В плену у равшаров, бичей пустоши, Эрлингай, Глоддрик, Шаабан говорят о жизни, сидя в клетке

Ублюдки между тем занимались своим обычным делом, не обращая внимания ни на

пленных, ни на трупы. Равшары, исколотые и обвешанные костьми мертвых соплеменников

или животных, из племени Костяных Драконов, обмазанные кровью – из Алых Владык или же

не отличающиеся этими чертами Берсерки дрались врукопашную, отрабатывали связки уда ров с оружием или же занимались физическими упражнениями. Один из тех равшаров, что был недалеко от клетки, успел отжаться шестьдесят раз, как краем глаза сосчитал Глоддрик.

Эрлингай осел на пол и закрыл лицо руками.

– У меня тоже был брат, – сказал Шаабан, – росли мы в трущобах Джаганната, где людям

приходилось жить хуже, чем собакам, да и относились к ним так же зажиточные южане. Каж дый день приходилось драться за еду или воровать, чтобы выжить. Родителей наших унесла

чума, мой старший брат был единственным, на кого можно было рассчитывать в этом аду,

грабил и воровал чаще всего он, я же обычно стоял на стреме или же шатался по улицам,

собирая подаяние, – Эрлингай не отрывал глаз от пола, но внимательно слушал, надеясь, что

рассказ монаха сможет отвлечь его от воспоминаний о Марволе, – как-то мы перебивались.

Но пришел день, который изменил все. Мне было восемь, брату – тринадцать. Однажды вече ром я ошивался у борделя, надеясь, что какая-нибудь из девушек подаст хотя бы кусок хлеба.

Обычно, когда им удавалось заработать или хотя бы похмелиться, в куртизанках просыпалась

щедрость и сострадание. В тот раз подачки я не дождался, но вижу, как по лестнице спуска ется господин, одетый в черный балахон, подле него шла одна из тех жриц любви, которые

считались элитными. И вот, когда они проходили мимо столба, у которого стоял я, тот человек

оказался буквально в полуметре от меня. И вот я, – Шаабан остановился, вновь ощутив ту

нерешительность, что испытал почти сорок лет назад, – врезался в него. Точнее, специально

врезался, чтобы увести его кошелек. И у меня это получилось, когда они приняли мои изви нения и прошли мимо, думалось, что ближайшую неделю мы с братом заживем как короли, а

то и с другими детьми поделимся – весь квартал накормим и напоим. Но я ошибался. Спустя

минуту тот человек настиг меня и выразил восхищение моими способностями, мол, он первый

раз видит ребенка, который смог незаметно стянуть его вещь. Сказал, что может пристроить

нас с братом в школу для таких одаренных детей, как я, и сдержал свое слово. Так мы попали

в Гильдию Ассасинов.

Кога, Глоддрик и Эрлингай слушали, не отрывая глаз от монаха. А Шаабан, казалось,

перенесся с головой в прошлое и видел картины из своего детства, юности так же отчетливо,

как сейчас – прутья клетки и снующих вокруг нее равшаров.

– Мы прожили там двадцать лет, отдаваясь без остатка изнурительным тренировкам. Из

нас делали профессиональных наемных убийц, которыми так славится Клирия. Нас учили уби вать – и мы убивали. Чаще всего приходилось выполнять частные заказы, типичной историей

было необходимостью убрать человека, который имел возможность перейти дорогу кому-то из

знати – либо слишком много знал, либо имел связи в кругах серьезных людей и мог использо вать их во вред заказчику. Клирия – рассадник преступности, коррупции и интриг, на наши

услуги спрос был всегда. Когда начались девяностые годы, Аргоя была поглощена войной с

северянами, клирийские эмиры вовремя вспомнили о желании отделиться, воспользовавшись

слабостью сюзерена. Когда вспыхнули мятежи, ассасины, конечно же, были мощнейшим ору жием. Мы с братом делали страшные вещи, за которые я каждый день неустанно прошу про щения у душ, жизни которых мы забрали. Которых допрашивали, пытали. Я верил, что то зло,

которое мы творили, оправдано благом для родины, что в будущем все эти жертвы окупятся

сторицей. Когда пришли войска Союза и подавили восстание, страна оказалась в разрухе. Мно гие ассасины попали в застенки Гилеарда, но нам с братом удалось скрыться. С тех пор наши

пути разошлись. Он спутался с темными людьми, поклоняющимися злу в лице Заргула, тогда

я понял, к чему может привести та дорога, на которую мы ступили в тот самый день, когда

я стащил тот злосчастный кошель у стен борделя. Я отправился в церковь Илгериаса, принял
монашество и по сей день замаливаю грехи. Свои и брата. Верю, что хоть он и идет дорогой
зла, но душу его можно спасти.
Ответ на свою исповедь монах услышал не сразу. Мужчины сидели с минуту, осмысляя
историю жизни убийцы, ставшего монахом.
– Я был в Клирии,– сказал Глоддрик.
– Знаю, – улыбнулся Шаабан.
– Во время одной из зачисток я наткнулся на парня, ловко орудовавшего ножами. Взять
в плен не удалось – кто-то бросил дымовую шашку, и он скрылся. Так это был ты?
– Я, – ответил Шаабан, – мы встречались, Глоддрик Харлауд. Но то было в прошлой
жизни. До моего духовного перерождения. Эрлингай, – рыцарь Аргои в измождении обратил
лицо кверху, монах продолжил, – порой мне думается, что лучше бы мой брат умер, чем был
тем, в кого он превратился.
– Да, – устало сказал Эрлингай, – он хотя бы умер на верном пути, достойным человеком,
как бы равшары ни пытались его опорочить. Наши истории схожи. Мы с Марволом жили в
пригороде Силгора, но нам повезло больше – о нас заботилась мать. Мы появились от неза конной связи Ганзарула Второго и его служанки, неудивительно, что отец позаботился о том,
чтобы нас поскорее спровадить нас с глаз долой. Ну а затем мы подросли и юношами подались
в королевскую гвардию. Там я и познал премудрости фехтования. Керрис Галарт – один из
лучших учителей, тогда он был еще молодым. Ну а затем – Северная война, остальное вы зна ете, – о былой размолвке с братом Эрлингаю вспоминать не хотелось.
То, что происходило в эту минуту, часто случалось на войне. Солдаты, которые совсем
мало друг друга знали, на баррикадах или в лазарете часто становились ближе названных бра тьев за один разговор, в котором умещался весь жизненный путь, проделанный защитниками
родины, обретших во взаимной исповеди надежного друга.