О благообразном

Полли и Джим Бартлетты.

Учтивые приветливые люди средних лет, отец и дочь, не отягощенные ни изрядным состоянием, ни хорошими манерами, обладатели вайомингского акцента в самом худшем его проявлении из всех, что когда-нибудь приходилось слышать Лэйду. В Новый Бангор они перебрались из какого-то дремучего местечка в американской глуши, а перебравшись, приобрели в Шипси небольшой домишко, служивший прежде прачечной, привели его в порядок, выкрасили свежей краской, подновили что можно – и устроили там меблированные комнаты, которые по необременительной цене сдавали всем желающим, обычно морякам торговых судов, сошедших со своих кораблей и составлявших в Шипспоттинге изрядную часть населения.

Лэйду приходилось бывать внутри как-то раз, по случайному поводу, в поисках одного пропавшего человека, и он нашел домик весьма мило обставленным, а Бартлеттов – обходительными и добрыми хозяевами. В отличие от прочих домовладельцев, зачастую высокомерных и заносчивых, Полли и Джим были начисто лишены свойственной лендлордам спеси. А кроме того, кажется, и обоняния. В их уютном домишке почти в каждой комнате имелась курительница, источающая благовонные ароматы бергамота, ладана, мускуса и сандалового масла – неудивительно, что атмосфера была столь насыщена благовониями, что Лэйд, выбравшись оттуда, еще добрых четверть часа прочищал нос. Чертов тигриный нюх иногда был хорошим подспорьем, однако иной раз причинял и неудобства. Лишь по пути домой, в «Бакалейные товары Лайвстоуна и Торпа», он понял, что за тупая иголочка подспудно колола его в печенку, пока он находился в этом домишке.  

Слишком чисто. Слишком опрятно. Слишком… тихо.

Моряки – беспокойная публика, причиняющая множество неудобств всем вокруг, и в первую очередь - хозяевам меблированных комнат. Останавливаясь в Шипси, они заливают в себя галлоны джина, осатанело играют в карты и самозабвенно лупят друг дружку, неудивительно, что их проживание обыкновенно сопровождается в высшей степени безобразными сценами, напоминающими собачью грызню. В отличие от чопорного Редруфа, заметающего все свои грешки под ковер, Шипспоттинг живет открыто и громко, здесь никогда не считалось зазорным запустить кому-то в голову соусником или перечислить во всеуслышание все грехи чужой матери и всей ее родни до седьмого колена…

Однако моряки, пользовавшиеся кровом семьи Бартлетт, вели себя столь целомудренно и достойно, словно все как на подбор состояли членами Королевского филателистического общества в Лондоне. Ни ссор, ни попоек, ни даже разбитых окон… Они и покидали гостеприимный дом бесшумно, как подобает хорошим гостям, не оставляя после себя никаких следов и не тревожа соседей – чертовски мило с их стороны!

«Как ты сказал, там пахнет? – осведомился Торп, услышав рассказ о приятном доме, - Мускус и сандаловое масло?.. Кхм. Ну, бить в барабаны, пожалуй, рано, но кое-какие справки я, пожалуй, наведу».

Он навел справки, весьма необычным образом, в своей манере. Торп не посещал полиции, не шептался украдкой в темных переулках с канцелярскими клерками, не получал от незнакомцев в маске таинственных пакетов, однако к исходу недели, почти не отлучаясь из лавки, возясь с кошенилью, крахмалом и сахаром, знал о милом домике Бартлеттов куда больше самого Лэйда. Ничего удивительного. Никто в Новом Бангоре не знал, откуда Бенджамин Торп получает информацию, просто он получает ее в один прекрасный момент, вот и всё.

«Пожалуй, мне надо извиниться перед этими людьми, Лэйд, - пробормотал он, покачиваясь в кресле, – в ту пору он еще занимал хозяйское кресло в кабинете, а не гостевое – По какой-то причине я предполагал, что эти твои Бартлетты скрывают в своих меблированных номерах что-то недоброе, но теперь, как джентльмен, вынужден забрать назад свои подозрения. Кажется, они в самом деле очень милое семейство. Они не просто невинны и благообразны, они благообразны настолько, что эта благообразность зацепляет даже сторонних людей, преображая и очищая их души. Представь себе, я обнаружил, что из ста шестидесяти семи моряков, снимавших меблированные комнаты у Бартлеттов, сто шестьдесят не вернулись на свои корабли. Надо полагать, причастившись добродетели Бартлеттов, они отринули свое старое ремесло и нашли себя в чем-то новом, возможно, сделались проповедниками и отправились прочь на полинезийские острова, нести слово просвещения и веры…»

Ах, дьявол. Лэйд живо вспомнил вспыхнувшую у него в груди холодную тигриную ярость. Значит, интуиция не просто так кольнула его, с домиком Бартлеттов в самом деле было что-то нечисто. Он поглощал своих постояльцев, причем в изрядных количествах, точно был исполинским каменным хищником, выросшим посреди Шипспорттинга, причем хищником элегантным и неброским, с экстерьером, оформленным согласно канонов георгианской архитектуры. Не только поглощал, но и бесследно переваривал, потому что за следующие три недели Лэйду не удалось найти ни единого тела. А ведь за это время еще шестерых моряков, имевших неосторожность бросить якорь в этом гостеприимном доме, не досчитались на их кораблях.

«Дело Бартлеттов» вытянуло из Лэйда порядочно соков. Требовалось найти не только способ, которым Бартлетты умертвляют своих жертв, но и способ, которым они избавляются от трупов, и это тоже оказалось непростой задачкой. Мертвецов не вывозили из гостиницы с мусором и отходами, Лэйд проверил это в первую очередь. Их не сжигали в каких-нибудь хитроумных печах – над домом часто курился дымок, но совсем не такой густой, как это бывает при сожжении тел, да и пах он не паленым мясом, а бергамотом, ладаном и мускусом. Их не закапывали в земле под домом – земля в Шипспоттинге тверда как гранит, чтобы совладать с ней Бартлеттам потребовался бы землеройный снаряд и изрядный запас динамита…

Постояльцы продолжали исчезать. Лэйд продолжал нарезать круги вокруг проклятого дома, точно акула, но возможности щелкнуть зубами не представилось ни разу – исчезновения проходили так чисто и гладко, что зацепиться было не за что. Чертовы меблированные комнаты за неделю переваривали больше человеческого мяса, чем средней величины танифа, поселившийся в бухте и переворачивающий рыбацкие лодки. Ни выстрелов, ни криков о помощи, ни суматохи… А ведь моряки торгового флота – крепкие ребята, лишь самую малость уступающие морским пехотинцам ее величества, отважные как черти и умелые в драке. Таких не возьмешь голыми руками. Значит… яд? Маловероятно, но Лэйд навел справки во всех аптеках города – ни одна из них не продавала Бартлеттам ни стрихнина, ни крысиного яда, ни прочего, что полагается в таких случаях. Выстрелов он не слышал ни разу, а значит, огнестрельное оружие в ход не шло, да и не рискнули бы они поднять на ноги выстрелами всю округу? Может, ножи или дубинки? Лэйд хорошо знал инструментарий джентльменов из Скрэпси, но сомневался, что Джим Бартлетт или его великовозрастная дочь когда-нибудь брали в руки такое грубое оружие. Никто из них не обладал достаточной для этого физической силой, кроме того, чтобы орудовать такими штуками, нужны определенные навыки, навыки, которыми они едва ли могли разжиться в прежней жизни – в своем Вайоминге он был заурядным техником, она – содержала курятник.

Значит, значит, значит…

Когда он нехотя признался Торпу, что его запас воображения на исходе, тот не стал корить его – ни словом, ни взглядом. Просто отложил совочек для сахара, которым орудовал, набросил на плечи пиджак – не габардиновый, а старый, из простой шерсти, который держал для пыльной работы в погребе. Вернулся он через три часа и невозмутимо принялся за работу с того момента, на котором он ее оставил. Единственной переменой в нем были немного испачканные сажей ладони. «Ах да, Лэйд, - произнес он некоторое время спустя, словно вспомнив о чем-то, - Кажется, этим вечером у нас с тобой будет работенка. Не мог бы ты проверить и смазать наши револьверы? Кроме того, прихвати с собой три фунта красной охры из старых запасов и позвони, пожалуйста, в Канцелярию. Передай полковнику, чтоб подогнал один экипаж на Басби-стрит к десяти, быть может, ему тоже перепадет от нашей добычи».

Наверно, Лэйд выглядел крайне глупо в ту минуту. Как тигр, обнаруживший в своей миске пучок моркови вместо хорошего бифштекса. По счастью, милосердие Торпа распространялось не только на забывчивых покупателей и невоспитанных должников, но и на несмышленых учеников. Он не стал долго мучить его неизвестностью. Просто протянул руку и выложил на стол десятка два оплавленных бесформенных металлических комков, густо покрытых сажей.

«Этим вечером я побывал у Бартлеттов, - спокойно пояснил он, - Представился печным инспектором и спокойно проник внутрь. Разложить амулеты мне, конечно, не дали, зато я осмотрел все печи и камины в здании. Вот моя добыча. Знаешь, что это?»

Лэйд не знал. Ощущая себя мальчишкой-загонщиком с деревянной трещоткой под присмотром опытного охотника, он несколько минут пристально изучал находку, прежде чем признать свое бессилие.

Торп улыбнулся. Не снисходительно, не высокомерно, не свысока. Обычная человеческая улыбка, от которой его серые глаза на несколько секунд будто бы немного теплели.

«Домашний камин – это не доменная печь, Лэйд, мой мальчик, - пояснил он, - Не так уж много известных человечеству металлов он в силах расплавить. Взгляни на эти комки внимательнее. Это определенно не серебро, не олово и не свинец. Значит… Ты совершенно прав, это медь. Старая добрая медь. Тебе ведь известно, что моряки – известные модники? Они могут носить ветхую хламиду, едва имеющую право именоваться пиджаком, но пуговицы на ней непременно будут не костяные и не деревянные, а из хорошей меди…»

Пуговицы! От незадачливых постояльцев не оставалось ни костей, ни требухи, одни только медные пуговицы, которые хозяева отправляли в камин, а значит…

«Пожалуй, лучше взять четыре фунта охры, - пробормотал Торп, - Мы с тобой не только охотники, но и бакалейщики, и плох тот бакалейщик, который не озаботится небольшим запасом на всякий случай…»

Та ночь выдалась хлопотной и тяжелой для них обоих.

Милый особнячок в георгианском стиле не случайно прежде был прачечной, под ним располагался приличных размеров подвал, в котором… Их было две дюжины или около того, вспомнил Лэйд. Две дюжины бледнокожих рыжеволосых тварей с длинными когтями, волочащимися по земле. Тонкие слюдяные зубы, торчащие из хищно оскаленных пастей. Смрад, похожий на запах гниющего кита – только тогда он сообразил, почему по всему дому расставлены эти чертовы курительницы с благовониями. Покачивающиеся тонкокостные тела, движущиеся с обманчиво медлительной рыбьей грацией. Шлепанье слизких бледных лап по полу, шелест ерзающих во рту полупрозрачных языков…

Понатури. Отродья Левиафана, приходящие из моря. Плотоядные хищники прибрежных вод, которые не прочь выбраться на берег, чтобы перекусить на ночь. Здесь, в сыром затопленном подвале, их не просто терпели, их привечали как дорогих гостей, обеспечив им наилучшие условия – даже лучшие, чем в меблированных комнатах наверху. Кто-то был столь добр и радушен, что натащил любимых ими водорослей и мха, соорудил логово, напустил воды… А еще – оборудовал хитроумные механизмы под кроватями постояльцев, которые при необходимости могли повернутся вдоль своей оси, сбрасывая спящего человека в темную нору, полную скрежещущих зубами тварей… Понатури пожирали свою жертву в считанные минуты, вместе с одеждой и башмаками, непереваренными оставались только медные пуговицы, которые хозяева отправляли в камин вместе с прочими останками.  

Одна огромная подземная кормушка для чудовищ…

Ночь была тяжелой, хлопотной, но не очень длинной, почти не оставившей воспоминаний. Лэйд помнил только звенящие револьверные вспышки, раскалывающие темноту, яростный крик Торпа, всаживающего куда-то пулю за пулей, скользящие слизкие пласты водорослей под ногами, щелканье полупрозрачных зубов, рычание, вырывающееся из чьей-то глотки, может, его собственной… Понатури умирали по-рыбьи беззвучно, молча, расплескивая по подвалу свои студенистые внутренности. Лишенные костей, нечеловечески гибкие, они устремились к спасительному лазу, но слишком поздно спохватились – пули из револьверов косили их одного за другим. Когда пули кончились, Торп выхватил табакерку, набитую красной охрой, и швырнул вперед, точно гранату…

Полковник Уизерс-Уинтерблоссом был верен своему слову. Когда они вышли на улицу, локомобиль Канцелярии уже ждал их на холостом ходу, потушив фары, в ближайшем переулке. Торп не стал задерживаться, чтобы поздороваться с его обитателями – среди охотников считалось дурной манерой обращать внимание на крыс – лишь убедился в том, что его салон достаточно велик, чтобы вместить в себя две дюжины мертвых понатури и хнычущего мистера Бартлетта со сломанной рукой. Мисс Бартлетт в качестве пассажира можно было не учитывать – более сообразительная, чем ее отец, она вскрыла себе горло кухонным ножом.

Премилая история, на память о которой Лэйд сохранил пару едва видимых шрамов на предплечье и стойкое отвращение к благовониям. Торп мог вспомнить ее, раз уж на него нашло желание поковыряться в чертогах памяти. Или… Черт, его память должна была хранить невообразимое множество имен и историй.