Кристин. Смерть младшего сына

Речь пойдет о романе «Кристин, дочь Лавранса» Сигрид Унсет. Действие этой семейной саги происходит в Норвегии в XIV веке. Главная героиня — Кристин, дочь зажиточного и уважаемого хозяина усадьбы — вышла замуж по любви и прожила с мужем много лет. Она родила ему в общей сложности восемь детей, не считая выкидыша на раннем сроке, причем все дети были мальчиками. Из восьми шестеро пережили детство, причем только один умер в самый опасный период младенчества:

Мальчик все время пищал, молока он не хотел тоже; иногда матери только после долгих усилий удавалось заставить его взять грудь. Но едва он начинал сосать, как тотчас засыпал… Матери казалось, что он совсем не растет… Ни одного, нет, ни одного из своих сыновей не любила она так, как этого злосчастного крошку. Ни одного не зачала в таком безоглядном и сладостном порыве счастья, ни одного не носила в таком счастливом ожидании. Теперь она часто вспоминала минувшие девять месяцев; под конец она из последних сил цеплялась за свою надежду и веру. Она не могла лишиться этого ребенка — и она не могла его спасти… <…> Теперь новорожденный высох и сморщился, как старичок, а глаза его стали неестественно большими и прозрачными. И все же он начал улыбаться матери… При виде этой улыбки Кристин беззвучно застонала. Она гладила крошечное, тщедушное тельце, сжимала в ладонях маленькие ступни — никогда этот ее сыночек не будет изумленно тянуться ручонками к нежным розовым загадочным предметам, которые мелькают над ним в воздухе, не понимая, что это его собственные ноги. Никогда этим крохотным ножкам не придется ходить по земле…

Фрагмент цитирован не полностью, просто потому, что он занимает несколько страниц. Читать, конечно, просто тяжело. Но в чем главное достоинство текста — учтены и переплетены в переживаниях матери все главные аспекты: 

— физический (как именно умирает ребенок, в чем проявляется его болезнь; без пояснения ее физических причин, так как мать о них не знает);
— психологический (что мать чувствует при этом, о чем думает и как ведет себя; ее переживания показаны через призму религиозного сознания — ей кажется, что жизнь мальчика зависит от искренности молитв, которые она возносит, а она не может заставить себя молиться искреннее, потому что в глубине души злится на отца ребенка, а значит, его смерть предопределена и на ее совести);
— и, наконец, социальный (ребенок был зачат, когда супруги были в ссоре, мать, вопреки обычаю, окрестила его именем еще живого мужа; по округе тут же пошли слухи, что ребенок незаконный, и его смерть в неполных три месяца только подтвердила эти подозрения).

Так, один из священников приводит в доказательство прелюбодеяния следующий аргумент: 

Кабы ребенок был и в самом деле от супруга, ты не стала бы так дурно обходиться с ним, что своей жестокостью свела его в могилу. <…> Это могут подтвердить все служанки из Йорюндгорда… Да и сестра моя бывала там и собственными глазами видела, как молоко просто рекой лилось из грудей этой женщины, так что даже ее платье промокало насквозь… Однако каждый, кто видел труп ребенка, может засвидетельствовать, что бедняжка умер с голоду.

Епископ, впрочем, с ним не соглашается: 

Но даже если она дурно заботилась о своем дитяти, суд человеческий не властен покарать ее за это. Этот грех ей надлежит искупить перед богом по указанию ее исповедника. К тому же дурное обращение с новорожденным не свидетельствует с непреложностью, что он прижит ею в блуде. Вряд ли она обрадовалась появлению этого ребенка, когда сама она уже в летах, а муж покинул ее с семью взрослыми сыновьями в обстоятельствах куда более стесненных, чем те, что были уготованы им при рождении. Мудрено было бы ждать, что она станет страстно любить этого последыша. 

Как видно, оба при этом не видят ничего необычного или вопиющего в том, что новорожденного по тем или иным соображениям заморили голодом. И не считают это самостоятельным преступлением на фоне обвинения в прелюбодеянии.