Фикция и функция

— А противозачаточные святой водой запивать — это сильный грех?

 — Ну что ты, милочка. Когда Настасья мужа своего травила, она яд в святой воде разбавляла, а потом ставки с подруг собирала, кто за Сотону, кто за Иисуса. Она-то в любом случае в выигрыше оказывалась.

— Потравила?

— Троих.

— Святая троица….

Жанита и Анетта чопорно восседали на старом ковре времён Людовика 16, а может и 15. «Порядковый номер мужчины в вопросах удобства значения не имеет», — считали они. Вокруг них стояли пузырьки с затёртыми временем этикетками и акварельные краски.

Жанита держала кисть как сигарету, периодически «курила» из неё и продолжала подкрашивать выцветшие клоки из боа.  

— Это же Дзинтарс! — выдохнула Анетта, вынув нос из одного пузырька. 

Старые классические ароматы заставляли всех бабушек и дедушек глядеть вслед, вздыхать о юности и пускать на свои кухни.

— А это Сигнатюр!!! Болгарская роза… 

С улицы донеслись звуки автомобиля, и дамы, как две пули, наполовину высунулись из окна.

— Арбузер! Гори в аду! — крикнули они, провожая взглядом авто. 

Это уезжал сосед Жаниты. Ну как сосед. Бывший муж. Ну как бывший. Они еще не развелись. Но так-то «бывшим» мужчина порой может стать, даже не подозревая этого. Но кое-что он мог сообразить, конечно. Жанита на днях всё ж добилась через господина следователя, чтоб её показания о побоях нашли в отделении. 

Надушившись концентратом старой эпохи и приколотив шляпки к пышно взбитым причёскам, подруги направились в театр. Ведь сегодня туда прибывает необычный гость.

На ковре в квартире осталась надпись, искусно свалянная из ковёрного мусора: «Вечность». 

Тем временем перед важным именитым профессором Яйцелем театр устроил обособленную вечеринку, с песнями, танцами и сценками в подвальных помещениях. 

— Мы должны показать свои таланты, — наставительно пыхтел директор Смерд, поправляя декольте престарелой актрисе, у которой из достоинств остался только голос и грудь пятого размера. 

Книгу областного психиатра Яйцеля «Женщина как фикция и функция» заставили прочитать всех работников театра, и рано утром они сдали на стол худруку объяснительные записки с отзывами на этот литературный шедевр. Помреж стоял позади толпы в полутьме, мятый и опоздавший, ведь ему пришлось написать еще и гору докладных записок на не сдавших отзывы и на опоздавших, в том числе и на себя.

С последним горловым воплем актриса кончила пение, труппа заапплодировала, а психиатр, все время стоявший за шторой, что-то записал в блокнотик. 

Прошло несколько дней. 

Смерд сидел у себя в кабинете и разбирал бумаги. Отзывом юной Панкратовой-Царской он зачитывался все утро. Вот это женщина вырастет! И как она умудряется год уже жить с бородатым помрежем, годящимся ей в отцы? Хотя что это он. Тьфу, тьфу! Вон в книге психиатра написано же было: в такой конфигурации надобно чаще использовать плётку и закрывающие отверстия приборы всякие, это позволит участникам взаимного абьюза исцелиться и заодно получить удовольствие. К тому ж любви все возрасты покорны. Или покорны только сексу? Нет, не все, статья есть. Или надо быть покорным в принципе? Вот живётся тебе хорошо, мальчик, вот и живи, не дёргайся. Эта жена состарится, сменишь на помоложе. Делов то.  

Так! Это что? Среди накладных попалась интересная.

«… чужие за кулисами… странный вид… не углядела… покрали…»

Красная пелена заволокла очи вседержителя. Преодолев лабиринт из угловатой мебели он вырвался в коридор и, потрясая бумажкой, высоко завопил:

— Доколе! Костюм Петра Первого, лифчики Бернандет, а теперь ещё лиса эта, и ничего не доказать!

По коридору навстречу ему неслась администратор Танечка с животным криком:

— Покрали!!! 

— А у вас что? 

— Кунилингус покрали! Вот окаянные! Совершенно ничего оставить нельзя. Хоть в туалет с собой бери.

Танечка расплакалась, но продолжала бежать, по дороге спрашивая у всех, не находили ли кунилингус. На самом деле потеряла она ридикюль, но сложные слова путались в её голове. 

Директор перешёл в другую часть театра и громогласно продолжил стенание:

— Доколе! Костюм Петра Первого, лифчики Бернандет, кунилингус, а теперь ещё лиса эта, и ничего не доказать!

Пришлось вписать в покраденное и последнюю пропажу, и каждое утро капельдинеры обязаны были искать всё по списку. Когда сунули нос в прачечную с этой бумагой, Наталья Владимировна залилась диким хохотом, сняла передник и встала на стульчик:

— Ищите, как найдете, дадите простирнуть. 

И опять в хохот. 

 Плюсом ко всему сотрудники театра, обмазавшись книгой Яйцеля, вышли на работу в свой выходной, и все поголовно надели смирительные рубашки. Гость уже пару дней, как уехал, но все позабыли сей факт, вытеснился он, как невероятный, и давеча в гримёрке прозвучал хороший вопрос:

— Блин, ребята, я забыл, кто психиатра играл? 

Три дня искали, — не нашли. И посему решили, что надо продолжить себя вести так, будто он не уезжал. А вдруг он где-то за шторой стоит? А потом директор вызовет на ковер и пропишет что-то из магазина для взрослых?

— Да где вы все? Мастер-класс же начинается! — кричал помреж, впопыхах завязывая усами смирилку за спиной. 

На стене действительно висел рекламный плакат.

«Дешёвые беседы о душах и русской словесности. Тренировка в качестве современного матерного языка. Тест на скоросложение и рифмоплётство. Место проведения — Курилка театра. Приходи, если не хочешь в туалет. Тренинг проводят именитые актеры театра: И. Хрень, А. Друль, Б. Пакет-удача». 

Утро вторника — тяжелейший день. Все вышли на работу не понарошку, как вчера, а по-самделишному. 

Министр культуры с чудесной фамилией Ёбля распекал труппу в фойе: мол у вас тут цирк приезжий или театр великого Чехова? Что за фамилии, достойные Салтыкова-Щедрина? Ну могли бы псевдонимы взять: Иванов, Алексеев, Борисов, Степанов, в конце-концов! Нет, надо позориться на вывеске: «Психологическая Кончина Каренина. Ведущие актёры: Хрень, Друль, Хтонь». И, мол, режиссер туда же — Алла ХуЯта. Дескать у неё родня из обрусевших японцев. А у вас, Сергей Давыдыч, тоже вот —Смерд. Вы из кого? Обрусевших русских? И кулаком по столу: хлобыссь, хлобысь! Огромная зелёная муха взлетела со стола директора.

— Это не муха, это МУЗА моя! — оправдывался Давыдыч, — Глаза большие, зелёооооные, прекрасные! Вы разве не видите?

Заканчивалось всё обычно у замминкульта и худрука, — бутылочкой коньяка. Причём худрук не пил, ибо закодировался. 

Позже Смерд прогуливался по коридорам и наговаривал себе под нос всякое, пародируя:

— А в ребзале, а в ребзале …. Мышь белая! 

На этих словах он как раз пришёл в ребзал и довелось ему послушать кусочек читки.

«…спали беспокойно. Сношались в полусне, застывая в невероятных акробатических позах с готическим страданием на лице и слюной в уголках губ. Если приглядеться, то страдание граничило с наслаждением, и так до самого рассвета. Не выспались. Ни о чем не жалели. Постель застилали только перед приходом хозяйки квартиры. Её, кстати, звали - Любовь».

«Всё-таки она существует, любовь», — романтично подумал Смерд и решил, что главную роль заберёт себе. 

Утром в среду Танечка секретничала в администраторской.

— На сайте знакомств все извращены. Он написал, что умеет делать сулугуни, — и покраснела. 

— О! Это здорово же! — куря в шкаф отозвалась Катерина.

— Ну что ты, что ты! — Заволновалась Танечка, — это же неприлично!

Дверь со скрипом отворилась и будничным голосом из щели произнеслось:

— Костюм Петра, лифчики, лису и кунилингус не видели?

На лице Танечки сверкнуло озарение. Она подняла пальчик вверх, но объяснять всем, в чём она запуталась, — не стала. Не прилично же. И пальчик тоже не прилично.  

Да и вообще. За дверью уже начали собираться подростки.  «Зашоренные и унылые лидеры мнений с тунельным сознанием», — как называла их Жанита. Но сегодня в их восторженную толпу втиснулась журналистка из министерства культуры Валентина Фердинандовна Халтура, и она жаждала увидеть актёров и задать им традиционно удобные  вопросы. 

Поэтому Танечка опустила пальчик, вздохнула и вышла в фойе, улыбаться. 

Вечером в каморке со швабрами сидели двое в полной темноте и шептались. 

— А насколько плохо считать чужие деньги? — спросила Жанита

— Если ты-бухгалтер, то не плохо, но завидно, — степенно ответила Наталья Владимировна. 

— А если свои? 

— Брось ты это гиблое дело, Жанночка! — Заорала вдруг Наталья Владимировна, привстав со стула и со всей силы хлопнув по стене сухой ладошкой, — Ипять иппохондруешь? Вот я тебя! 

Неожиданно смягчившись, маленькая поломойка погладила склоненную белёсую шевелюру Жаниты и другим, уже ласковым тоном доброй бабушки, шепнула: 

— Приходи ко мне в субботу. Пельмешков налепим.

Дамы покинули каморку, оставив в пыльном углу книгу Яйцеля, ибо дичь, написанная им, никаким здравым умом было не постичь. 

Через неделю в театре пропали все до единой книги именитого психиатра,  но почему-то в список покраденного их не внесли. Да и о том помалкивали, что видели листки из этих книг в туалете, вместо туалетной бумаги сложенные. Обложки только куда-то девались.