Песни персонажей

Присоединяюсь (https://author.today/post/495204)

Если среди персонажей имеется эстрадная певица, то ей и карты в руки 
Впрочем, сама Надежда Леонидовна не является слишком уж значимым персонажем, и иллюстрация с нею существует пока лишь одна (к прологу)

Мысли текли натужно, будто кисель сквозь сито. Также неспешно ползла вереница машин по мосту, и, вполне под стать поганому настроению, жалобно подвывало радио в салоне.

Дышала ночь восторгом сладострастья
Неясных дум и трепета полна,
Я вас ждала с безумной жаждой счастья,
Я вас ждала, тоскуя у окна.

Узнав голос Плевицкой, Глеб криво ухмыльнулся. Ждёт-то она его ждёт, но в несколько ином расположении духа. Опергруппе, однако, удалось убраться восвояси без особого ущерба для здоровья. Полицейских Надежда Леонидовна в пищу не употребляла — и на том спасибо!

Время двигалось к вечеру, телефон Веника не отвечал, а его самого хотелось растерзать.

Табачное марево красило сводчатые потолки неестественно бурым, отчего ресторан делался похожим на пещеру какого-то кровожадного чудища. Негромкие, но навязчивые рулады Плевицкой, льющиеся из репродукторов, хорошего настроения не добавляли.

Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль,
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.

Злобно названивая Венику каждые пять минут, Жанна конечно же понимала, что это бесполезно. Мерзавец просто с вечера забыл поставить аппарат на зарядку. И действительно, барское ли это дело — брать в голову подобную чепуху?

Вновь схватившись за телефон, Жанна повертела его в руках и, удручённо вздохнув, положила на место.

«В первый раз, что ли?! Даже обижаться смешно!»

Веник всю жизнь опаздывал. Сначала — на уроки, затем — на собственные лекции. Как обстояли дела с любовными свиданиями — этого Жанна не знала, но едва ли на этот случай у него была припасена какая-то особая пунктуальность.

Динь-бом, динь-бом, —
Слышен звон кандальный.
Динь-бом, динь-бом, —
Путь сибирский дальний…

— Знатный супец! Как вы находите, Аркадий Никитич? А расстегаи?! Какие расстегаи! Таких расстегайчиков, доложу я вам, и в Москве у Гурьевых не подают!

— Да уж, Фома Фомич! А раки какие! Какие раки! Это ж просто лобстеры, а не раки!

«Лаврентий Палыч» не пустовал и в ординарные дни, а в новогодний вечер и подавно. Культовое заведение славилось превосходной кухней, умеренными ценами, но пуще всего — достоинствами публики.

Динь-бом, динь-бом, —
Слышно там и тут:
Нашего товарища
На каторгу ведут.

Названный в честь мегрельского революционера, сгинувшего в застенках ещё царской охранки, ресторан являлся клубом недовольных режимом граждан, а отнюдь не заурядной точкой общепита. По крайней мере, так считали многие.

«Лаврентий Палыч — территория свободы!» Этот лозунг красовался над входом, а траурный портретик умученного социалиста висел в каждом зале и непременно с живыми цветами. Можно ли думать иначе?

Добропорядочные представители всех сословий коротали здесь тоталитарные будни в ожидании неминуемых массовых арестов. Иные оптимисты и вовсе считали «Лаврентий Палыч» ячейкой зарождающегося гражданского общества, что вызывало у Жанны лишь иронию.

Годы шли, репрессии систематически откладывались, а деятельность вольнолюбивой коммуны сводилась к простой формуле: «Мы схомячили ведро икры и придем ещё!»

Идут они с бритыми лбами,
Шагая вперёд тяжело;
Угрюмые сдвинуты брови,
На сердце раздумье легло.

— Но возвращаясь к предыдущему разговору… — исподволь покосившись на Жанну, Фома Фомич перешёл на театральный шёпот. — Знаете, что самое прискорбное, Аркадий Никитич? Наше богоспасаемое отечество из мирового жандарма давно превратилось в заправского уголовника. Эдакий жиган из лиговской подворотни, который, чувствуя свою безнаказанность, грабит, насилует и убивает, ни от кого уже не прячась!

— Совершенно с вами согласен, Фома Фомич! Оккупация Тибета — это форменное бесстыдство!

— Не то слово, Аркадий Никитич! Не то слово! Но англичане этого терпеть не станут. Ричард Брюс, доложу я вам, выдающий стратег! Светлая голова! Оксфорд как-никак! Помяните моё слово, рано или поздно он нашей Мамочке хвост-то поприжмёт!

«Мамочка?! Хвост?! Какая дерзость! — не в силах сдержать улыбку, Жанна отвернулась к окну и закурила. — Интересно, Волконская сама эти текста сочиняет или только утверждает?»

Столик этих господ находился чуть поодаль, однако хорошо поставленный шепоток Фомы Фомича слышала не только Жанна, он гремел по всему залу не хуже прославленного меццо-сопрано.

Идут с ними длинные тени,
Две клячи телегу везут,
Лениво сгибая колени,
Конвойные рядом идут.

Не так уж просты были завсегдатаи «Лаврентия Палыча», как могло показаться. Ох, не просты!

Конечно, Аркадий Никитич особой замысловатостью не отличался. Густая окладистая бородка с бритыми висками, пенсне точь-в-точь как у мегрельского героя на портрете, безвольный взгляд и голос — типичнейший либеральный разночинец с высокими нравственными принципами да твердою верой как в неизбежность повальных расстрелов, так и в победу добра над злом.

Иное дело, Фома Фомич, служивший штатным осведомителем КГБ. Осведомителем и шептуном. Щеголяя в нарядах из прошлогодних коллекций, эти господа и выглядели иначе. Что поделаешь, если ведомственные циркуляры хронически не поспевают за изменчивой модой?!

Что ж, братцы, затянемте песню?
Забудем лихую беду!
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду!

Этим во многом и определялся выбор места для деловых встреч — сексоты охранки слетались в «Лаврентий Палыч», как мухи на сироп. Здесь они едва успевали шпионить друг за другом, времени на всех прочих уже не хватало.

Не обходилось и без конфузов. Когда на чемпионате мира по хоккею, проходившем в Петербурге, сборная России в очередной раз проиграла англичанам, все тот же Фома Фомич втолковывал своему визави, что продажный губернатор закупил в британской Канаде слишком скользкий лёд. А так-то, куда ж этим худосочным Томми да супротив нашей ледовой дружины!

На беду, собеседник оказался из конкурирующего управления. Неистово матерясь, он доказывал, что всё это — гнусный поклёп и происки сионистов. А лёд, дескать, наш, ладожский!

Дело кончилось потасовкой, и под крики о кровавых опричниках полиция вывела бузотёров из заведения.

Поют про широкие степи,
Про дикую волю поют…
День меркнет всё боле, а цепи
Дорогу метут да метут.

Есть и еще одна песня исполняемая Плевицкой, но в опубликованных главах до нее пока дело не дошло. Более того, текст сыроват и меня он не вполне устраивает. По сюжету стихотворение написано любителем, а его авторство некоторое время будет оставаться загадкой.

Под крик ворон вращается земля,
Не хватит сил остановить мгновенье.
Прости, мой ангел, твой удел – забвенье,
На шею мне наброшена петля.

Обмануты любовь, надежда, вера –
Под крик ворон вращается земля.
Их крикам вторит звоном хрусталя,
Молитва, что во славу Люцифера.

Плевать, пускай рыдают зеркала,
Душа кричит, израненная птица!
Хоть изредка, но ты мне будешь снится!
Под шелест лип и пение ручья!

«Формула Распутина»