Родина-уродина

Два дня запоем читал мемуары Тамары Петкевич "Жизнь - сапожок непарный". Книга перекликается с "Крутым маршрутом" Гинзбург, но на деле оказывается гораздо более мрачной. Тамара, в отличии от Жени, попала в ГУЛАГ совсем молодой, но при этом уже измученной и растерянной женщиной. У нее за плечами к этому моменту был арест отца, исключение из комсомола, смерть родных в блокадном Ленинграде, предательство самых близких... И испытания, которые выпали молодой и ещё очень красивой женщине в лагерях, оказались гораздо более жестокими.

Если Евгении в качестве доктора попался "весёлый святой", то Тамару, умирающую от цинги, поставил на ноги врач, который за свою помощь посчитал себя вправе требовать "вознаграждение" и сделал молодую и красивую заключённую своей любовницей, а потом украл у нее рождённого от этой связи сына, пользуясь бесправием заключённой-матери. Жене удалось не только воссоединиться с родным сыном, но и спасти и удочерить чужую девочку-сироту после освобождения, несмотря на свое шаткое положение, угрозу повторного ареста и поражение в правах - удивительная смелость и настоящее чудо! А Тамара не сумела сохранить даже родного ребенка, которого у нее безжалостно отняли с помощью многих ухищрений и обманов, и из-за попыток вернуть сына она претерпела множество мучений, даже выйдя на свободу.

Эта книга разбивает сердце. Негодяев и подлых людей Тамаре встретилось гораздо больше, чем Евгении, и всё-таки нашла она в эти скорбные годы и верных друзей, и даже Настоящую Любовь - которая, увы, тоже закончилась страшной трагедией. Мне особенно врезались в память разные условия на зоне для пленных гитлеровских солдат - и для советских пленных, получивших срок за пребывание в плену. Для немцев, защищённых международными организациями, строили хорошие сухие бараки с застеклёнными окнами, их хорошо кормили. Советские "изменники родины" (то есть военнопленные!) жили в нечеловеческих условиях и "доходили" на баланде и на черном хлебе на лесоповале. Попав в немецкую часть лагеря, участники "крепостного театра" заключённых, в котором случайно оказалась Тома, увидели _пончики с повидлом_, и, голодные, вышли из себя - мы это есть не будем, если вы их так кормите, то пускай немцы этот харч и жрут!!

Начальник лагеря сердился, говорил про "политическую ситуацию", про то, что они "должны понять"... но они отказывались понимать, почему их, посаженных по ложным обвинениям, что они, мол, "хвалили немецкую военную технику" (та же Тамара была потом реабилитирована "за отсутствием состава преступления), доводят до цинги и оставляют умирать, а солдат гитлеровской армии кормят пончиками с повидлом. Но дело было, конечно, даже не в этих солдатах, а в смертельном и невыносимом отвращении от лжи, несправедливости и бессмыслицы.

И, как обычно, блатари, нечеловеческие издевательства, повторные посадки по тому же делу, полное бесправие и унижение...

Напоследок приведу цитату, которая победила меня прочесть эту книгу, мелькнув в ленте в соцсетях:

"— Вот здесь есть показания, что вы говорили, будто в тысяча девятьсот тридцать седьмом году пытали заключенных…

— Да, это я говорила.

— Но это ложь! — жестко оборвал следователь. Впервые за время допросов внутри у меня что-то распрямилось, отпустило, стало легче дышать.

— Не ложь! Правда! Правда! Я сама видела у нашего знакомого, выпущенного в тысяча девятьсот тридцать восьмом году на волю, браслетку, выжженную на руке папиросами следователя. Я сама видела человека, у которого были переломаны ребра на допросах. В тридцать седьмом пытали. Это правда. И я говорила это! Это я говорила.

— Ложь! Клевета! Никаких пыток не было, — чеканил, срезал меня следователь. — Ясно?

— Были! Были! — утверждала я.

— Не было! — следователь вскочил.

Ценный урок следователя я обратила теперь против него:

— Были!!!

Моя запальчивость, внезапно обретенная, возродившая меня независимость торжествовали:

— Были!!!

Следователь подошел ко мне вплотную. В ту минуту я не боялась его. Он посмотрел мне прямо в глаза. Переждал какие-то секунды.

— Вы видите это? — спросил он, растянув губы и проводя пальцем по ряду своих металлических зубов.

— Вижу, — отозвалась я.

— Так все это, — сказал он медленно, — тоже было выбито в тридцать седьмом году… но… этого не было!!!" (с)