Немного эротики

Ну как бы в духе идущего флешмоба... 

Она просыпается отчего-то очень поздно – солнце поднялось уже высоко. Вспоминает эту ночь, вскакивает и встречается взглядом с Да-Деганом – он в белоснежных морозных шелках сидит в кресле, рядом, не отводя от нее взгляда.

— Вы сошли с ума, мадам, - говорит тихо, заметив, что она проснулась. – Вы, действительно сошли с ума. Скажите, что вам нужно, берите это и уезжайте.  Я прошу вас, просто уезжайте.  Вы же знаете, вы любите Арвида Эль-Эмрана.  И он вас любит. Берите деньги – сколько вам нужно.  Езжайте на Раст-эн-Хейм. Ищите контрабандистов, что согласятся доставить вас в Лигу. Уезжайте к нему. Забудьте меня. Позвольте мне самому искать выход из ситуации в которую я сам себя загнал.

— Позвольте, я решу  сама, - отвечает она упрямо, – с кем мне быть, кого любить. Впрочем, я уже решила. Я остаюсь с вами.

— И будете сторожить мои кошмары, - усмехается он. – Мадам, что я вам могу дать? А ничего. И я не хочу, чтобы со мной нянчились как с ребенком. Вчера… это было какое-то помрачение рассудка, что я просил вас остаться. Давайте признаем сегодня, при свете дня, то были симптомы безумия. 

— Как и пожар, что вы устроили в особняке.

Он не спорит. Опускает голову. Тихо, почти беззвучно смеется. Говорит:

— Поверьте, устроил я его не из-за ваших прекрасных глаз.  Может быть, это была последняя вспышка, мадам… Уезжайте, оставьте мне хотя бы капельку былого самоуважения. Не хочу, чтобы обо мне говорили, что я пытаюсь спрятаться за женскую юбку. Я проиграл.

Она упрямо качает головой. 

— Ни за что, Дагги Раттера, - отвечает, глядя прямо ему в лицо. – Ни за что. Я уже говорила. Если хотите от меня избавиться, будет проще утопить меня. По своей воле я не уеду. 

Она  встает, оправляя нежно-персиковый шелк ночных одежд, поправляет у зеркала волосы. Спрашивает:

— Вы завтракали? Нет? Составите мне компанию?

— Вот упрямая ведьма…

Она смеется. 

Они вместе выходят к столу. Она садится с ним рядом – совсем рядом. Она сама намазывает тонким слоем масло и джем на свежий хрустящий хлеб и подает ему. Она смеется и дразнит его виноградной веточкой поднося ее к самому его лицу, так что ягоды касаются губ. Он морщится, отворачивается, но она чутко следит за отражением в зеркалах. Видит его улыбку. Шепчет на ухо:

— Вот уж сегодня вы меня не обманете, Дагги Раттера.

Он ловит ее запястье и ртом собирает спелые ягоды винограда с ее руки, а после нежно касается губами ее запястья там, где бьется тонкая ниточка пульса, заставив задрожать ее пальцы и выпустить эту ветвь.

И приходит зной – жар тяжелой хмельной волной бьет ей в голову. И сбивается дыхание, ей становится практически нечем дышать. И она не может, да и не хочет выдернуть из его руки свою руку – он отпускает сам, но только лишь на мгновение – а потом утыкается в ладонь носом, а потом потихонечку, медленно начинает целовать каждый ее пальчик – один за другим. Но отчего-то от каждого ее прикосновения через нее словно пропускают электрический ток. И нет ничего слаще и безумнее этих строгих его поцелуев. Нет ничего болезненнее и желанней. Нет ничего распаляющей и горячей. И туманится разум, отключается мозг – только кровь бьется в виски, стучится горячим потоком.

Безумие. Какое же это все же безумие… Где воля, где разум, где это все? Почему она тает в его руках – когда он отпуская ее ладонь, ловит ее лицо  и приближая его к себе все теми же аккуратными нежными, невесомыми поцелуями исследует ее лицо – виски, лоб, глаза и губы. Почему кожа горит? Почему в уголках глаз выступают слезы, почему она в голос кричит, когда он нежно касается мочки уха и шеи…спускаясь к ямке между ключиц. 

Дали небесные, что происходит с ней и со всем миром? Что, почему? Откуда у его нежности – далеко не страсти – такая сила? И не в силах она от него даже отодвинуться, даже сказать «нет» – да и не хочется этого.

И пусть скалится змей-Катаки, а прислуга опускает глаза, ей все равно… ей желанно – так желанно то, что происходит. 

Вчера она просила «поцелуйте меня». А сегодня он ее целует, и от поцелуев этих ее трясет.

Он даже не переходит рамки приличий. В отличии от нее. Он даже не пытается заглянуть дальше выреза ее одежд, и тем более – дотронуться.  Просто легкие поцелуи. Скорее вежливость даже, чем интерес. Но она совсем обессилена. И ноги дрожат… И голос осип.

— Что, мадам, напросились? – шепчет он ей на ухо. – Пока еще не поздно – бегите.

— Поздно, - хрипло отвечает она. – Уже поздно. 

Уже поздно… давно поздно. Для нее было поздно – всегда.

И невыносимо-больно, когда он отпускает ее, встает из-за стола.

— Дагги, - шепчет она разочарованно, и натыкается на холодный как льды у вершины Форэтмэ, взгляд…

И кажется, он отвернется, скажет «неужели вы думаете, что так много значите для меня, мадам?» Но взгляд вдруг теплеет и он подает ей ладонь. 

— Держитесь мадам, и может быть, продолжим наше приятное времяпровождение в спальне, а не здесь, у всех на виду? Мне кажется, я сделал ошибку, не уделяя вам должного внимания, моя дорогая. 

И вновь у нее ощущение танца на льду. Вот толькосил у нее на подобные танцы уже не осталось. Каждый шаг – как последний. И кружится мир. 

Но стоит  дверям закрыться за спиной и ловит ее за плечи, обнимает и снова и снова целует ее лицо – губы, глаза, виски. Его руки касаются шеи, плеч и груди… Он как-то совершенно незаметно освобождает ее от одежды, оставляя совершенно нагой. И отодвигаясь от нее  на несколько долгих минут, смотрит на нее слепыми глазами – словно на солнце – и явная дрожь прокатывается по укутанному в снежные шелка, телу…

А потом он опрокидывает ее на постель и приникает к ней – нежа и ублажая, и как в первый их раз – только губы, язык и пальцы, только игра, только взрывающийся раз за разом в осколки мир, и где-то уже на краю бытия – только вздох, покаяние «как же мало я могу дать вам. Как же мало…»