Шесть отечественных ужастиков!

Обзор мировой литературы ужаса можно было бы начать Стивеном Кингом и им же закончить — за десятилетия активного творчества он описал все, что может напугать среднестатистического западного человека. Но дальше о Кинге не будет ни слова, а мы поговорим о русской литературе, в которой королем ужаса никого так сразу не назовешь. Нас мало что пугает. Мы сами себя побаиваемся.

Немного истории, впрочем, не помешает. Говард Лавкрафт, заботливый отец множества невероятных чудовищ, в 1927 году опубликовал статью «Сверхъестественный ужас в литературе». В ней он предпринял попытку исследовать мистическую литературу от обозримой древности до своего времени, справедливо отметив среди прародителей жанра ужаса средневековые эпосы и готические романы, а также рассказал о представителях уже спелого жанра — Эдгаре Аллане По, Артуре Мейчене и прочих. К сожалению, русские писатели в статье упомянуты не были.

И все же нет ничего, чего невозможно было бы отыскать в русской литературе, — и вот он, ни в коем случае не претендующий на объективность список из шести по-настоящему страшных русских книг.

Федор Сологуб, «Мелкий бес»

Сравнение с Кафкой — то, чего закончивший чтение «Мелкого беса» избежать никак не сможет.

На первый взгляд, сходства кажутся притянутыми за уши. Тоскливая, пугающая неизвестностью атмосфера, маячащая вдалеке угроза, сводящая с ума похмельная тошнота и смертельная скука… Сологуб писал кафкианскую прозу или наоборот? Будет справедливым признать, что у Франца Кафки теоретически была возможность ознакомиться с романом Сологуба, а вот Сологуб Кафку читал едва ли, а если и читал, то уже после того, как написал уже практически все свои романы, в самом конце жизни.

Садистическая, удушливая, мучительная история Ардальона Борисыча Передонова, описанная Сологубом в «Мелком бесе» — это провинциальный мрак, оставляющий глубокие рубцы на сознании читающего, а таинственная, мучающая героя серая Недотыкомка ловко соскальзывает со страниц и надолго поселяется в доме того, кто взял эту книгу в руки.

Разные произведения Николая Гоголя

Гоголь не нуждается в представлении. Выражаясь словами Даниила Хармса, Гоголь так велик, что о нем и писать-то ничего нельзя. Значение Гоголя для русской и украинской литературы, его мистическая смерть, сожженные тетради, болезненная религиозность — все это сделало Н. В. идеальным готическим персонажем. Разумеется, со средневековым романом Гоголь был знаком, и Гофмана он тоже читал. Гофман писал, хорошо зная богатый немецкий фольклор и опираясь на него; Гоголю имеющегося показалось недостаточно, — и он фольклор щедро дополнил. «Майская ночь, или утопленница», «Вий» — эти произведения могут не на шутку взволновать впечатлительного подростка даже сейчас, стоит ли говорить о том, какой трепет они вызывали полтора века назад?

Разные произведения Ильи Масодова

Главные герои — пионеры, комсомольцы, партизаны — внезапно становятся героями нового мифа, удачно сочетающего иудео-христианские представление о зле и пороке с диалектикой советского строя (пожалуй, такой, как писал ее Андрей Платонов). С грязью человеческого существования Масодов обращается мастерски: он рисует ей босховские картины почти-современности, и оторваться от чтения невозможно даже тогда, когда отвращение к тексту становится физиологическим.

Юрий Мамлеев, «Шатуны»

Почему «Шатуны» — это литература ужаса? Таким вопросом, пожалуй, может задаваться лишь тот, кто эту книгу не читал. Прочитавший же едва сможет забыть и персонажей, и саму гнетущую атмосферу мистической, невозможной России, созданную Мамлеевым. «Шатуны» похожи на страшный сон, притягательный и отталкивающий одновременно.

Наиль Измайлов, «Убыр»

Реальность, где обитают герои, рисуется поначалу совершенно обычной: семья, школа, полная жизни повседневность, которая вдруг начинает, словно изображение на телевизионном экране, идти помехами, искажаться, давать течь и трескаться по краям, впуская в себя повседневность другую, параллельно существующую, темную и всеобъемлющую. Сковывающий ужас «Убыра» нагнетается переменой привычных мелочей: по-другому начинают вести себя самые близкие люди, катастрофически рушится обыденность, а в зияющие щели начинает лезть древний, хтонический кошмар, который зиждется на неясном страхе непознанного.

Даниил Хармс, «Старуха»

Старуха, преследующая героя, живой мертвец, вызывающий отвращение и жалость, — это образ чего-то невыразимого, неизбежного, нечеловеческого. Нищета, голод, постоянный страх — все эти чувства нашли отражения в этой повести. Через три года они, к сожалению, окончательно победили Хармса, по ложному обвинению брошенного умирать в психиатрическую больницу «Крестов».