водой. Для дальней дороги такой запас провизии оказался бы, пожалуй, маловат. Но сейчас его должно было хватить.

Акхамук спешил на юг – в город. Дел у него, как и полагалось сельчанину, было невпроворот, а тут еще на его семью свалились эти двое приблудных чужеземцев! Никаких планов на них Акхамук, разумеется, не имел – разве что мечтал как можно скорее передать их в более подходящие руки. Будучи ветераном-легионером, он, конечно же, надеялся найти эти руки в крепости Ликсуса.

От дома Акхамука до крепости было не очень далеко, однако не так уж и близко – миль десять. Будь у Акхамука конь, это расстояние показалось бы пустяковым. Но коня не было. Отставному пехотному десятнику, пару лет назад вернувшемуся в родовой дом и неожиданно для себя оказавшемуся главой большой и не слишком богатой семьи, он был просто не по карману.

Поначалу Акхамук собирался подождать с походом в крепость до утра. Но забила тревогу Илли – дочь овдовевшей старшей сестры, второй год жившая в его доме. Илли, старательно помогавшая Таджеддигт в домашнем хозяйстве, понесла чужеземцам на обед нутовую кашу – и вдруг прибежала от них всполошенная, с криком «Усатый плох совсем, помирает!»

По счастью, Илли, как с ней случалось и прежде, с испугу преувеличила. Заглянув к чужеземцам и понаблюдав за ними, Акхамук немного успокоился. Иван был по-прежнему жив и умирать пока вроде бы не собирался. Но плох он был и в самом деле. Пожалуй, даже еще в худшем состоянии, чем тогда, под скалой.

На усатого моряка, назвавшегося Иваном с Оловянных островов, Акхамук наткнулся этим утром на морском побережье. На рассвете он, прихватив с собой жену, отправился в свою оливковую рощу – срубать сухие сучья со старых деревьев. Повозку Акхамук доверил Таджеддигт, сам же пошел пешком рядом: ездить на осле казалось ему недостойным бывалого воина. Небольшой кусочек дороги, ведшей к роще, проходил вдоль берега, и, должно быть, сам Господь надоумил Акхамука именно тогда свернуть в сторонку по малой нужде. А подойдя к обрыву, он, повинуясь все тому же ниспосланному на него свыше наитию, заглянул вниз – и, к своему удивлению, увидел под скалой распростертое тело.

Вытащить парня наверх оказалось непросто – но оставить его умирать Акхамук, разумеется, не мог. За время военной службы он успел не только принять святое крещение, но и сделаться ревностным христианином. А христианину полагалось быть милосердным.

Конечно, попотеть Акхамуку пришлось основательно. Чего стоил один только крутой спуск по узкой, пригодной скорее для коз, чем для людей, тропинке! Еще труднее оказался обратный подъем – тем же самым путем, да еще и с раненым на руках. А ведь Акхамук оставил военную службу не просто так, а по тяжелому ранению, от последствий которого он до конца так и не избавился.

И все-таки Акхамук справился – в одиночку донес парня до дороги. Конечно, ни о какой роще и ни о каких оливах теперь уже не могло быть и речи. Вдвоем с женой они с горем пополам усадили раненого в повозку и поспешили домой.

Почти всю дорогу парень молчал. Акхамук его тоже ни о чем не расспрашивал: ясно было, что тот еле ворочает языком. Однако не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы многое понять и без вопросов. И так было ясно: чужеземец сорвался со скалы и поломал себе ребра. Правда, откуда он взялся на мавретанском берегу и что заставило его лазить по скалам, Акхамук так до конца и не понял.

Дома Акхамук выделил парню одну из комнат, отдал его на попечение женщинам и на время успокоился. Однако странные события на этом не закончились. Сначала Илли принесла в дом слух из города: будто бы в новый порт недавно заходил загадочный, явно колдовской корабль с севера – без весел, без парусов, зато с высокой трубой между мачтами, извергавшей густой черный дым. А затем Акхамук, наконец добравшийся до своей оливковой рощи, повстречал возле нее еще одного чужеземца – рыжего, лохматого и со сползшими штанами. В отличие от первого, второй чужеземец выглядел целым и невредимым телесно, но, похоже, несколько повредился рассудком – не мог даже узла завязать. Запас христианского милосердия у Акхамука к тому времени еще не исчерпался, так что нехотя, скрепя сердце, он отвез к себе в дом и этого странного человека тоже.

И оказался в весьма затруднительном положении. Что делать с нежданными гостями дальше, он представлял себе плохо. Пользы для своего хозяйства Акхамук в них не видел, исследовательского интереса тоже не испытывал. Вдобавок ко всему, оба чужеземца явно нуждались в лечении – особенно тревожило состояние того, что был со сломанными ребрами. А местному врачу, недавно присланному из города, Акхамук особо не доверял, считая его слишком молодым и неопытным. Кроме того, настораживало, что оба чужеземца объявились в этих краях как раз после появления подозрительного корабля.

Так ничего разумного и не придумав, Акхамук попытался было спросить совета у жены – к женщинам у ливийцев испокон веков было принято прислушиваться. Та, однако, вопреки обыкновению, лишь развела руками. Зато ни с того ни с сего в их разговор встрял со своим мнением Идир – самый младший из братьев Акхамука.

– Брат, отвези их в город, – заявил он. – Там хотя бы лекари есть – настоящие, ученые. 

Вообще-то Идир, влезши в чужой разговор с непрошеным советом, поступил по меньшей мере невежливо. И все-таки Акхамук сдержался, не дал воли гневу. Потому что почувствовал: младший брат явно хотел сказать что-то важное, но не решался.

– Договаривай, – недовольно вымолвил Акхамук и поморщился.

И тогда Идир потупился и произнес:

– Брат, посмотри, какими глазами наша Илли смотрит на усатого!

Эти-то слова всё и решили. Чересчур большой интерес племянницы к постороннему мужчине, к тому же еще и нездешнему, не нравился и самому Акхамуку. И при этом в передаче чужеземцев в заботливые руки врачей определенно не было ничего зазорного. Вот и вышло, что Акхамук, для острастки поворчав на непочтительность брата, в итоге все-таки последовал его совету.

И вот теперь Акхамук торопился в Ликсус. Если точнее – в городскую цитадель, за стенами которой имелся военный госпиталь и всё еще оставались его бывшие сослуживцы. На их-то помощь – прежде всего своего бывшего командира, кентуриона Ма́рия Парда, – он и надеялся.

Дорога, по которой шел Акхамук, петляла лощинами, огибая холмы и оливковые рощи. Иногда она вплотную подходила к селениям, и тогда на его пути начинали попадаться люди – в основном такие же крестьяне-ливийцы, как и он сам. Акхамук здоровался с ними, как велел обычай, однако на долгие разговоры не задерживался. Встретить закат и, тем более, заночевать в пути в его планы не входило. Дело было даже не в опасных животных, хотя, не пройдя и половины дороги, Акхамук уже успел обнаружить у себя под ногами львиные следы и два раза повстречаться с изукрашенными сетчатым узором скальными гадюками. Куда неприятнее ему казалась возможность повстречаться с атласскими разбойниками, время от времени объявлявшимися в окрестностях Ликсуса и подстерегавшими на дорогах торговые караваны. Грабить одиноких путников они тоже не брезговали, а на Акхамука, некогда отличившегося в армейском рейде против одной из знаменитых банд, и вовсе имели зуб.

Конечно, нарваться на разбойников можно было и днем, однако гораздо чаще они, подобно гиенам, выходили на свои черные дела по ночам. И все-таки по мере удаления от родной деревни Акхамук всё больше сожалел, что отправился в путь в одиночку. В нынешнем своем состоянии он вряд ли смог бы противостоять даже одному мало-мальски умелому воину, а уж справиться сразу с несколькими вооруженными головорезами и не рассчитывал.

Мудрено ли, что Акхамук обрадовался, когда, миновав очередное придорожное селение, нагнал громоздкую крестьянскую телегу, влекомую парой палевых длиннорогих волов и доверху нагруженную буровато-серыми мешками из грубой пальмовой рогожи. Шагавший рядом с телегой возница оказался старым знакомым, с ним вместе шли его сыновья, сильные молодые мужчины, и Акхамук не справился с искушением – присоединился к их компании.

Вероятно, это оказалось ошибкой. Да, в обществе старого Ятти и его сыновей Акхамук почувствовал себя куда увереннее, но волы, как им и полагалось, брели очень неторопливо. До предместья Ликсуса подвода добралась лишь к закату, а к крепостным стенам Акхамук подошел уже в полумраке. И, разумеется, оказался перед закрытыми на ночь воротами.

 

* * *

 

Пока Акхамук преодолевал милю за милей, направляясь в ликсусскую крепость, оба его гостя по-прежнему пребывали в полутемной комнатушке. Иван, судя по всему, смирился с обществом Родри, однако разговаривать с ним по-прежнему особо не стремился, а лежал на спине, уставившись в потолок, и угрюмо молчал.

Тем временем Родри расхаживал по комнате из угла в угол и, подобно складывающему стихи барду, что-то неразборчиво бубнил себе под нос. Однако это были вовсе не стихи: Родри сочинял проповедь. Задача эта оказалась не из легких: о вере «колёсников» Иван знал совсем немного, а больше спрашивать о ней было не у кого. Тем не менее, дело медленно, но верно продвигалось.

– Брось нудить, рыжий, – в какой-то момент не выдержал наконец Иван. – Голова раскалывается.

– Брошу – ну так здесь сидеть и останемся, – оборвав очередное заунывное завывание, откликнулся Родри. – А так авось и выберемся, и наедимся вволю, и еще тебе лекаря найдем.

В последнем, по правде говоря, Родри был уверен не до конца, однако виду не подавал.

– Опять мошенничать задумал? – Иван сдвинул брови, недовольно засопел.

– Почему мошенничать? – с невинным видом отозвался Родри. – На сей раз никакого обмана! Ты хоть знаешь, как меня нарек отец?

– Мне-то что до того? – буркнул Иван, однако посмотрел на него не без любопытства. Родри, разумеется, заметил это немедленно – и тут же почувствовал себя как рыба в воде.

– Да будет тебе известно, что зовусь я благородным именем Родри, – заявил он, довольно ухмыльнувшись. – Сам посуди, можно ли истинному учителю этой самой колесной веры зваться более удачно, чем «король колеса»?