К перманентному субботнему флэшмобу от Марики Вайд

Написанное с четвергового вечера. Частью вычитано, частью еще не совсем.

На кухню Моника вернулась спустя довольно много времени, причем не одна, а в сопровождении аж двоих мужчин – хорошо знакомого ей эра Сервилия и какого-то долговязого парня, внешностью похожего на гота, а выговором – на жителя Оловянных островов. Оба увязались за ней помимо ее воли и, по правде сказать, к ее большому опасению. Показывать Этайн с ее ушами посторонним людям Монике очень не хотелось. Почему – она и сама до конца не понимала. Но все равно безотчетно боялась и за Этайн, и за Фулу с Исулом, и за себя с сыновьями.

Выхода, впрочем, у Моники все равно не было: не могла же она перечить кентуриону городской стражи! Да и растерялась Моника тогда изрядно. А как ей было не растеряться, если Сервилий собрался искать у нее на кухне ни много ни мало племянницу императрицы Анастасии! Ну а что за Сервилием увязался подозрительный парень – это от нее уже и вовсе не зависело.

В общем, как бы то ни было, а Моника пригласила на кухню обоих. Вышло у нее это, похоже, не очень любезно, но вроде бы в пределах положенной вежливости. А потом ей сделалось совсем не до размышлений. Стоило Сервилию и его спутнику переступить порог, как на кухне опять началась суматоха – да еще и похлеще прежней.

Сначала выяснилось, что похожий на гота парень знаком с Этайн. В сущности, совсем уж неожиданным это не было: неспроста же оба они говорили по-латыни с одинаковым акцентом! Но вот меньше всего Моника ожидала, что парень первым же делом примется отчитывать Этайн – вообще-то вполне взрослую девушку, – как нашкодившего ребенка!

Однако произошло именно это. Правда, Моника не разобрала в разговоре парня и Этайн ни слова: языком, на который те перешли, она не владела. Однако знания языка ей сейчас и не требовалось. Почти всё было понятно из выражений лиц, из жестов, из интонаций. Настолько понятно, что Моника почти сразу же почла за благо вмешаться – пока разговор не перерос в крупную ссору. А пресекать ссоры в зародыше ей обычно удавалось без особого труда. Огорченный взгляд, ласковая улыбка, толика нежности и в то же время легкое недовольство в голосе – и обладатели самых горячих голов если и не остывали до конца, то по меньшей мере быстро брали себя в руки.

По правде говоря, Моника была совсем не уверена, что эти ее приемы, отработанные на посетителях-моряках, помогли бы ей утихомирить разгневанную девушку. Женщины в таверну Исула заходили редко. Этайн была на памяти Моники не то четвертой, не то пятой посетительницей – и при этом очень странной, а потому плохо предсказуемой в поступках. Но выбора у Моники сейчас не было. И она стала действовать, как уж умела.

Парень на ее взгляды и голос определенно повелся и стал успокаиваться. Что же касается Этайн... Больше всего Моника боялась пробудить в ней ревность. По счастью, обошлось: видимо, они с парнем были не более чем знакомыми. Монике показалось даже, что Этайн тоже помаленьку стала менять гнев на милость: во всяком случае, мертвенная бледность ее щек сменилась румянцем диковинного лилового оттенка, а удивительное заостренное ухо, еще недавно прижатое назад, как у недовольной лошади, теперь выдвинулось вперед и немного приподнялось.

Но вот дальше случилось нечто совсем из ряда вон выходящее. Нежданно-негаданно на голову парню свалилась с потолка домашняя сороконожка – создание вообще-то совершенно безобидное, но Монике всегда казавшееся на редкость неприятным. Судя по всему, парень относился к сороконожкам примерно так же – во всяком случае, ту, что оказалась у него в волосах, он брезгливо ухватил двумя пальцами и яростно отшвырнул прочь, лишь чудом не попав в Сервилия. Зато потом злосчастную сороконожку, упавшую на большую кухонную печь, заметила Этайн, и дальнейшие события приняли весьма неожиданный оборот.

Нет, совсем уж обескураженной Моника все-таки себя не почувствовала: с девушками, склонными к разного рода чудачествам, она сталкивалась и прежде. Та же Тара, например, обожала испытывать на себе (а еще больше – на подругах) всевозможные гадания и прочие относительно невинные обряды, приносимые моряками в Ликсус из самых разных стран. При этом Таре было совершенно неважно, не перепутал ли рассказчик слова заклинания или, того хуже, не ошибся ли с видом растения или животного, нужным для ритуала. Во времена, когда Моника и Тара приятельствовали, эти опыты каждый раз заканчивались благополучно – по крайней мере, без особо неприятных последствий. Сейчас же, оглядываясь назад, Моника приходила в ужас от некоторых воспоминаний о тех проделках.

Вот и яростный бросок Этайн к сороконожке Моника сначала восприняла как проявление подобного же чудачества. Правда, уже в следующий миг она изрядно испугалась – и не только потому, что эта выходка выглядела уж слишком несвоевременной. Сама Этайн была очень необычной – не только внешне, но и во всем своем поведении. А значит, в отличие от Тары, она действительно могла оказаться колдуньей. И поди знай, для какого обряда ей внезапно понадобилась сороконожка!

Вполне возможно, что, найдись у Моники хотя бы немного времени для раздумий, она опять заподозрила бы в Этайн гостью из преисподней. Но, к добру ли, к худу ли, этого времени у нее не нашлось. Потому что случилось нечто и вовсе странное: долговязый парень, еще недавно самозабвенно ругавшийся с Этайн, внезапно кинулся ей на подмогу. Более того, в руках у него откуда-то появился странный блестящий инструмент, похожий на щипцы. И с этими щипцами, как воин с копьем на дракона, он набросился на и без того поверженную и покалеченную сороконожку!