Авторское изменчивое "я"

Хорошо это или плохо. Жизнь не стоит на месте. 

Думаю вот о чем. С одной стороны стиль автора чаще всего узнаваем в любой из его творческих периодов. А с другой стороны... Автор меняется и меняется не только его стиль. Акценты, темп, атмосфера. Мысли и их подача. 

 Сейчас мне уже не написать первую Гильдию такой, какой она была написана три года назад. 

А вот эпизод из книги пятилетней давности, написанной про героев, которым уже не 15, а 25 лет. 

Совсем иное, вдумчивое, частное. И что будет ещё через пять лет...

Меня это беспокоит и волнует, как всякое неизвестное.

И еще волнует цельность восприятия одной большой саги по одному миру, внутри которой пляшет авторское изменчивое я. 

***

Птицелова разбудил бойкий спор в гостиной. Говорили двое: один из близнецов и девушка с незнакомым, нежным, как песня зяблика, голосом. Смысл спора ускользал, но тон у обоих был крайне взволнованный.

Вставать не хотелось, не хотелось возвращаться к делам. Томаш лежал, лениво прислушиваясь к голосам, рассматривал комнату. На крючке у двери висело вышитое, белое полотенце. Комод и стол явно покрывали морилкой и лаком — вышло богато. Печь тоже нравилась: каждый красный кирпич был отмечен причудливым черным вензелем двух видов. Если б Птицелов разбирался в музыке, он бы знал, что это скрипичные и басовые ключи.

Картины на стенах оказались очень разные. С одной на него строго смотрел король Кавен в парадной мантии (кто же вешает короля у кровати?), другая, более уютная, радовала яркими красными и зелеными яблоками.

Сумеречный свет, падающий из приоткрытых штор, гладил одеяло. За серым окном виднелись только черные ветки — очень много сплетающихся черных веток.

Вернулись давно забытые воспоминания об отчем доме, о запахе стиранной в травах, чуть влажной постели. О детстве. Вспомнилась мать, настойчиво будившая Томаша по утрам в школу. Вспомнился приятный холод половиц, когда опускаешь на них горячие из-под одеяла ступни и бежишь к рукомойнику, быстро, спасаясь от зябкого утра. Мать только растопила печи, но пока тепло не пошло в дом, ты лезешь в рукава отцовской телогрейки и сидишь, нахохлившись, за столом на кухне, ждешь, когда мать вытащит из печурки горшок с дымящейся кашей. Тебе совсем не хочется в школу, а хочется обратно в кровать досматривать увлекательные сны. И позже, поев, собравшись, и слегка подсобив по хозяйству, притащив воды из колодца и задав курам пшена или ещё что по мелочи, ты уже весело скачешь с котомкой по главной улице Южных Чуч, надеясь встретить кого-нибудь из друзей. В детстве у Томаша были друзья...

На минуту мечта о птице показалась Птицелову жалкой. Мог бы, мог, дурак, стать гончаром, пекарем, да даже художником — кем угодно. Мог жить в своём доме и спать на мягкой перине и мог иметь добрую жену, вкусный ужин и мирный сон. Мог. Если бы не Таллиган, проклятущая картина. За минуту он представил свою другую жизнь и даже не одну. Успел примерить чужую одежду и поспешно скинуть её прочь, устыдиться собственных мыслей и кротко, извиняющимся жестом, погладить перо в кармане.

Просто он очень замаялся за этот сезон. Устал. Ему надо было выбросить все из головы, вернуться на лодку и плыть в Гавань. А там, пешком или на бричке, если повезёт найти попутную, к матери. Отдохнёт, и по новой. Никогда ещё Томаш так не хотел домой.

Дверь в комнату отворилась, на пороге появилась невысокая хрупкая девушка с керосиновой лампой в руке.

Девушка очень понравилась Птицелову. Вот на удивление сразу, с первого взгляда. У неё было такое красивое, правильное лицо, какие рисуют принцессам в сказочных книгах. Белые вьющиеся волосы, пушистые, как облако в летний день, едва касались покатых плеч. Тонкую талию обхватывали завязки накрахмаленного передника. Не девушка — фея.

— Здравствуйте, — тем самым голосом юного зяблика поздоровалась она. — Вы проснулись? Очень кстати. Еда на столе. Эмиль хотел с вами поговорить.

— Здравствуйте! — Томаш залюбовался и растерялся. — Вы кто?

— Я — Ив. Мы еще с вами не знакомы.

Томаш не знал, что ответить. Его спас Эмиль. Грязный, взволнованный, с чудовищно взлохмаченной шевелюрой, хозяин дома сам вошёл в комнату, ласково оттеснив Ив в сторону. Белоснежная красавица доставала верзиле едва выше пояса.

— У вас какая лодка, Томаш? — без вступлений спросил Эмиль.

— Вельбот. — Птицелов сел на кровати.

— Четверых выдержит?

— Не знаю, не пробовал. По идее килограмм триста-триста пятьдесят возьмет.

— Звучит неплохо, — кивнул Эмиль. — У меня к вам дело, которое некоторым образом перекликается с вашим. Вчера я перебрал буквально все книги, но нужного рисунка, к сожалению, не нашёл. А сегодня такие обстоятельства, что нам срочно, очень срочно нужно во Фьюн-гавань. Там я мог бы оформить вам доступ в питомник перепелок.

— Было бы очень кстати. Так что за дело?

— Обычно мы путешествуем в Гавань по суше, но дорога пока не безопасна. Придётся плыть. Если вы нас возьмете на борт, было бы просто отлично. Погода опять портится, а ваша лодка надёжнее. Да и не управиться мне с яликом одному...

Томаш задумался только на секунду.

— Согласен, ялик ваш — смех один. Если дело срочное, лучше плыть на моем вельботе. Я как раз держал путь в Гавань. По дороге заглянул к вам спросить про перо или про перепелок. Нужна зацепка. Сам понимаешь.

— Прекрасно понимаю! Попробую для вас кое-что разузнать. Сам в Туон собирался, а тут эти бандиты. Тогда план такой: нам часа два бы вздремнуть и выдвигаемся. Оставлю вас на дежурстве, а то парнишка замаялся, надо его отпустить.

— Что за дежурство? Может, объяснишь, что случилось?

— Объясню. Приходите на кухню. Страсть, есть хочется. Мы же только вернулись, — и Эмиль вышел.

Птицелов покорно встал, пошёл через просторную гостиную сначала до ветру. Именно до ветру, потому что к вечеру поднялся холодный, морозный бриз, тыкался в спину порывами, колол уши. Во дворе топилась баня. Дым из трубы сбивался ветром, стелился по черепичной крыше, разносил по всей округе упоительный запах березовых дров.

Томаш с удовольствием умылся из дождевой бочки и вернулся в дом.

На просторной кухне горело по меньшей мере три керосиновые лампы. За большим, накрытым голубой скатертью, столом, рядом с Эмилем и беленькой феей, сидела украденная бандитами горбатая рыбачка. Сидела, склонившись над тарелкой, и ела суп.

От неожиданности Птицелов споткнулся о порог, а затем выругался вместо приветствия.

Широкополая шляпа лежала рядом с рыбачкой, словно тоже была приглашена к столу. Светлые волосы женщины падали грязными прядями на хищное лицо.

Она замерла с ложкой в руке, зыркнула на Птицелова, резко повела сгорбленными плечами, ухмыльнулась и продолжила есть. В ярком свете Томаш увидел, что девушка молода, может, немногим больше двадцати.

Он присел напротив, перед ожидающей его тарелкой дымящегося супа, неуклюже принялся есть, сердясь на себя и украдкой разглядывая руки рыбачки. У нее были сухие пальцы, каждая косточка округлая, мозолистая с толстыми складками задубевшей кожи, грязные ногти были обкусаны до мяса. На запястьях браслетами желтели обработанные йодом кровоподтеки. Птицелов не мог прочитать по этим рукам ничего утешительного, ему стало не по себе. Суп не лез в горло. В голове прыгали десятки предположений. И, наконец, Томаш осторожно спросил:

— Как же они вас спасли?

— Они? Кто они? Вон, этот выкрал, — женщина кивнула на Эмиля. — Видимо, благодаря вам.

— Надо же, догадалась, — подивился Эмиль. — Да, спасибо Томашу. Если б не он, никто в таверне и не заметил бы, как тебя украли. Так что тебе повезло.

— Повезло! — злорадно хохотнула девушка. — Лучше не скажешь.

— Ну... в какой-то мере. Тебе надо отдохнуть. Да я б тоже, честно говоря, вздремнул. Поплывем в ночь. Чтоб без лишних глаз.

— Все равно сбегу... — сквозь зубы процедила рыбачка.

— А смысл? — Эмиль наклонился над столом, доверительно и спокойно втолковывая очевидное упрямой пленнице. — Бандюки или полицаи, но тебя все равно поймают и церемониться, как ты заметила, не станут. А Гильдия тебе поможет.

— Мне никто не поможет...

— Опрометчивое заявление, тебе уже помогли, — резюмировал Эмиль. — Доедай, в баню, и спать.

— Ишь, командир, — Польга отодвинула пустую тарелку. — За ужин — спасибо. Но в баню я не пойду.

— Пойдешь. Ив тебе приготовила кое-какую одежду.

— Не пойду, сказала! — Польга вцепилась в Эмиля упрямым немигающим взглядом. — Это в моих правах!

Эмиль с полминуты пристально смотрел рыбачке в глаза, и, наконец, догадался:

— Так. Слушай внимательно. Ты будешь в бане одна. Тебя никто не увидит. Обещаю! А ты пообещаешь, что не попытаешься лезть в окно. Рамы заколочены, а вытяжка на выходе решеткой закрыта, застрянешь. Поняла?

— Поняла, — Польга поджала губы и отвела взгляд.

— Вот то-то. После бани будет легче. А потом поспишь немного. Томаш за тобой присмотрит.

Польга снова подняла на Эмиля цепкий взгляд. На этот раз удивленный, словно впервые им заинтересовалась.

— Странный ты парень, начальник. Даже любопытно.

— Иди, мойся, — смутился Эмиль. — Раны только осторожно, не три мочалкой. Потом снова обработаем. Ив покажет тебе, где баня.

— Он всегда такой добренький? — спросила Польга у Ив, когда та проводила ее до бани и выдала полотенце и сверток с чистой одеждой.

— Почти всегда. Когда не убивает полыньяков.

— Убивает и плачет, небось, — съязвила Польга. Потом взяла в руки душистое полотенце и с удовольствием сунула в него острый нос. — Хорошо, наверное, с таким мужем. Как за каменной стеной. Все за тебя решают...

— Эмиль — не мой муж. А его женщина не очень-то любит, когда за нее все решают. Так что не завидуй. У всех свои сложности. Купайся.

Ив проверила по углам, не пригрелся ли в бане какой хитрый свереб, и ушла. А Польга закрылась на щеколду, отошла от окна и стала разматывать бесконечные одежды.

Вымыться хотелось страшно. И давно. Очень давно. Она знала, что от неё несёт за версту. И умирала от стыда, пока этот парень высотой с мачту вёз её на лошади, уверенно держа за талию, и разговаривал с ней, как с равной.

Польга вернулась в дом через полчаса. В Иттиных джинсах, которые пришлось слегка закатать и подвязать бечевкой. Иттина кофта тоже ей была немного велика, но зато прятала горб, и Польга чувствовала себя защищенной от пристальных взглядов.

— Что я говорил? — Эмиль встретил ее с флаконом йода в руках. — Так гораздо лучше! Давай обработаем раны и ложись. Ив постелила тебе свежую простынь в гостевой.

Польга ничего не ответила, просто протянула Эмилю оба запястья таким жестом, каким прижатые к стенке преступники протягивают полицаям руки для наручников.