Прототипы - те ещё типы
Автор: Юлия ЛиморенкоВсё началось тутЪ. Дальше оно само.
Условимся считать прототипированными персонажами тех, у кого не более двух конкретных исторических прототипов, а то я тут вам БСЭ перепишу. Ну и не считаем персонажей, которые «играют самих себя», они не прототипы, а оригиналы.
К чему-то более-менее историческому у меня относится разве что «Контрмарш...», и реальные личности, которые тут могли служить прототипами, в массовой культуре никак не проявлены и знают их полтора анонимуса. Так что «в целях рассеять неученья тьму», по меткому выражению грубого Корнеева, будет немного ссылок-справок.
Михаил Опарин, который сманил юную Авдотью в новую жизнь, отчасти «основан» на биографии Михаила Ошарова. Правда, персонаж писателем не был, а был скорее авантюристом от революции и служил, в отличие от прототипа, не у белых, а у красных.
За годы сибирского житья городские привычки Михаил порастерял. Видел всякое — и морозные зимы, с настоящими морозами, куда там родной Твери, и сумасшедшие половодья, когда тихие речушки, располнев от снега, начисто смывали целые сёла вместе с частью берега... Только вот грести по капризной таёжной речке наперегонки с ледоставом было и для него в новинку. А в одиночку такие подвиги он бы сам первый любому отсоветовал! Да только выбирать не приходилось.
В начале июля в Токко дошли новости из Иркутска: по приказу Центросибири Якутск занят большевиками и с этой минуты над всей Якутией поднимался красный флаг... Если точнее, так хотелось бы. На деле же Якутия слишком велика и местами труднопроходима, чтобы даже Советская власть сразу пришла повсюду. Не сама ведь она ходит, люди несут. Поэтому следом за радостными новостями пришли тревожные: уже в августе красная власть в Якутске пала, и сменило её Временное Сибирское правительство. Советские работники в южных наслегах оказались отрезаны от большого мира: куда ни сунься — всюду могут поджидать белые отряды...
Михаила Опарина как знатока здешних мест прикомандировали к Жарханскому совету для дел гражданских, на совершенно чиновничьей должности. Надлежало ему вести перепись населения посёлков и заимок, попавших в ведение наслежного совета, с указанием, каких они родов, на каких языках говорят, владеют ли грамотой, в чём нуждаются... Уже одиннадцать толстых конторских книг исписал Михаил за краткие три месяца в Токко. Хотел ли того или нет, выходила у него летопись нужды и бедствий. Сибирское правительство уже нашлёпало газеток с рассказами, как стенали под ненавистной «красной пятой» несчастные купцы и землевладельцы Якутского округа. Михаил по долгу службы газетёнки эти читал; смотрел на жёлтые тощие листки — а кружились перед глазами бесконечные недели в лиственничной тайге, на гольцах и перевалах, на болотистых берегах бесчисленных олёкминских заводей.
Семья с пятью детьми всю зиму питалась одним случайно подстреленным лосем — Небо послало, не дало последнему патрону пропасть зазря. Тунгусы из трёх посёлков из последних сил тащили шаману съестные припасы, чтобы приманил охотничью удачу, умолил Небо послать зверя в капканы. А если и повезёт, добудешь «чёрненького», целое дело — обратить шкурку соболя в табак, муку и патроны. Дождаться, подъедая последние крохи, перекупщиков, приплывающих по высокой воде, сторговаться с ними (оберут всё равно, как ни торгуйся), дождаться караванов, что привозят нужные товары... А те уж ограбят вчистую: деньгами за соболя получишь рубль с полтиной, а за пять фунтов муки отдашь два рубля. У Михаила волосы вставали дыбом, когда слышал об этаких ценах. В городах даже в голодный семнадцатый год пуд ржаной муки по рублю семидесяти копеек покупали, а тут — фунты... Уму непостижимо!
Собственно, о том, что стало с Опариным после встречи в Авдотьей, в книге не говорится; можно домыслить разное, в том числе и такой вот конец, как у прототипа...
Алексей Дмитрич Войницкий научной биографией напоминает путь Н.Ф. Катанова. Тот тоже и учился на Восточном факультете, и бывал в Туркестане, и преподавал в Казанском университете, и вёл могучую общественную деятельность. Ну и, конечно, сфера научных интересов у них близка, только что Катанов больше языковед, а Войницкий историк. И общий подход к делу у них, пожалуй, похож: культура человечества едина, и знать одни её куски и не желать знать других — вопиющая глупость.
Профессор поначалу Авдотью немало удивлял и даже чуточку пугал. Мыслимое ли дело — профессору из самого Казанского университета этакими делами заниматься!.. Ладно бабки по завалинкам, но Алексей Митрич мужчина серьёзный, учёный, и вдруг такое... Поначалу Авдотья даже в толк взять не могла, взаправду ли всё это творится или шутка такая. Потом поняла: дело-то вовсе не шуточное, Советская власть попусту деньги тратить не станет. Видно, вправду нужно стране, чтобы настоящий профессор деревенскую девицу учил обрядам да заклинаниям.
А уж сколько он знал — уму непостижимо! Что ни возьми, какую губернию ни назови — сей же час припомнит, как там именуют водяного, как лесного духа, как домовых, как лихоманок... Не человек, а целый словарь! Авдотья по первости старалась записывать всё, что профессор ей рассказывал, потом бросила: проще было после занятий по памяти наскоро записать. Да и слушать Алексея Митрича было всё равно что соловья: как пойдёт рассказывать да вспоминать, что видел да испытал, — обо всём на свете позабудешь...
Забывать-то, впрочем, профессор не велел: «Времени у нас с вами, Евдокия Северьяновна, немного, а работы невпроворот. Так что вы уж меня, будьте любезны, останавливайте, если заговорюсь. Самого-то себя слушать всякий любит, а нам с вами надо дело делать. Дело, Евдокия Северьяновна, в первую голову. Дело превыше всего!»
Авдотья только диву давалась, когда сам-то он успевает все свои дела переделать. В Челябинске профессор вовсе не прохлаждался: пока что на его кафедре в Казани не было ни одного студента, и на два года он отпросился в командировку на Урал — поднимал здесь курсы краеведения, помогал собирать при заводе публичную библиотеку, ездил в экспедиции... Раза два и Авдотью с собой брал, настрого наказывая: про свои разговоры с духами при посторонних молчать как рыба! Народ здесь кругом православный, не поймут...
<...>
Наука, что постигала у Войницкого Авдотья, называлась мудрёно: демонология. Сотни названий всевозможных существ обрушивал на неё профессор, и все надо было запомнить, да не путать, где кого как прозывают. Упаси бог назвать алмыса тургаком! Назвать-то полбеды, а вот если на деле встретишь да перепутаешь — как бы с буйной головушкой не расстаться!
Целыми днями просиживали Авдотья с Алексеем Митричем над картами бывшей Российской империи, изучая, где какие духи водятся, как с ними говорить, как понять, с которым дело имеешь... От рисунков и фотографий в глазах рябило: шаманы монгольские, шаманы ойротские, шаманы ламутские... Куклы-алелы, маски-бурханы, идолы-барылаки... Духи-хозяева, духи-вредители, духи-охранители... Голова пухла день ото дня.
Не легче бывало, когда Алексей Митрич доставал из-под стола (книжными полками не обзавёлся) пухлые тома энциклопедий и читал оттуда про драконов, ламий, илимба, келпи и прочую зарубежную нечисть. Труднее всего было то, что в разных местах сведения об одних и тех же существах разнились, а помнить надо и то, и это, и путать не моги...
Правда, жизнь у Войницкого сложилась много удачнее, чем у прототипа, но про это как раз в книге есть достаточно.
Вот как-то так. Остальные — скорее не прототипы, а архетипы.