Нежное. Юное. Любовь

Когда мы с Эмилем вышли из «Куки», над крышами столицы уже расплывался розовый закат. От вечернего освещения город стал ярким, контрастным и сказочным. Солнце напоследок золотило фрагменты стен и крыш, под ноги падали еще цветные — синие и сиреневые – тени.

Мы пошли потихоньку к реке, поднялись на мост и встали там, пораженные пейзажем. Скованная гранитной набережной Аага уходила далеко к горизонту. Мосты, широкие – для повозок и тоненькие — пешеходные, делили ее на сверкающие сегменты. Дома стояли по берегам, прижавшись плечом к плечу. Алъерь казался огромным.

Вдоль набережной, среди аккуратно подстриженных, но растрепанных ветром лип, гуляли королевские подданные. По реке скользили прогулочные лодчонки. В них сидели пары, нарядные женщины робко придерживали шляпки, чтобы их не унесло ветром.

Тоже нарядные и тоже немного робкие, мы облокотились на перила моста, слегка соприкасаясь рукавами.

На Эмиле была чистая голубая рубашка, а сверху он надел суконный сюртук, на рукаве которого блестели медные пуговицы с узором, похожим на змейку. Эти пуговицы все время цеплялись за мои волосы, и Эмилю приходилось осторожно разматывать спутанные пряди.

Я попробовала собрать волосы в узел, но ветер быстро растрепал их, и я достала из кармана жакета ленту.

— Оставь, — попросил Эмиль. — Мне нравится по-всякому, но распущенные все же красивее.

— Ветер тоже так думает... — Я улыбнулась и стала глядеть в прозрачную воду. Река манила меня, как любая вода.

Разноцветные круглобокие рыбки, красные, серебряные и золотые, кружили у самой поверхности.

— Там рыбки!

— Карпы, — уточнил Эмиль.

— Идем смотреть! — Я потянула его за рукав сюртука.

Мы спустились к набережной, сели на край гранитной плиты. Рыбки тотчас подплыли ближе, взмелькивая блестящими спинками. Они нас не боялись. Просили хлеба.

Я не удержалась, погладила реку, отчего круги на воде разбежались розовыми от заката кольцами. А когда река успокоилась, стало видно отражения наших с Эмилем лиц.

Я глядела на него через воду, и видела, что он смотрит на меня открыто, просто повернув голову. Его курносый профиль чуть-чуть вздрагивал в толще воды. Дунул ветер, дернул со лба Эмиля кудри и стер его отражение с лица реки. Потом мы поднялись, чтобы вернуться на самую высокую точку моста. Но она уже была занята. Там шумела какая-то компания, смеялась. Кто-то тыкал пальцем в воду. Что-то говорил. Мне показалось странным, что, кроме нас, в мире есть другие люди, чужие, которые совершенно не нужны мне, ни сейчас, ни потом.

— О чем ты задумалась?

Я обнаружила, что стою посередине тротуара. Просто стою и держу Эмиля чувствами, слушаю, как он влюбляется в меня. Прямо сейчас. Без причины. Просто потому что ему пришла пора любить.

— Эм… — Я повернулась к нему. — Завтра мы разъедемся. Это же ужасно...

— А я о чем тебе говорю?

— Надо будет придумать, как убить время. Что ты будешь делать все лето?

— Не знаю. Что-нибудь придумаю. Буду играть на флейте, читать, полоть огород, отбирать у деда выпивку... — Он осекся, понял, что проговорился о личном и, сунув руки в карманы, повернулся к реке. — Вообще-то, дед не всегда такой был. Знал меру. У бабушки было для него волшебное слово. Но потом ее не стало... и не стало волшебного слова...

Эмиль помолчал, явно изыскивая повод прекратить разговор. Он стоял сам для себя, независимо, прямо, чуть расставив ноги и держа руки в карманах. В душу ему рвались воспоминания, которых он не хотел.

— Смотри! — Я приблизилась, встала рядом. — Там что-то светится на берегу.

В мягких, только-только наступающих сумерках берег вдали светился. Большое здание, похожее на прозрачную коробку, горело изнутри. Не пожаром, но сотней или даже двумя сотнями керосиновых светильников.

— Сколько же нужно ламп! — поразилась я.

— Бочка керосина за ночь, не меньше, — кивнул Эмиль. — Некоторые думают, что государственная казна бездонна...

— Хочешь, сходим проверим? — предложила я.

И мы пошли. Теперь у нас была цель, а потому мы приободрились. Беседовать стало проще.

— Дед так рассердился сегодня на тебя из-за древних экспонатов, – сказала я.

— Это из-за отца.

— В смысле?

— В прямом. Они с мамой с ума сходили по артефактам. Отец бросил музыку, когда встретился с ней. Стал черным собирателем. Итта, давай не будем об этом. Просто надо помнить, что Древний мир для деда больное место. Я сам виноват, что начал с ним говорить...

— Ты не виноват.

— Не так все просто... — Горечь прошлого снова легла ему на сердце. — Они оставили нас бабушке с дедом. Дед сам настоял. Чтобы мы могли ходить в школу и заниматься музыкой, а не болтались по экспедициям. Но они приезжали. Часто. Как могли. И привозили волшебные штуки. И я... все... видел.

— Что ты видел?

— Все, что они привозили. Всякие вещи, книги, приборы. Некоторые из них работали. Отцу удавалось починить.

— Как интересно!

— Вот именно! Очень интересно! Только этот интерес плохо кончился. Для всех.

— Что с ними случилось?

Эмиль продолжал идти, не сбавляя шага и не отвечая мне целую минуту. За эту минуту он успел так пасть духом, что я возненавидела себя за свой бестактный вопрос.

— Никто не знает... — тихо произнес внезапно ссутулившийся юноша. — Обвал в шахтах Роана...

— Когда?

— Четыре года назад...

Я взяла Эмиля за руку, но на этот раз он сжал мою ладонь лишь на мгновение, из вежливости. Ему не хотелось моего сочувствия. Ему хотелось переменить тему.

Улицы петляли. Я уверенно сворачивала, куда требовала моя внутренняя карта. Наконец мы вышли к небольшой, выложенной белым булыжником площади, выходящей на набережную реки Ааги. Необыкновенный дом стоял посредине площади. Несколько прозрачных кубов, приставленных друг к другу в свободном порядке, словно ребенок строил пирамиду из гигантских кубиков, а она обвалилась. 

— Да это же Стеклянный лабиринт картин! — ахнула я. — Эмиль!

— Тогда мы пришли куда нужно... — Он снисходительно улыбнулся. — Ты же художница!

— Я и представить не могла, что он действительно из стекла. Мне казалось, «стеклянный» — это метафора.

Лабиринт был сделан из стекла в самом буквальном смысле. Потому так и назывался. Выставленные в нем картины освещались высокими керосиновыми лампами. У каждой картины — по две.

Король транжирил керосин ради искусства. Трудно было сказать, правильно ли он поступал. Но мы могли полюбоваться всеми картинами прямо с улицы. Всеми, кроме «Таллигана».

Я вспомнила Даду и невольно поежилась.

Ветер кружил по площади брошенные бумажные пакетики из-под жареных орехов, бесцеремонно лез к нам за шиворот и подталкивал в спину.

— Зайдем? — спросил Эмиль.

Это было чудо, что несмотря на поздний час, нас впустили. Эмиль чинно купил билеты. И мы пошли, осматривая зал за залом. Вперед и вперед, к последней, спрятанной за тяжелыми портьерами, комнате.

— Ее нашли самой первой. Среди обломков Климены, до того, как город ушел под землю, — сообщил Эмиль.

— Я знаю, — рассеянно ответила я. — Последняя свободная магия... 

Мы даже не подумали, что в тайном зале может кто-то быть. Дверь была приоткрыта, а сразу за ней висели темные тяжелые портьеры. Мы откинули их и замерли. «Таллиган» оказался тусклой картиной, засунутой в позолоченную, украшенную виньетками раму. Она была подвешена к потолку на стальных прутьях. Ее освещали яркие светильники на высоких ножках.

Перед картиной, спиной к нам, стоял юноша.

«Майнис...» — ахнула я про себя.

Нельзя, чтобы он нас увидел. «Таллиган» посещают тайно. И не всякий спешит уведомлять знакомых о своем паломничестве к древней картине. Вроде и не постыдно, но вопросов не избежать. Тем более мы застали приятеля в самый интимный момент откровения.

Нельзя было уйти и нельзя было пройти внутрь. Любой шорох мог заставить Майниса оглянуться. Я дернула Эмиля в сторону, в проем между дверью и портьерой. Места здесь было всего ничего, и мы прижались друг к другу, притаились, чтобы Майнис, уходя, не заметил нас.

Я положила Эмилю ладонь на предплечье. Повернулась так, чтобы не задеть его брюки, не испортить момент, как было во время танца.

Мы стояли в темноте и слышали только свое дыхание. Сдерживать его было невозможно. Сердца наши перебивали друг друга. 

Стоять пришлось долго, свой собственный «Таллиган» можно увидеть лишь раз в жизни, поэтому Майнис не спешил. Постепенно мы успокоились.

Эмиль пошевелил рукой, провел пальцами по моим волосам. От его нежного прикосновения по спине у меня побежала дрожь, и я прижалась щекой к его руке. К шершавому сукну, пахнущему Эмилем. Он был высоким даже для меня. И захоти я его поцеловать сама, мне пришлось бы вставать на цыпочки.

Он еще раз погладил меня по волосам и, приказывая себе остановиться, нашел единственный выход спастись — обхватил мои плечи. Самым неудобным, глупым образом. Ладонь его соскальзывала. Он боролся с собой, хотел меня гладить обеими руками, хотел прижать к себе, поцеловать хотя бы в щеку. Он сам себе не признавался в этом желании, но заранее презирал свою нерешительность и злился.

Он дышал мне в макушку, а я ему — в грудь. Так мы и стояли, прижавшись друг к другу чуть боком. И только время от времени, не в силах сладить с избытком нежности, Эмиль шевелил пальцами в моих волосах, а я медленно сдвигала ладонь вверх по его рукаву. Я слышала себя и слышала его. Хотелось стоять так вечно.

Майнис ушел, не заметив нас. А мы еще задержались. Эмиль не отпускал меня, запах моих волос кружил ему голову.

Он дотронулся носом до моей макушки, медленно вдохнул и тихо выдохнул, а потом убрал руку с моего плеча.

Мы вышли из укрытия и шагнули в тайный зал вместе, взявшись за руки, совершенно позабыв, что смотреть на «Таллиган» вдвоем не положено.

Зал был пуст. Четыре голые стены и портьеры за спинами. Ни ламп, ни единого гвоздика в стене, ни стула, ни картины. Свет падал ниоткуда. Ровный мягкий свет тактично дал нам возможность удостовериться, что помещение абсолютно голое, и тем самым намекнуть, что нам здесь не рады...

Мы стояли, открыв рты. Ладони наши вспотели.

Мысль о том, что растяпа виолончелист Майнис украл «Таллиган», даже не посетила нас. Это было бы немыслимо. «Таллиган» имел свою волю и свою магию. Значит, дело в нас. В том, что мы вошли в зал вдвоем. Или в моей сложной природе... Кто знает, может, «Таллиган» не принимает иттиитов. Вполне возможно...

— Я хочу уйти... — Все во мне дрожало. — Эм, пожалуйста...

Мы вышли.

Эмиль закрыл дверь и замер. На ней висела табличка, которой раньше не было. Толстый кусок необработанной коры, на котором белой краской было написано:

«PASTORONNIM V»

С буквы «м» стекала свежая капля.

— Ведьма знает что... — прошептал Эмиль. — Чушь какая-то.

— Это не чушь. Это «Таллиган». Он нас не хочет...

— Что значит не хочет?

— Ну ты же видишь. Табличка. Мы были внутри все это время. И Майнис был там, и картина. А теперь вот так... давай уйдем!

— Погоди. Что это за магия такая? Я хочу проверить. Жди!

С этими словами он открыл дверь и исчез в тайном зале.

Я ждала, ни жива ни мертва. Эмиль не выходил. «Таллиган» его принял. Значит, все-таки дело во мне. Опять во мне...

Время шло и шло, а Эмиль не возвращался. Тогда я собралась с духом и взялась за дверную ручку. Заперто. Я подергала, потом на всякий случай навалилась плечом. Бесполезно. Дверь точно приросла к стене.

Светлое же Солнце!

Я бросилась разыскивать служителя. Но в Лабиринте никого не было. Никого. Куда-то подевался человек, который продавал билеты. Куда-то подевались все посетители. Я вернулась к Таллигану, еще раз попробовала открыть дверь. Ничего не изменилось. А, нет. Изменилось. Табличка исчезла. А дверь по-прежнему не открывалась.

Сердце билось в горле. Ни о чем невозможно было думать. Я не сообразила, что могу использовать дар и попробовать найти Эмиля. Я была просто девочкой, которая очень испугалась за своего мальчика и теперь паникует.

Я выбежала на улицу, на пустую площадь. Дул ветер, буквально рвал мне волосы, бил полы жакета, юбка стала парусом.

Эмиля не было. Его и не могло быть здесь. Он же остался один, запертый в зале с «Таллиганом»...

Он сказал: «Жди...»

И я ждала. Не зная, то ли снова бежать через Лабиринт и ломиться в закрытую дверь. То ли стоять у входа.

Ветер толкал меня назад, в стеклянное здание. Темное небо нахмурилось. Набережная, пустая и мрачная, дрожала огнями чужих домов.

Вернуться к «Таллигану»! Вернуться...

Страх не давал. Приковал меня к месту. Держал крепче любых оков.

Я вдруг поняла: Эмиля больше нет в Лабиринте. Не дар, не чутье, нечто другое вложило мне в голову эту мысль.

Я не знала, что думать. Ждала. Ветер бил в лицо.

А потом я разглядела вдалеке тонкую длинную фигуру, возникшую как штрих в мареве темени, точно собранную прямо на моих глазах из самой темени в нечто живое, движущееся прямо на меня...

Сначала было так жутко, что я перестала дышать. А потом фигура обрела очертания, и я узнала Эмиля.

Он бежал очень быстро. Полы его сюртука бились на ветру, колени мелькали, руки летали. Он подлетел ко мне, красный, взлохмаченный. Я протянула руки. Он влетел в них, как в тихую гавань и крепко прижал меня к себе.

Ведьма знает, что с ним произошло, и откуда, из какого далекого далека примчался он назад, к той, которой велел ждать. И как он там, в этом далеке, оказался... Мы стояли, обнявшись, вцепившись друг в друга, и не могли разнять рук.

Сердце его колотилось как сумасшедшее, он никак не мог отдышаться и не мог ничего сказать. Я прижалась лицом к его груди, обхватила его гибкую, твердую спину.

— Эмиль... Ты знаешь... Мне ведь не пережить эти три месяца без тебя...

*"Белая Гильдия" фрагмент главы