Не знаю, с чего начать

Не знаю, с чего начать. Буду думать по ходу.

А все началось еще давно. С тех пор я часто не находил себе места, словно был мячом в руках ловких игроков.

Впрочем, это и неважно, как давно все началось. Главное только то, что оно все никак не хотело прекращаться.

Это было метро. Наступила пора нового учебного года. И вот я после лета – каким мне это представлялось – бодрый, свежий, готовый сворачивать горы, – смело спускаюсь вниз на эскалаторе. Но не тут-то было: после лета я чувствовал себя еще хуже, чем до него. Что в нем было такого особенного? В те жаркие, знойные дни я часто ощущал себя еще более разбитым, покинутым и одиноким. В иное же время года я всегда был чем-то занят, постоянно занимал свои неуемные мысли какими-то делами, обязанностями, думая о том, о сем. Например, ходил с друзьями гулять по красивой, сверкающей Москве; либо, сидя дома, я находил себя то за чтением увлекательной книги, то за просмотром очередного фильма. Спросите, почему бы не заниматься тем же самым летом? А тут вот в чем загвоздка – летом меня запирают. Да-да, запирают! И вроде бы сопротивляться тому, что тебя запрут – не получается. Я пытался, честное слово. А может, мне просто не хватило характера, решительности, целеустремленности, чтобы переломить наброшенный замок. В общем, заперли и в этот раз. Да не одного. С кем? С одним самым необычным существом. Это такой небольшой, в чем-то милый по утрам и злобный по вечерам, зверек, который, уподобившись голодной мыши, завелся в нашем неспокойном частном доме.

Ах да, я был заперт на окраине некоего городка. Город самый что ни есть не примечательный и однообразный, – такой же, как многие: с большой центральной площадью, торговыми центрами, выщипанными зелеными парками, захудалыми подворотнями, и с дующим в окна с утра вместо ветра автомобильным шумом.

Так вот, некое существо да завелось, – и не одно! Одно крохотное, мне по пупок, а второе выше – по подбородок. Вы спросите, почему бы мне не выбраться из этого дома, в котором я бессовестно заперт? Ну, во-первых, дом окружен забором – высоким и колючим, с бегающей по верху проволокой. Выбраться отсюда на волю сложно, единственная калитка часто заперта и, должно быть, по ней беспрестанно идет электрический ток. Однако каждое из этих существ не испытывало на себе каких-либо неудобств с использованием калитки. Должно быть, они обладали повышенной сопротивляемостью. Во-вторых же, они мне, черт возьми, не давали куда-то выходить, отвлекали по пустякам, преследовали меня, требовали внимания, как пара кошек, которых нельзя надолго оставлять одних.

Представьте: вот вы хотите поспать с утра подольше – допустим, до двенадцати, – но получается, что самое маленькое из них двоих – которое лопоухое, курносое и большеглазое, – вытаскивает вас за ногу из кровати, при этом щекоча пятки. И я весь раздраженный теперь куда-то должен идти? Я сначала насуплюсь, весь побагровею, потом с трудом проглочу завтрак, который приготовило мне другое существо. Что они меня тут за несамостоятельного в самом деле считают! Я сам знаю, когда мне лучше выставлять свое тело под лучи бледного, утреннего солнца.

Да и не только в этом беда. Сам я себе беда. Не хватило характера воспротивиться. Ведь вот встал же, покричал на всех, так и день уже наступил, – а тут и дела пошли: запыхтела, затрубила рутинная каждодневная работа. Вроде даже и неплохо совсем стало. Вечерами же я пытался изучить их язык. Вы не подумайте, язык серьезный у них, заковыристый, словно крепкий орех, зубами не раскусишь. И как-то любят они шепелявить оба.

Короче, не разобрался я с их языком.

Одним словом, жаркое, душное лето наконец прошло. Я вернулся в свой родной город. Тут и настигла меня тоска. Да, самая настоящая русская тоска. Думал: ну вот еду я на учебу в метро. Да и толку? Что уж еду, что не еду. Да и еду разве? Разве в метро мы куда-то едем? Скорее стоим, и лишь изредка чутка ползем по переходам, а потом опять стоим – на эскалаторе. Самые шустрые – те, кто вечно торопятся, – умудряются завладеть левой стороной подвижной лестницы и, наконец, действительно пытаются бежать. Ну вот бегут, а толку? Я все думал, дайте-ка я тоже ножку на левую сторону поставлю. Но не побежал вовсе, так и остался я стоять посередине, ровно на невидимой глазу разделительной полосе. И чувству, как в спину дышат марафонцы, запыхались наверное, пусть отдохнут.

Что же это я… Так вот, прибыл. Пристал, наконец, к университету, как к пристани. Вижу его – за зеленой густой листвой выступает шпиль, сверкающий на солнце. А небо-то какое – голубое, чистое, светлое.

Тут я и пошел в сторону здания быстрее, как только бегло взглянул на часы. Опаздываю! А потом подумал: куда же опаздываю? Помедлил, помедлил. Решено, иду! Мимо в обратном направлении к метро двигались люди. Такие же, как я, прошу заметить. У них тоже по две ноги, по две руки; такие же головы, разбухающие от мыслей, несут они на плечах. И сердца, качающие алую, горячую кровь у них имеются. Все, как и у меня, только идут они назад, когда же я все-таки быстро шагаю вперед. Вдруг это мне стало непонятно, странно даже. Я оглянулся. Вниз уходила ровная, серая полоса асфальта. На спинах прохожих шевелились лопатки, изящно покачивались женские бедра. Меня сразу охватило странное ощущение, трепетно коснулось легкое наваждение, пробежав по спине неприятным колючим холодком.

Знаете, так ведь я могу просто взять, да и встать на дороге. Вообще, я привык людей обгонять, идя чуть быстрее, чем они. Всегда радовало то, как прохожие, когда я проскальзывал мимо, в испуге оборачивали свои недоуменные, широко раскрытые глаза. Скорее всего, удивлялись тому, как неожиданно и бесшумно рядом с ними вырастала нелепая, сутулая фигура с изношенным рюкзаком. Правда, чтобы не показывать виду, они-то сразу глаза в землю опускали, будто и не замечали вовсе меня. Притворяются, не решаются показать налет испуга на собственных лицах.

Продолжу: обогнав таким образом одного студента, я через несколько секунд встал как вкопанный. Небо затянулось одной единственной огромной тучей, за которой скрылось солнце, что в ужасе цеплялось за края необъятного серого пятна ярким светом. Затем стало сразу как-то зябко, прохладно, муторно на душе. И в воздухе какое-то напряжение чувствовалось. Улавливалась некая неточность во всем: в вещах, в людях, в природе. Как-то не так в этот день все происходило. Машины теперь плелись медленнее обычного, деревья гнулись пуще прежнего под хлестким мощным ветром. И почему же вдруг стало пасмурно, когда и намека на это не было? Я замер, застыл от вида налетевшей бури, подняв кверху взгляд. На левую щеку приземлилась первая капелька, – так и начали они друг за дружкой падать на мои веснушки. А другие словно не замечали этого. Зонты не доставали, все так же угрюмо проходили мимо в футболках, шортах, легких платьях. Тот парень, которого я сумел недавно обогнать, теперь, чтобы показать свое превосходство в этом нелегком деле, задел меня плечом. Я решил не обращать внимание. Пусть оно все идет так, как идет. Меня больше это не волнует.

В общем, вскоре я отвис, вроде бы даже вновь прояснилось небо, перестал дуть ветер, туча уползла за позолоченные кроны. Добрел кое-как покачиваясь до стен университета. Толкнул высокую, тяжелую, строгую дверь. В этот раз без всякого стеснения дернул за толстую ручку. Если честно, меня иногда они пугали. Может, потяну вот так разок изо всех сил, а дверь не поддается вовсе. Беспокойно сразу на душе, стыдно за свою слабость.

Думаете, рад был, что очутился в университете? Не совсем. Эти каменные стены меня как-то прижимали все время, я ощущал всю их тяжесть на себе, – и всю свою неловкость, робость, стеснение, проснувшийся стыд. А еще лица кругом. Их настолько много, что я никогда не поспевал за тем, чтобы подробнее разглядеть каждое из них. Тем самым они сливались в какую-то одну застывшую в равнодушии маску с улыбчивыми, бесцветными глазами. Я глядел на этот маскарад и никогда не находил среди него себе места. После бессчетных неуспешных попыток себя приободрить, у меня часто шла кругом голова. Как бы я желал очутиться подальше отсюда…

Как можно быстрее я забежал в лифт, пересекая на своем пути вдоль шайбу. Шайбой мы называем то круглое по своей форме помещение в холле, в котором на ободке у самых стен расположены магазинчики для быстрого перекуса.

Тем временем за моей спиной на лицах людей остались тлеть остывшие от натянутой радости маски.

Ох, надоело это мне. Чего перед вами я выкаблучиваюсь? Скучная у меня жизнь, и пишу о ней я скучно. Дайте мне что-нибудь выдумать. Подождите, только дайте время подняться на нужный этаж.

В лифте вкусно пахло каким-то лаком. Несколько лет ведутся ремонтные работы, должно быть, перед юбилеем.

Я нажал на кнопку. Двери захлопнулись, кабина вяло поползла наверх.

Тут все и случилось. В один миг вижу, как заморгали, затрещали лампочки, а потом – померкли разом. Стало темно-темно. Я в общем-то, был не один: в лифте, рядом со мной, прислонившись спиною к широкому зеркалу, ехал замертво уснувший сухой старик с папкой бумаг под мышкой. Видать именитый профессор в твидовом сером пиджаке с запонками, похожими на распухшие кофейные зерна. Тьма разразилась над нашими головами, с потолка свалилась звонко тишина. Я вдруг подумал, а чего же он молчит? Ну да, а я чего молчу? Шепчу в бесформенное пространство не своим голосом, что мы, похоже, застряли. Я стал водить перед собой рукой, ищя панель с кнопками. На призрачного старика, к счастью, не наткнулся. Похоже, растворился он во мраке. Неожиданно, как только я прижал подушечку указательного пальца к незримому золотому колокольчику, свет лучезарно распахнулся. Тут я и обалдел: уже не в лифте стоя я, а в каком-то глухом лесу. Кругом залитая солнцем трава, куча сосен прокалывают голубое небо, чирикают птицы. Плюнул я на все это. Что за ерунда? Верните меня обратно! Я же не в прямом смысле мечтал очутиться вне стен университета! И так у меня каждый раз – только начну спокойно дальше жить, как неведомая сила бросит меня резиновым мячом в ворота следующего мира, тихо празднуя свой гол.