Бессмертие персонажа

В продолжение поста Мэлис и в поддержку флэшмоба П. Пашкевич о «долгоиграющих» персонажах. Сложная это тема. У меня они вроде и есть, но их бессмертие или долгожевучесть скорее проклятье, чем благо.

Устал ли Хин из «Непрощенного» от своего бессмертия раба, исполняющего чужую волю? «Мне б погибнуть на второй эрвийской войне. Но не вышло», — тоскует он настолько, что ради смерти, небытия казалось бы готов на все. Но как оказалось, не правда это. Есть еще вещи, за которые он готов бороться и жить.

— Я не… Я не… — заикаясь и заливаясь краской, едва слышно пролепетала девушка. — Я передумала. В кувшине была только вода. Не веришь? Смотри! — она вытащила из-под воротника кварцевое ожерелье и повернула так, чтобы висящая среди серых бусин слеза Лебор была видна. — Смотри! Я ей не воспользовалась.

— Это я знаю. Мне интересно только — почему?

— Во-первых, потому что испугалась. Высокая цена за обман, за призрак счастья. Все равно, что идти за болотными огнями в надежде найти сокровище — а на самом деле утопить в грязном болоте свою душу. А во-вторых, потому, что так нечестно. Каждый имеет право на… — она запнулась, подбирая слово, — …на свободу.

Он смеялся — тихо, страшно. Его смех был скорее похож на рыдания. Айфе не выдержала, вскочила, выбежала и спряталась за своей дверью.

«Я знаю, что ты не подсыпала мне никакого магического яда. Только я все равно, кажется, отравился. Я так хотел свободы. Я так желал, чтобы этот клятый Меч наконец-то достали из камня. Цена была неважна. Твоя жизнь казалась мне пустяковой платой за призрачную надежду получить свободу. Мне думалось, я смогу расплатиться. И вдруг оказалось, что я хочу совершенно другого. Всего лишь, чтобы ты смеялась, плакала и играла на своей лютне. Я хочу, чтобы лиловый вереск Нерга, который вытоптали сапоги Фейров, остался жить хоть в твоих глазах. И снова цена неважна. Но у меня ничего нет, чтобы бросить на другую чашу весов. Я выиграл столько безнадежных битв, в которых противовесом превосходству соперника был лишь мой ум и мое упрямство. Неужели я не смогу выиграть эту? Одну, последнюю, прежде чем меня окончательно раздавит мое рабское клеймо и тяжелая фейрская рука. Подарите, боги, мне, Кейрнеху Нергу, последнюю победу, пока я навсегда не стал безумным, покорным рабом Хином, пока меня навсегда не утянуло в темный омут без дна. Я вас никогда ни о чем не просил. Подыграйте мне лишь немного. Разве я не заслужил?»

Он отрешенно смотрел на тонюсенький новорожденный серпик месяца:

«На Тэйверх луна будет полной. Я найду, что перевесит всю неподъемность королевской воли. Я хочу этого больше всего, даже больше свободы. Это мое последнее желание».

Или мудрая ведьма Марушка, которая за спасение должна отслужить Хозяйке семь служб, семь своих людских жизней. Вместе с кошкой. Но Марушка свою судьбу принимает, как дар, способный принести людям благо, хоть она и Переправщица с этого на Тот берег.

— Пойдем, Ярмил, трудно такого через Переправу над Омутом провести. Но я попробую, если согласишься. До третьих петухов успеть надо, — сказала Марушка, протягивая Ярмилу руку. И тот крепко ее сжал. Откуда-то из-за холмиков вынырнула кошка. Встряхнулась и подняв высоко хвост шагнула в туман над обрывом. Туман пошел волнами, расступился. Откуда не возьмись проступил трухлявый мостик без перил. На него и вступили ведьма и двоедушник. Мостик скрипел, у опор ближе к темному противоположному берегу крутился водоворот.

— Вьюн над водой, вьюн над водой расстилается, — запела Марушка, а Ярмил вдруг подхватил: — ой, звали ее хороводы водить. Ой, вынесли для ней сундук с бархатом.

— Это не мое, ой, это не мое, — надтреснутым голосом пропела ведьма, — мое над Омутом ходить. Души водить.

Водоворот разрастался, грозя снести хлипкий мостик. Гнилые доски трещали под ногами. Выдержат ли груз проступков человеческих? Туман наползал клубами, на шаг вперед не видно.

— Держите мою руку крепко! — велела ведьма и кинула под ноги монетку. Ударила по ней палкой и та легко распалась на две половинки. Теперь Марушка держала за руки двух парней. Туман вскипел и опал, омут бурлил под ногами, собираясь утянуть всех. Но Марушка твердо ступала, не разжимая рук. Отпустила только когда с последней досточки на землю стали:

— Идите да не оборачивайтесь, — и отступила на мост.

Но они не послушались.

Похожие вроде. Только у одного ухмылка кривая из-за шрама на щеке, с груши в детстве упал, а у второго — родинка над бровью.

— Идите, Мир и Ярик! Хозяйка добра, что свиделись, — едва слышно сказала Марушка.

— Выплыла-таки, Младушка?!

— За то вам благодарна, братцы, себя не пожалели. А Хозяйка подобрала, к делу пристроила. То только моя вторая служба, еще шесть впереди.

— Тяжела ли тебе служба, сестренка?

— Нелегка, но я не жалею.

— Прощай, сестрица Младушка. Хотя, Хозяйка знает, над Омутом нас провела, может и свидимся когда.

Они ступили в клубящийся туман и растворились. А Марушка провела рукой по шраму на щеке и сказала:

— Хозяйка знает…

Хозяйка знает… Каждому пройти свой путь. Хотелось бы мне, чтобы мое «житие», хоть недолго, но еще продолжалось в моих детях, текстах, учениках. Хотелось бы чтобы права была моя ведьма Ива:

Такая уж моя доля — по острым камням над Темной рекой бродить, на свирели играть; и, заслушавшись меня, прольется дождь, угаснет ненависть — зерно созреет, дети будут смеяться. Знаю, что когда-нибудь сорвусь, сгину навек во тьме, пылью следы занесет. Но еще знаю, что в этот раз у меня будет девочка. Волосы черные, а глаза твои, серые, как небо грозовое. Разве оно того не стоит?