Ну вот и свершилось... 18+

Да, не прошло и года (трех лет).

Глава почти готова. И то, что было до и что будет после я покажу, когда выложу ее в книгу.

Но самое сладкое я принесла сюда. Итта и Эмиль. Мне даже как-то грустно. Они слишком долго и сложно к этому шли...

***

Они вынырнули одновременно. А с ними из чрева озера вспорхнули десятки водных феек, которые еще долго кружили над их головами.

Эмиль и Итта выбрались на плавучую баню. Эмиль кашлял. Весь синий, мокрый, покрытый мурашками, он жадно разглядывал Итту, ее смуглое, заостренное лицо, синеватую кожу, и черные как воронье крыло волосы, которые она выжимала перепончатыми пальцами.

— Не меняй... п-п-ока... т-т-ело... — попросил он. Зубы его стучали.

Она повернулась к нему, протянула руку и осторожно потрогала его нижнюю губу:

— Надо же. Рана почти прошла.

— Э-т-то кислород. У него... э-ф-ф-ективные зажив-в-ляющие... свойства ...

— Все-то ты знаешь! — Она улыбнулась, обнажив заостренные белые зубки. — Идем скорее греться.

В бане было тесно и жарко, и еще здесь было достаточно светло. Через крошечное окошко сюда заглядывало закатное небо, а в печурке красными драконьими пастями горели угли.

Эмиль подкинул дров, сел на скамейку рядом с Иттой. Он все еще дрожал.

— Как замечательно они придумали! — весело говорила Итта. — Русалки! Заманили, утащили меня к себе... Какие у них дома! Из разноцветных камней и красной глины. Плантации озерных камелий. Они живые, знаешь? А еще там ручные золотые рыбки. Эти золотые бусины у меня в волосах — их икринки. Они мне подарили. Вот. Смотри. Еще осталось несколько. А речная лошадка? Смешная, да? Пупырчатая. Глаза огромные, и ресницы длиннющие. Или это не ресницы. Не знаю. Ты видел?

— Я все видел... — серьезно ответил Эмиль. — Меня очень удивило наличие у русалок домов. Я не думал...

— Не думал, что русалки разумны?

— Да я не об этом. Просто никогда не слышал, что русалки живут в домах.

— Ахаха. Да ты, небось, и в русалов не верил?

— Не то чтобы не верил. Но их существование по крайней мере логично. Среди млекопитающих нечасто встречаются гермафродиты.

— Светлое Солнце! Эм! Ты только что был в подводном мире. И все равно цитируешь учебник. — Она снова рассмеялась, обняла его.

— А что в этом плохого? — он повернулся к ней, удивленно подняв брови. — Я же не отрицаю, что все было невероятно красиво... И очень странно... Готов поставить мой меч или даже флейту, что там собралось вообще все озеро Фех... Ради нас. Ради нашей свадьбы.

— Они уважают тебя, Эмиль. — Итта перестала смеяться, взгляд ее черных глаз стал серьезный, даже почтительный. — Ты особенный. Ты же не просто так видишь тварей Подтемья...

— Это меня и удивляет. Я обычный человек, и ничего не сделал такого, чтобы заслужить...

— Пока не сделал, — пожала плечами Итта. — Может, еще сделаешь.

— Но как они могут знать...

— Бабушка говорила, для жителей Междумирья время течет не так, как для человека. Говорила, они знают, что было и будет на много жизней вперед. Может, она была права.

— Бабушка рассказывала тебе сказки... Если бы они знали судьбы наперед, все было бы иначе.

— Не думаю. У них нет тех амбиций, какие есть у людей и иттиитов. Они вообще видят мир не так, как мы. У них и глаза другие... И мысли.

— Это правда. — Эмиль кивнул. — Но мне.. хотелось бы знать об этом чуть больше. Я люблю разбираться в непонятном. Люблю тайны. Например, я не могу придумать никакого научного объяснения тому, что твое тело так быстро меняет пигмент, отращивает перепонки и заостряет зубки... Это так... интересно...

Он смотрел на нее чересчур внимательно, и Итта смутилась:

— Поверь, я тоже много об этом думала. А потом решила — объяснение есть, просто я его не знаю.

— Вот я и говорю — тайна.

— Только меня это не так беспокоит, как тебя.

— Знаешь, что меня по-настоящему беспокоит. То, что ты уже полчаса моя жена, а я толком не поцеловал тебя. Только в воде, а это было ужасно сложно.

— Потому что ты не иттиит. — Итта улыбнулась.

— Я уже начинаю жалеть об этом... — Эмиль тоже улыбнулся. — Иди сюда...

Он усадил ее к себе на колени, так, как сделал тогда Эрик, и как он с тех пор мечтал сделать сам. Теперь он имел право. Погладил ее по щеке, убирая с чуть чешуйчатого лица мокрые черные волосы. Она обвила его за шею, запустила перепончатые пальцы в мокрые кудри.

— Раньше я была такой только в воде... — смущенно произнесла она.

— Ты невероятная... Я будто прикасаюсь к тайне мироздания, — он медленно провел рукой по ее предплечью. Сначала по чешуе, потом навстречу, чешуйки приподнялись. Итта улыбнулась.

— Тебе щекотно?

— Нет, мне приятно.

— А так?

Рука его мягко легла на ее лицо. Большой палец прижал нижнюю губу, обнажив клык. Эмиль смотрел. Он разглядывал ее черные зрачки и дополнительные, вертикальные веки, бархатную, лишенную пор кожу, и зубы — легко меняющие форму и остроту. Он действительно видел тайну мироздания, он чувствовал себя открывателем, шагнувшим в звездное небо, и мальчишкой, чье желание прожигало тело от макушки до пяток.

И он крепко обхватил губами ее нижнюю губу, провел языком по клыку, снова сжал ее губу крепко. Прикрыл на миг глаза, переходя на тот уровень сосредоточения, на которые в важные моменты жизни переходят очень серьезные люди. Это был самый глубокий и долгий поцелуй, который Эмиль себе когда-либо позволял. И пока поцелуй длился, рука Эмиля скользнула Итте между ног, пальцы ощутили тугой бутон, спрятанный в лепестках ее полового цветка.

От прикосновения бутон вздрогнул, и вздрогнула Итта.

— Подожди, — виновато попросила она.

— Ну уж нет, — прошептал он ей в шею. — Теперь ты не можешь требовать от меня, чтобы я остановился. Ты теперь моя...

— Вот как?! Раньше ты никогда такого не говорил!

— Да я же шучу. Разве ты не слышишь... О... Итта! — Он действительно сбавил пыл, остановился. — Что-то не так? Ты боишься?

Она не боялась. Нет. Ей очень нравились его ласки и его напор, и нравилось свое животное иттиитское желание, больно пронзающее низ ее живота. Ей хотелось испытать все и сразу. Немедленно. Но то, что должно было сейчас случиться, должно было случиться... именно с ней.

И она уткнулась в холодное плечо своего возлюбленного, в белую нежную кожу, под которой губами можно было чувствовать твердую гладкую плечевую кость.

— Эм... Я... хочу сделать это девочкой... Девочкой. Не иттииткой. Можно?

— Конечно, можно, — он даже растерялся. — Что за вопросы? Как тебе лучше. Но я на всякий случай... хочу сказать... вот серьезно... если ты вдруг передумала... ну... вдруг... Не обязательно это делать сейчас. Можно просто...

Он говорил одно, а делал другое. Губы его касались ее шеи, одна рука ласкала ее за талию, а вторая... по-прежнему гладила вход в ее лоно, нежно раздвигая пальцами тугую, истекающую влагой плоть, проникая пальцами все глубже.

И пока он возбуждал ее, ее чешуя незаметно спряталась в поры, кожа побелела, волосы приобрели каштановый оттенок. Ее тело под руками Эмиля стало нежнее и мягче. Но главное, все ее ощущения сразу стали острее, пугливее и уязвимее. Она снова была собой.

— Теперь можно, — шепнула она.

— Поднимись.... — глухо, на выдохе, попросил Эмиль. — Немного выше.

Итта послушно приподнялась, раздвигая ножки и давая руке Эмиля больше свободы действий.

Он спустил плавки, освободил член и попытался войти в нее. Но в этой позе, когда она сидела на нем, они оба упирались головами в потолок бани. Ничего не вышло. Член его был такой возбужденный и такой твердый, а прикосновение к нему доставляли Эмилю такие болезненные ощущения, что он обнял Итту под спину и снял с себя.

— Так не получится, — решительно сказал он. — Так неудобно. И так тебе будет больно. Идем...

Закат словно бы их ждал. Солнце наполовину лежало в воде. Палуба казалась розовой и оранжевой от вечерних лучей.

Эмиль развернул брезент и кинул на палубу одеяло, Иттин дублет и свою куртку.

— А русалки? — спросила Итта.

— Плевать. Пусть смотрят.

Он повернулся к ней и осекся. Замер, чувствуя каждый свой мускул, каждый нерв.

Он смотрел на ее полностью обнаженную человеческую фигуру, не раз дофантазированную после разглядывания ее в купальнике. Жалкие попытки. То, что он теперь видел тут, под золотом заката, дофантазировать было невозможно. Слишком щедро, слишком желанно...

Его взгляд скользнул по любимому лицу на прекрасную грудь, с твердыми от холодного ветра сосками, и вниз — на округлый животик, плавно сходящийся в черный треугольник между ног.

У нее были узкие бедра, и это казалось ему такой особой, манящей чертой всей ее фигуры, что теперь он залип именно на них.

— Сними уже плавки, Эм, — она улыбнулась. — Я тоже хочу посмотреть.

Он спокойно, с достоинством снял плавки и встал перед Иттой тоже совершенно голый. Уши его пылали.

Эмиль никогда не считал себя красивым, просто знал, что сложен из вытянутых форм. Словно взяли человеческие пропорции, которые Итта изучала на уроках рисунка, и слегка потянули вверх, потом подумали и ещё потянули, и вышел он — очень стройный и очень длинный парень, с таким же длинным и стройным, чуть загнутым вверх мужским достоинством, на которое она теперь смотрела.

Больше нельзя было ждать ни секунды. Было бы глупо стоять и ждать. Он шагнул к ней, обнял. Мускатный запах ее волос всегда действовал на него как травы запретных полян — только вдохни, и ты в плену.

— Он такой большой... — прижимаясь щекой к его груди, честно проговорила Итта. — Я не думала, что такой...

— Если боишься, я не буду...

— А что потом? — Она сомкнула руки на его спине. — Он станет только больше. Ты же ещё растешь. Лучше уж привыкать сразу. Просто будь осторожен. Я тебе доверяю.

Эти ее простые слова развернули его мир на сто восемьдесят градусов. От пожирающих его сомнений и страхов, до воодушевленной веры в их общее будущее и принятия роли первого.

Сама того не понимая, Итта вручила ему эту роль, подарила ему не только себя, но его самого, нового, ответственного за них обоих, она, голая пятнадцатилетняя Итта, его настоящая, вечная любовь.

— Я буду очень осторожен, — Эмиль обнял ее и уложил прямо на эту наскоро собранную на досках плавучей бани постель.

Сразу опустился сверху. Она обняла его ногами, потянула к себе.

Он склонился, чтобы поцеловать, и в то мгновение, когда губы его коснулись ее губ, его член проник между ее ног, сначала требовательно ткнулся, а потом медленно вошел в ее лоно. Она выгнулась, сжала зубы. Кричать было нельзя. Итте показалось, что в нее вошёл этот ведьмов морриганский меч, прямо в мясо, и рассек ее изнутри.

Эмиль остановился, замер на миг, а потом в нем закончились все ресурсы самоконтроля, и он вошёл в полную силу, отчего боль обожгла Итту ещё сильнее, но к ней добавилось незнакомое, невыносимо острое ощущения сладости. Болезненной сладостной жажды, требующей, чтобы сквозь боль чужеродное твердое тело внутри нее не переставало двигаться, никогда, чтобы мучило и дальше, потому что сладости, сладости было в избытке...

Быть осторожным было безумно трудно. Чем медленнее он двигался, тем сильнее было удовольствие и ближе кульминация. Он понял, наконец, почему весь мир болен сексом и понял, что и сам теперь пропал.

Разум ударил в мышцы в последнюю секунду. Он резко вышел и, нависая над Иттой, вылил ей на живот очень много семени. Член и рука, помогающая семени излиться — все было в крови. Губы Эмиля дрожали, а Итта и вовсе дрожала вся...

Эмиль смотрел на свою руку. Казалось, он даже не сразу понял, в чем дело. Вид крови сначала его потряс, а потом отрезвил.

— Тебе было больно? — голос его был глухой и хриплый.

— Совсем чуть-чуть, — прошептала Итта. — Самую малость. Не волнуйся, Эмиль. Все прекрасно. Ты прекрасный. Он прекрасный. Мне очень хорошо с тобой...

Не зная, что еще добавить, она потянулась к нему, обвила за спину, крепко прижала его дрожащее тело к себе. Нежность охватила их, такая, что наверное бывает сильнее страсти. Серьезные, без улыбок и слов, они покрывали тела друг друга поцелуями, закрепляли их союз объятиями, дышали друг другу в шеи, носы и уши, оставляя следы от пальцев, синие цветы от поцелуев, помечая друг друга собой.

Где-то на далеком берегу тихо запели русалки. Рожденная самой природой и принадлежащая этой природе песня ласкала засыпающий мир, от самых озерных глубин до головокружительных далей космоса, где белой вуалью плыли серебристые облака, и горели бесчисленные золотые звезды.

Целующиеся на плавучей бане влюбленные не ведали свое будущее. Они были счастливы здесь и сейчас, в тот крошечный отрезок времени, что был каплей в океане истории, песчинкой на планете песков, звездой в бесконечной вселенной. И все же мир снисходительно улыбался им, потому что, в отличие от Эмиля, знал о себе абсолютно всё.

— Я не хочу домой, — уже на палубе, в одежде и с жестяной кружкой, полной горячего чая, сказал Эмиль. Они сидели рядышком, укрывшись одним одеялом и смотрели на последнюю розовую ниточку заката на горизонте и на первые зажигающиеся высоко в небе звёзды. Там, на темной стороне неба, волокнами сладкой ваты белели почти прозрачные диковинные облака. — Не хочу. Так хорошо. Так красиво. Ты знаешь, что после великого катаклизма небо над землей лет семьдесят было радужным. То есть целое поколение знало небо только таким, переливающимся всеми цветами спектра.

— Почему?

— В атмосфере стояла пыль, через которую причудливо преломлялись солнечные лучи.

— Как у радуги?

— Радуга это вода. А вот серебристые облака — редкое явление. Их можно увидеть сразу после заката или перед восходом солнца. До них верст сто. Или около того. Дальше уже космос. Нам повезло их сегодня увидеть.

Он обнял ее. Она уткнулась носом ему в плечо.

— Я очень тебя люблю, Эмиль. Очень. Я хочу чтобы ты знал. Ты же не умеешь читать чужие чувства.

— И не хочу. Я смотрю на поступки. Итта. Давай останемся. До утра...

Итта подняла сияющие глаза и встретилась взглядом с улыбающимся Эмилем.

— Тогда надо жечь свечи. Я хочу видеть твое лицо, когда ты будешь меня любить...