Кое-что о судьбе

Мне вдруг вспомнилась одна история. Она обо мне, о моем раннем детстве. Настолько раннем, что я сам ее не помню -- хотя много раз слышал ее от родителей.

Родители мои лет с полутора читали мне книжки -- детские, разумеется, с картинками, в прозе и в стихах. Потом им надоело: дитя отнимало здоровенные куски от их и так небольшого свободного времени, и они научили меня читать. Мне было тогда три с половиной года, и сначала я, как и родители мне, читал книжки вслух. В крошечной комнатке барака рядом со станцией Фили это несколько утомляло всех, кто тексты эти давно уже знал наизусть, прочитав ребенку по несколько десятков раз, и меня не без труда переучили читать про себя.

Родители мои в те годы работали в Гипроводхозе и постоянно ездили в длительные командировки, главным образом, в Среднюю Азию. Меня тоже брали туда, оставить-то было не с кем. Из этих лет у меня в голове ничего не сохранилось, то, что знаю --  по рассказам родителей. Там было много интересного: и про камышового кота, которого подобрал один из их коллег, и который так и не приручился (рассказы были в основном про разрушения, производимые этим зверем в съемной комнате), и про бедную овечку, ходившую за местным узбеком хвостиком ("У ней мама нету, она ишак сосал, собак сосал"), и про то, как я в обществе местных на вопрос, что говорят курочки, радостно ответил: "Кудак-кудак", что на тамошнем языке значит МПХ-МПХ, и т.д..

Надо заметить, что матушка моя, коей тогда было меньше тридцати, была озорная, энергичная и, для своего роста в 159 см, скорее плотная (в силу постоянных физических нагрузок), чем упитанная, какой она стала к старости. Живостью характера и умением дружить (чего я, к несчастью, не унаследовал) она привлекала самых разных людей, начиная от азиатских кишлачников и кончая профессорами в Москве. Важной для сюжета особенностью ее внешности было то, что у нее были слегка раскосые глаза (унаследованные от моего деда, чье происхождение покрыто мраком -- может, я когда-то про это напишу). То есть в Средней Азии она сходила за свою.

Оттуда привезен был ею замечательный блестящий халат из хан-атласа (кто помнит женщин-челноков из Узбекистана в конце 80-х в Москве, в полосатых шелковых халатах и домашних тапках или калошах на босу ногу -- тот легко себе такой халат представит).

И вот как-то, глядя на матушку, вышедшую в халате покурить на крыльцо нашего барака, я сложил свое первое стихотворение:

Мама-узбечка
сидит на крылечке.

Было мне тогда четыре года (судя по тому, что дело происходило летом, а в сентябре того года мы переехали из барака в кирпичный хрущатник). 

И вот с тех самых пор я рифмую, рифмую, рифмую... Шакал я паршивый (с).

Судьба, знать.