Встречи героев

Итак, суббота закончилась, но... Марика Вайд вчера внутри субботнего флэшмоба предложила новый -- первые встречи разных героев. Ну а я субботнюю квоту потратил, по своему обыкновению, на выкладку свежего (вчера-то сам бог велел), так что...

Думаю: а почему флэшмоб о встречах должен субботой и ограничиться, если потенциал у него куда как больше? Ну и вот...

ИЗ ВПРОЦЕССНИКА

I. Встречи, с которых начинается любовь:

1. Барах и Брид

Брид, то есть Маэл-Бригид инген Киан Ни-Лахан, была уроженкой Думнонии: происходила она из той самой прибрежной деревни, возле которой в свое время героически погибла, так и не пропустив к ней саксов, яхта «Бригита». После подвига «Бригиты» в Думнонии сами собой прекратились давние распри между двумя гаэльскими кланами – И Лахан, к которому принадлежали жители той деревни, и Дал Каш, в который входило большинство моряков с погибшей яхты. Увы, примирившись, бывшие противники быстро нашли себе новых врагов – теперь уже общих. И добро бы такими врагами оказались только саксы Уэссекса: те и правда приносили и гаэлам, и бриттам Думнонии неисчислимые беды. Так нет же, новые союзники вспомнили старые обиды на северные гаэльские кланы! А Брид, как оказалось, благополучно пронесла их через все шесть лет учебы в Университете, хотя вроде бы даже ни разу не пересекалась в Кер-Сиди с северянами – ни с уладскими гаэлами, ни с круитни.

И вот на «Дон» эта встреча наконец произошла. При этом Барах Мак-Рори, молодой морячок, сбежавший пару лет назад из родного Улада и завербовавшийся на камбрийский флот, давно уже сделался своим в команде «Дон». Увы, выговор у него остался прежним – по-северному жестким и торопливым. И для Брид этого оказалось достаточно.

Первая стычка между Барахом и Брид произошла по совершеннейшему пустяку. Барах, отдыхавший на палубе после вахты, сидел на бухте каната и мирно напевал уладскую песню, когда возле него ни с того ни с сего остановилась рыжая пассажирка – не дочка Немайн, а другая, из свиты черноволосой красотки. Не предвидя ничего дурного, Барах беспечно подмигнул ей и затянул очередной куплет:

 

Ах что за благодать – сидеть в заезжем доме

И чинно попивать из кружки пенный эль,

Когда горит очаг и никого нет, кроме

Подружки на коленях, а за окном апрель...

 

Неожиданно пассажирка уперла руки в бока и гневно сверкнула глазами. Барах запнулся, оборвал песню.

– Подружка у него на коленях, видите ли! – возмущенно фыркнув, воскликнула пассажирка на певучем южном гаэльском наречии. – Да что ты вообще делаешь на камбрийском корабле, уладский разбойник?

Слово «подружка» при этом она произнесла, старательно проглотив половину звуков, чтобы получилось «по-северному».

Опешив, Барах на мгновение замер. Затем медленно поднялся на ноги. Подошел к наглой девчонке вплотную. И возмущенно бросил ей в лицо:

– Что я тут делаю? Да ты только моими стараниями досюда и добралась!

Конечно, Барах сгоряча хватил через край: незаменимым на корабле он не был определенно. И все-таки немалая доля правды в его словах имелась. От таких, как он, простых моряков, от их владения премудростями работы с парусами зависела не только скорость корабля, но и безопасность плавания. А Барах был к тому же еще и грот-марсовым: отвечал за верхние паруса второй, самой высокой, мачты «Дон». То и дело ему приходилось взбираться на нее чуть ли не до самой верхушки и там, на головокружительной и открытой всем ветрам высоте, хладнокровно и уверенно управляться с такелажем. Остальные моряки на «Дон» марсовых очень уважали, иногда им даже завидовали – но, что характерно, обычно не очень стремились занять их место.

Но откуда же было знать об этом дерзкой южанке! И в ответ она лишь пренебрежительно усмехнулась:

– Вы, улады, горазды похваляться! А на деле – только и умеете, что грабить, убивать да предавать! Испокон веков так было, есть и будет!

Кровь ударила Бараху в голову. Не помня себя, он бросился на девчонку с кулаками. Та и не подумала отступать – наоборот, сама замахнулась на него рукой.

Конечно, опытной драчуньей она не была. Барах легко перехватил занесенную для удара руку, а потом с размаху залепил девчонке пощечину.

– Уймись, дура! – рявкнул он со злостью.

Девчонка и правда замолчала – но не оттого, что успокоилась. Во мгновение ока она сделалась белой как полотно, и только отпечаток ладони Бараха остался алеть на ее покрытой крупными веснушками щеке. Затем, презрительно посмотрев на своего обидчика сузившимися зеленовато-карими глазами, девчонка фыркнула, криво усмехнулась и вдруг твердо произнесла:

– Поединок!

Барах ошарашенно посмотрел на нее, чуть подумал, да и пожал плечами. Убивать ирландку, пусть даже из другого клана и племени, ему не хотелось совершенно. А ничем иным, по его мнению, схватка между столь неравными по силам противниками кончиться попросту не могла.

– Давай ты этого мне не говорила, – предложил он. – Не хочу лишать тебя жизни, глупышка.

– Тогда я сама заколю тебя, презренный трус! – прошипела та в ответ.

Недовольно поморщившись, Барах пожал плечами.

– Что ж, тогда давай на ножах, – предложил он с деланным спокойствием.

Девчонка молча кивнула всё с той же брезгливой ухмылкой на лице.

Мысленно чертыхнувшись, Барах выхватил из-за пояса нож. Подбросил его, поймал на лету.

– Видела? – спросил он, скорчив зверскую рожу. – Ну как, не страшно?

По-прежнему не говоря ни слова, девчонка тоже схватилась за пояс. Вырвала из висевших на нем кожаных ножен короткий узкий нож. Прочертила им линию в воздухе. Сделала шаг назад, зловеще ухмыльнулась. И вдруг растерянно ойкнула.

2. Гундульф и леди Эмлин

 Недоумевая, леди Эмлин осторожно последовала за Брид. Та и в самом деле остановилась возле двери лазарета – и сразу же потянула за ручку. А затем торопливо нырнула в открывшийся темный проем.

Леди Эмлин метнулась было следом – но Брид уже через мгновение выскочила из лазарета и сразу же поспешила к трапу, ведущему вниз, к кубрикам моряков. К груди она прижимала что-то маленькое, слабо блестевшее в неверном свете масляной лампы.

Тут уж леди Эмлин раздумывать не стала. Кража вещи из лазарета – это было уже чересчур! Молча, чтобы не привлекать ненужного внимания моряков, она бросилась вдогонку за Брид.

Наверное, леди Эмлин быстро бы ее догнала, но случилось непредвиденное. Едва она спустилась в нижний коридор, как внезапно открылась дверь одного из кубриков – того, что был занят Олафом. Из кубрика неторопливо вышел высокий широкоплечий человек в желто-зеленом одеянии.

Вжавшись в переборку, леди Эмлин затаилась. Человека она узнала сразу. Это был домнэ Гундульф, загадочный нобиль-беглец из Толеду. И встреча с ним была сейчас для леди Эмлин совершенно некстати. Так не вовремя выйдя в коридор, Гундульф оказался между нею и Брид, перекрыв дорогу. А попадаться ему на глаза леди Эмлин определенно не желала. Можно было придумать добрый десяток правдоподобных объяснений, почему начальница университетских практиканток в одиночку бродит по кораблю поздним вечером, но ни одно из них не предполагало бы столь странного ее облачения, да еще и спаты в руке.

Между тем события продолжали развиваться. Брид, видимо, услышала скрип двери за спиной. Замедлив шаги, она обернулась – и, разумеется, сразу же заметила Гундульфа. Поспешно обернувшись, она замерла. А в следующий миг корабль сильно качнуло, и Брид, неловко взмахнув рукой, отлетела к переборке.

Дальше события приняли такой оборот, что леди Эмлин просто не смогла остаться в стороне. Вскоре обезоруженный ею Гундульф схватился за локоть и беспомощно привалился к стене. А шагах в семи от него, держась за ту же самую стену, стояла и затравленно озиралась Брид. В руке у нее по-прежнему что-то поблескивало.

Что ж, терять леди Эмлин теперь было нечего. Похоже, маска госпожи Зои была ею безвозвратно сброшена – по крайней мере перед этими двумя. А как известно, тайна, которую знают двое, – уже никакая не тайна.

–Подойди сюда, Брид! – приказала леди Эмлин, внезапно перейдя на гаэльский язык.

Брид этому, похоже, даже не удивилась.

–Не могу я, госпожа Зои, – жалобно откликнулась она. – Я пробку выронила, боюсь зелье пролить.

А вот теперь настало время удивляться леди Эмлин.

– Что еще за зелье? – вскинула она брови.

– Не знаю я... – всё так же жалобно пролепетала Брид. – Какое в шкафчике стояло, такое я и взяла...

Уже в следующий миг леди Эмлин очутилась перед ней.

–Зелье! – потребовала она. – Быстро!

Хмуро кивнув, Брид протянула руку. Зажатый в ней блестящий предмет вблизи оказался стеклянным пузырьком. Пузырек был открыт, от него исходил слабый, подозрительно знакомый запах.

Изъяв у Брид пузырек, леди Эмлин сразу же взялась за его изучение. Первым делом она пробежала глазами по крупно выведенной на стекле надписи. Затем, приложив к горлышку ладонь, осторожно понюхала содержимое. И вдруг, не удержавшись, чуть слышно хихикнула.

–Спиритус вини, – громко объявила она. – А попросту – крепкое перегнанное вино.

– Вино? – растерянно пробормотала Брид. – Выходит...

И тут внезапно расхохотался Гундульф – громко, весело, от души.

– Вот бы и меня травили таким зельем! – с трудом вымолвил он сквозь смех.

Латынь, на которой изъяснялся Гундульф, и так-то изрядно резала слух, а тут леди Эмлин и вовсе едва разобрала слова. Зато Брид, как ни странно, поняла его сразу. Бросив на насмешника затравленный взгляд, она покраснела как маков цвет и громко разрыдалась.

Леди Эмлин грустно вздохнула. Затем осторожно подошла к плачущей Брид – и, повинуясь внезапному порыву, крепко прижала ее к себе.

– Какая же ты глупенькая, Брид... – тихо прошептала она.

Уткнувшись лицом в плечо леди Эмлин, Брид тихо, горестно всхлипывала. А леди Эмлин задумчиво разглядывала ее отливающие красной медью волосы и невольно вспоминала Орли, подружку леди Этайн, – такую же огненно-рыжую, с таким же мунстерским говорком...

– Кто вы, домина? – вдруг послышался за ее спиной тихий голос Гундульфа.

– А ты кто? – не удержавшись, спросила она в ответ.

II. Встреча Таньки c будущим слугой Родри и просто с умным человеком (и в каком-то смысле учителем) мэтром Каем

Олаф не ошибся: вскоре на палубе «Дон» закипела бурная деятельность. Где-то над Танькиной головой раздался зычный голос капитана, к нему тотчас же присоединились зазвучавшие в разных концах корабля пронзительные свистки. С невероятной быстротой десятки людей заполнили собой палубу, так что «Дон» стала напоминать разворошенный муравейник. Одни моряки устремились к закрепленным на палубе лебедкам, другие по веревочным лестницам полезли на мачты. Вскоре громадные четырехугольные паруса двух передних мачт стали съеживаться, уменьшаться в размерах. Потом заскрипел, наматываясь на лебедку, толстенный канат, и верхняя поперечина передней мачты, несущая последний расправленный парус, медленно повернулась. Тем временем зеленый ломоть Инис-Вайра начал уползать вправо: корабль разворачивался к острову носом.

Позабыв и про качку, и про недавнюю неприятность с Серен, Танька во все глаза наблюдала за происходившим, переводя взгляд то на возившихся с канатами людей, то на мачты и паруса, то на видневшийся теперь прямо по курсу корабля остров, – и в итоге даже умудрилась пропустить спуск шлюпки. Спохватилась она, лишь когда та уже преодолела добрую четверть пути. Между тем шестеро мускулистых моряков, слаженно работая веслами, быстро продвигались к черневшему среди увенчанных жгуче-белыми барашками волн злосчастному курраху. Спустя некоторое время шлюпка поравнялась с ним, заслонив собой. За спинами моряков Танька уже не могла толком рассмотреть происходившее, видно было лишь, что человек в куррахе выпрямился и энергично махал руками, а еще – что его волосы ярко отсвечивали красной медью. Потом и шлюпка, и куррах скрылись за высокой волной, а когда та отступила, в куррахе уже никого не было, зато людей в шлюпке стало на одного больше.

Вскоре моряки вновь взялись за весла и принялись разворачивать шлюпку. Пустой куррах так и остался брошенным на произвол волн. А волны между тем и в самом деле становились всё выше, всё сильнее, и каждый раз, когда очередная из них настигала возвращавшуюся шлюпку, сердце у Таньки испуганно замирало. Облегчение наступило, лишь когда шлюпка достигла наконец корабля.

Спустя еще немного времени Танька увидела вблизи самого́ спасенного. Тот едва держался на ногах, так что сумел подняться на корабль лишь благодаря помощи моряков. Очутившись же на палубе, он первым делом широко перекрестился, а затем, пошатываясь, добрёл до хорошо знакомых Таньке перил и устало плюхнулся на них.

Спасенного быстро обступили со всех сторон любопытные моряки. И все-таки до того, как он окончательно скрылся за их широкими спинами, Танька успела разглядеть и слипшиеся медно-рыжие волосы, и такую же рыжую многодневную щетину, покрывавшую некогда выбритое по римскому обычаю лицо, и докрасна обгоревшие на солнце нос и скулы, и странно контрастировавшие с ними ясные небесно-голубые глаза. Приметила она и надетую на нем поношенную, местами прохудившуюся до дыр монашескую рясу. Однако монахом этот человек, судя по всему, не был: во всяком случае, ни на лбу, ни на темени у него не было даже намека на тонзуру.

Конечно же, моряки, едва собравшись вокруг спасенного, тут же наперебой набросились на него с расспросами. В общем гомоне Танька улавливала бриттские, ирландские и даже по-прежнему не всегда понятные ей саксонские фразы. 

– Как тебя звать-то, парень? – спрашивал один.

– Ты, часом, не из думнонских гаэлов? – вторил ему другой.

– И куда ты собрался на такой скорлупке? – сокрушался третий.

– На-ка вот хлебни – согреешься, – спохватившись, протягивал флягу четвертый. Спасенный, похоже, отмалчивался.

А потом за спиной у Таньки затопали тяжелые шаги: кто-то спускался по лестнице с верха надстройки. В следующий миг шум голосов разом смолк, и моряки расступились, освобождая проход. Едва не задев Таньку плащом, мимо нее прошагал высокий темноволосый человек. С некоторым запозданием Танька узнала капитана «Дон» сэра Гарвана О'Блойда. А тот, миновав моряков, остановился шагах в двух от перил.

При приближении капитана спасенный зашевелился, потом с видимым усилием привстал и чуточку согнулся, изобразив подобие учтивого поклона.

– Почтенный сэр рыцарь... – с трудом ворочая языком, пробормотал он, а затем медленно осел на палубу и распростерся на досках.

Толпившиеся вокруг моряки снова зашумели.

– Эй, где там лекарь? – вдруг выкрикнул кто-то из них.

Всё это – и появление капитана, и падение спасенного, и призыв врача – произошло так неожиданно, что Танька замешкалась. Конечно, она сразу же опомнилась и кинулась к упавшему – но не успела сделать и шага, как позади хлопнула дверь. Всполошенной птицей на палубу вдруг вылетела Серен.

– Я посмотрю, меня учили! – торопливо выкрикнула она, подбегая к капитану. Тот посмотрел на нее с явным сомнением, но все-таки кивнул. Серен тут же деловито устремилась к лежавшему, склонилась над ним, приложила ухо к его груди.

А Танька застыла на месте, раздираемая противоречивыми чувствами. С одной стороны, всё ее существо требовало спешить на помощь больному: разве могла поступить иначе она, дочь врача, внучка врача? С другой – как же тяжело было сделать даже шаг к ненавидящей ее Серен, тем более – очутиться с нею рядом! Внутренний голос малодушно нашептывал: вот же Серен делает всё правильно, по науке: проверяет дыхание и пульс, растирает уши – ну так и зачем тебе вмешиваться? А вскоре подоспел и корабельный врач – низенький полноватый человечек в белом плаще с красным восьмиконечным крестом ордена Милосердия. Уж теперь-то за судьбу спасенного точно можно было не беспокоиться!

И тут прямо над Танькиным ухом вдруг раздался приторно-почтительный голос сэра Эвина:

– Ну вот, великолепная. Всё исполнено, как вы пожелали.

 

* * *

 

Наверное, Танька еще долго простояла бы в раздумьях. Но пришептывающий подобострастный голос сэра Эвина оказался последней каплей, положив конец ее колебаниям. И тогда она сорвалась с места.

Сначала Танька просто безотчетно шарахнулась от неприятного ей человека. Однако почти сразу же она опомнилась и устремилась к спасенному, уже в следующий миг оказавшись рядом с ним.

Человек с курраха все так же неподвижно лежал на спине, склонившаяся над ним Серен по-прежнему оказывала ему первую помощь – точь-в-точь как учила мэтресса Бриана. Как ни странно, корабельный врач совсем ей не помогал: он стоял шагах в трех, пошатываясь в такт качке, и задумчиво, с загадочной усмешкой на губах следил за происходившим.

Едва Танька разглядела эту улыбку, как первоначальное недоумение сменилось у нее искренним возмущением. Бросив на врача гневный взгляд, она поспешно опустилась на колени, едва не врезавшись головой в плечо Серен. А еще через мгновение замерла в удивлении.

Лицо у лежавшего вовсе не было бледным. Более того, его красноватый цвет определенно не был вызван одним лишь солнечным ожогом. А когда Танька наконец добралась до спрятанного в широком рукаве рясы запястья, то совсем удивилась. Человек вроде бы пребывал без чувств, однако его пульс нельзя было назвать ни редким, ни слабым. Напротив, сердце его билось, пожалуй, даже чаще, чем полагалось бы, – словно при волнении или тревоге. «Да он же притворяется!» – едва не сорвалось с Танькиных губ.

И все-таки она сдержалась, не произнесла ни слова. Может быть – оттого, что увидела в последний миг страдальческое, умоляющее выражение его лица. А может быть – потому что это лицо – с крупным носом, с густыми сросшимися бровями – вдруг напомнило ей кого-то очень знакомого.

А затем вместо Таньки голос подала Серен.

– Мэтр лекарь! – позвала она. – По-моему...

И тогда Танька тихо дотронулась до ее руки.

– Подожди. Мало ли что.

Серен обернулась, хмуро зыркнула на нее – и вдруг растерянно запнулась.

А еще через мгновение до Таньки снизу донесся тихий, едва различимый шепот:

– Что ж, спасибо доброй девушке...

Может, шепот оказался недостаточно громким для человеческого слуха, а может, его заглушил шум моря, но так или иначе, а, похоже, никто, кроме Таньки, этих слов не услышал. Во всяком случае, ни Серен, ни корабельный врач не проявили к ним никакого интереса.

– Мэтр лекарь, – решившись, произнесла Танька. – Может быть, следует перенести больного в госпиталь...

– В лазарет, – сухо кивнув, поправил корабельный врач. – Так это называется. Только... – врач запнулся, на мгновение отвел глаза, потом осторожно продолжил: – Видите ли, великолепная... Я не уверен, что этот человек нуждается в лечении.

На губах у врача по-прежнему была усмешка – тщательно скрываемая, едва различимая. А в его глазах явственно читалось опасение. Похоже, врач решил, что Танька поддалась на обман, но в то же время остерегался ее разубеждать.

– И все-таки, если это возможно, пожалуйста, найдите ему там место, – настойчиво продолжила Танька. – Пусть он хотя бы отдохнет и выспится.

Врач пожал плечами, затем покорно кивнул:

– Как скажете, великолепная.

ИЗ "ОКСФОРДСКОЙ ИСТОРИИ"

Встреча, которая будет единственной в жизни героев, но сильно повлияет на их жизнь

Валентин и Танька

 От размышлений Валандила отвлек очередной порыв ветра. На этот раз дело не ограничилось порцией ледяной крупы: что-то мягкое мазнуло его по лицу, накрыло нос и глаза, загородило свет. А еще через мгновение Валандил с удивлением обнаружил в руке тоненький, полупрозрачный, явно женский шарфик в красную и желтую полоску.

— О! — раздалось вдруг сзади. — Ма́эн зру́гани!

Голос был звонкий, тоненький, почти детский. И как будто бы испуганный. А слова — совершенно непонятные. Не похожие ни на английские, ни на русские, ни на квенья, ни на синдарин.

Валандил недоуменно обернулся. И увидел стоявшую совсем рядом щупленькую девчонку-подростка в легкой, не по погоде, ярко-зеленой курточке и синих джинсиках. Желтая вязаная шапочка с огромным помпоном придавала ей чудной вид, сразу и забавный, и трогательный. Из-под шапочки выбивались, свешиваясь на лоб и щеки, волнистые пряди медно-рыжих волос.

Девчонка стояла с растерянным видом и вроде бы разглядывала шарфик в его руках — впрочем, куда она смотрела на самом деле, сказать было трудно: глаза ее были надежно спрятаны за большими дымчатыми стеклами очков.

— Ай м сорри... — смущенно пробормотал Валандил, изо всех сил стараясь изобразить правильное «королевское» произношение.

Девчонка не ответила, лишь робко попыталась улыбнуться. Не кивнула, не подошла, не протянула руку — так и осталась стоять на месте, неловко переминаясь с ноги на ногу, как не выучившая урок школьница у доски.

Подумав, Валандил решился. Шагнул к девчонке, протянул ей злополучный шарфик. Та как-то очень уж церемонно приняла его, да еще и вежливо поклонилась, точь-в-точь как в историческом фильме. А потом произнесла что-то вроде «Дио́хан Вариа́н» — представилась, что ли?

Пришлось представляться и Валандилу — куда ж теперь было деваться? Смущаясь, он неумело поклонился в ответ и едва слышно пробормотал: «Валентин». Назваться Валандил почему-то решил все-таки по-цивильному. А почему — и сам не понял.

А девчонка вдруг радостно разулыбалась. Звонко воскликнула:

— О! Валенти́нус! Гра́тиас а́го! — и быстро-быстро затараторила — увы, опять не по-английски. С изумлением Валандил опознал латинские слова — ну, или, скорее, слова какого-то очень похожего на латынь, но все-таки другого языка — сардинского, что ли? И вроде бы даже разобрал в девчоночьей скороговорке «большое спасибо».

Латынь Валандил знал, но совсем чуточку. Был у него в универе такой предмет, «Древние языки и культуры», вот там-то студенты ее и учили — правда, по большей части пословицы да афоризмы и совсем немножко грамматику. Так что составить самостоятельно даже простенькое «не сто́ит благодарности» оказалось для него непосильной задачей.

Помучившись, Валандил все же припомнил вроде бы подходящее изречение. Уверенно произнес начало: «Фе́ци квод потуи́...», потом вдруг сообразил, что слова эти не совсем о том. Не договорив, запнулся. Шепотом обозвал себя остолопом. И, чувствуя, как краснеет от стыда за свою беспомощную латынь, опустил голову.

А через миг услышал радостный возглас:

— Простите, вы... Вы же ведь русский, да? Ой, как же это здорово-то!

По-русски девочка заговорила неожиданно бойко и вполне правильно — не путала ни звуков, ни окончаний. Правда, у нее оказался странный, непривычный акцент: даже быстро тараторя, она умудрялась словно бы напевать фразы, растягивая гласные на концах слов. Но понимать ее эта необычная манера вовсе не мешала и даже не раздражала. Валандил слушал девочку и, удивляясь себе, радовался — тому, что был теперь не одинок в этом знакомом прежде только по книгам и интернету городе, в этих поисках почему-то не ведомой никому из местных могилы...

Да, девочка, как оказалась, тоже разыскивала могилу Профессора — и тоже без особого успеха. Пожалуй, ей приходилось даже труднее, чем Валандилу. Он-то хотя бы мог расспрашивать местных жителей. А она не знала английского языка совершенно. И при этом, как ни удивительно, была почти что местной — родом откуда-то из Уэльса, из маленького городка со странным, трудно запоминающимся названием. Девочка действительно оказалась школьницей — правда, училась почему-то на дому. Вообще, родители у нее, похоже, были очень странными: живя в Британии, не научить дочь английскому языку — это было удивительно, невообразимо, непостижимо. Зато русскому, получается, научили! Да еще и назвали ее совершенно по-русски, Таней, — во всяком случае, представилась она именно так. А «диохан вариан» было вовсе не именем: оказалось, Таня пыталась поблагодарить Валандила по-валлийски, а он и не понял!

Расспрашивать Таню о семье Валандил почему-то не решился, хотя вопросы так и вертелись на языке. О себе тоже особо рассказывать не стал: да, собственно говоря, хвастаться ему было и нечем. А для разговора у них, конечно же, нашлись совсем другие темы.