Субботнее героическое

Подняли и построили ополчение на рассвете. Их полусотня стояла на самом краю правого фланга, почти у берега, буйные лопухи на пологом склоне поблескивали росой в лучах солнца совсем близко. Над противоположной, веллской стороной долины, по непонятной прихоти природы, встал густой туман.

— Нам бы такой туман, и поминай как звали, — шепнул Ржав, стоящий справа от Баташа.

Солнце поднималось, туман истаивал полосами, в образовавшихся просветах стало хорошо видно веллское войско — тщательно построенное, ощетинившееся сталью.

— Правду сказал Горд, — тоскливо вздохнул Горька.

— Держите строй, сынки, мы — сила, пока строй не прорвут. С той стороны такие же лапотники, как и вы. А Ронха с нами! — гаркнул Чуб.

— … с нами! — покатилось по шеренгам, поддержанное другими полусотниками.

И тут туман окончательно рассеялся над построением веллов, истошно завыла труба, загремели барабаны, центр противников стал слаженно раскрываться, как двухстворчатые ворота. В образовавшийся проем хлынули конники: ало-золотые знамена, красные султаны на шлемах, ослепительный блеск начищенных конских налобников и кирас — краса и гордость веллов, непобедимая Пятая.

— Красноперые! — жутковатый вой прокатился над ополчением. Вроде и шага назад не сделали, но Баташ ощутил как провис и подался весь их строй.

— Стоять, сукины дети! — густая брань повисла над головой, полусотники пытались навести порядок.

— Первая шеренга пики упереть в землю под наклоном! — надрывался Чуб. — Вторая шеренга — в положение к бою! Третья шеренга…

Но что должна делать третья шеренга, Баташ не услышал: от страха заложило уши, когда на противоположной стороне построенные атакующим клином всадники опустили пики длинной в десять локтей, и вся эта закованная в тяжелую броню единая масса неторопливо стронулась с места, постепенно набирая разбег для удара. Медленно-медленно, словно в страшном сне, когда и побежал бы, да ноги отказали. Земля глухо загудела.

— Держаться! Упритесь, сынки!

Только как тут держаться, если красноперые тем и славятся, что таранным копейным ударом проламывают, как яичную скорлупу, боевые порядки врага. Говорят, редко, когда с первого раза не прорвутся, но тогда откатываются и заходят на второй, третий круг. Пока не раскатают в кровавую кашу.

— Мамка моя! — всхлипнул Горька, побелевшими пальцами вцепившись в древко.

— Подставили нас, братва! — взвизгнул Ржав. — Бежим!

— Молчать! Голову паникерам снесу раньше, чем веллы! — Чуб потянулся к рукояти меча и с шипящим звуком вытащил клинок, но немой Лех оказался быстрей — лезвие кривого ножа блеснуло и вошло Чубу в стык пластин брони. Полусотник удивленно глянул на торчащую из бока рукоять и ударил Леха по шее. Тут все окончательно смешалось. Призрачное подобие порядка превратилось в хаос.

Баташ уж было собрался бежать назад, но чуть выше по склону, сомкнув щиты с лязгающим звуком, сделала шаг вперед фаланга королевской пехоты:

— Стоять, мрази! За короля! — и еще шаг.

Баташ развернулся, потянул окаменевшего Горьку за рукав итолкнул его назад, против общей паники:

— В лопухи, как Горд говорил! — но Горька не понимал. Баташ ухватил его за воротник и дернул что есть силы. Оба они вывались из свалки.

Если б Баташ не тащил волоком за собой Горьку, то, наверно, успел бы проскочить дальше по берегу, а так лишь чудом нырнули в лопухи совсем близко от того места, где стальной таран кавалерии врезался в мечущееся в панике ополчение. Поднимающий волосы дыбом, чавкающий звук, хруст, визг лошадей, предсмертные стоны — Баташ пытался заткнуть уши руками, прижимаясь к земле. Ему казалось, что он уже умер, а Старухины дети воют, пляшут и тянут его грешную душу в Прорву.