Бессмертные среди смертных как часть сюжета. Психологические аспекты

Предлагаю вот какой флэшмоб -- по следам вот этого поста Мэлис. Ни для кого не секрет, я полагаю, что в фэнтези (на самом деле и в НФ тоже, хотя и реже) в одних и тех же книгах нередко сосуществуют бессмертные (или очень долгоживущие) и смертные расы. Но вот на психологические проблемы такого сосуществования внимание обращается далеко не всегда. А они ведь очень интересны и при этом практически неизбежны. Помните историю падения Нуменора у Толкина? Так это как раз об этом.

Вот я и предлагаю поделиться примерами из своего творчества, так или иначе поднимающими эту тему. Ну и начну, понятно, со своего.

Впрочем, ну как своего? Мир я в свое время заимствовал из "Камбрии" ("Кембрийского периода" и его продолжений) Владимира Коваленко -- вместе с частью фантдопов. Если вкратце и с упрощениями, то суть такова: в мир, более или менее точно скопированный со средневековой Земли, поселяют эльфов фэнтезийного образца. Магии в этом мире нет, "эльфы" (вернее, исходная "эльфийка", в которую первоначально была вселена личность попаданца) созданы искусственно на человеческой основе, но наделены бессмертием (вернее избавлены от старения). Моя героиня Танька (Этайн) принадлежит ко второму поколению таких "эльфов" (называющих себя сидами), жить ей приходится среди обычных людей, сначала осознавая и предвидя проблемы своей будущей жизни в обществе, для которого нормой являются и старение, и смерть, и естественная смена поколений, а потом (пока этот аспект у меня показан лишь слегка) сталкиваясь с этими проблемами на своем опыте.
Итак, несколько отрывков из разных рассказов и книг своего "Камбрийского апокрифа".

Здесь Таньке лет двенадцать:

Танька перевела дух, стала вдруг серьезной.

— Представляешь, мама, во сне мы с этим мальчишкой побывали у могилы мэтра Толкина! Вместо креста на ней стоял просто обтесанный серый камень, а на камне были высечены имена — «Берен» и «Лютиэн», точь-в-точь как ты рассказывала!

Мама всё еще улыбалась. А на языке у Таньки вовсю вертелся этот проклятый вопрос. Ох, сдержаться бы, не задавать его! Но ведь все равно не утерпеть: не сейчас спросишь, так потом! А до того так и будешь и сама страдать, и маму мучить: она-то все равно заметит!

Вздохнув, Танька все-таки решилась:

— Скажи, мама, когда папа состарится... когда его не станет... — ты тоже уйдешь за ним — как Лютиэн, как Арвен?

И зажмурилась, испугавшись собственной смелости.

А когда открыла глаза, мама стояла возле ее кровати непривычно грустная, с опущенной головой, с поникшими ушами.

Конечно же, слова для ответа мама нашла. И, как всегда, разложила всё по полочкам:

— Мы не стареем — но это не значит, что мы бессмертны, ты же знаешь. Несчастный случай, болезнь, даже просто неудачное обновление — и меня может не стать гораздо раньше, чем папы. А вообще, я ведь отвечаю не только за себя, не только за папу, не только за вас с Вовкой. Я ведь Хранительница Правды — и Хранительница Британии. Мне не просто умирать нельзя — даже от должности своей не отказаться, на покой не уйти. Уж пока смену себе не подготовлю — точно! Так что еще столетия два пожить придется!

Договорив, мама улыбнулась. Вот только глаза ее остались грустными. И, пожалуй, впервые в жизни Танька поверила маме не до конца — хотя, конечно же, сиды не лгут.

Здесь -- примерно четырнадцать с половиной:

Тогда, конечно же, всё закончилось благополучно. Как раз на пятые сутки после того посещения мама окончательно пришла в себя. Обошлось даже без хождения по «кокону» в беспамятстве: как по-научному объяснила тетя Бриана, на этот раз обновление не затронуло коры больших полушарий головного мозга. Похудевшая, ослабшая, но удивительно помолодевшая, казавшаяся теперь лишь немного старше Таньки, мама в считанные дни вернулась к обычной жизни и к обычным делам — разве что поначалу чересчур быстро уставала. Сбросившие с себя груз забот папа и тетя Бриана стали говорить даже, что на этот раз обновление, хоть и началось на целых два года позже обычного, прошло на удивление гладко, без серьезных осложнений. И только Танька, не раз примерявшая мысленно на себя недавнее мамино состояние, никак не могла отделаться от преследовавшего ее страха. Липкая, неприятная мысль то и дело пробиралась к ней в голову, заставляя лиловеть от стыда и прятать глаза: «Какие же люди счастливые! Пусть они и стареют, пусть и рано умирают, но зато они знают сидовские обновления лишь со стороны, а не как мама и не как потом придется узнать мне!»

Мыслью этой так хотелось поделиться с мамой, не для того, чтобы та ее поддержала, — наоборот, чтобы помогла прогнать! Но разве можно было напоминать маме, только что прошедшей обновление, о ее недавних муках? И Танька, улучив момент, прямо в Университете заговорила с тетей Брианой — вернее, уже с мэтрессой Брианой: одно дело дом, совсем другое — Университет!

— Что ты, Танни! Да разве можно роптать на такое! — мэтресса Бриана ахнула, всплеснула руками. — Ты даже представить себе не сможешь, как много людей согласилось бы и на куда бо́льшие мучения, только бы не стареть!

— А почему нельзя не стареть без этих мучений, без обновлений? — не подумав, брякнула тогда в ответ Танька — и сама себе ужаснулась. Ну надо же было такое сказануть: мало тебе вечной молодости, так еще чтобы и без мучений! Глянула на тетю — не обиделась ли? Но нет: та смотрела на нее по-прежнему ласково — правда, еще и как-то необычно задумчиво... Смутившись, Танька все-таки продолжила: — Ну, или пусть бы каждый мог сам решить, кем ему быть, — хотя бы раз в жизни, как те два брата, Элронд и Элрос, один из которых выбрал судьбу сида, а другой — судьбу человека!

Но мэтресса Бриана, увы, не знала ничего ни об Элронде, ни об Элросе: она ведь вообще никогда не слышала сказок о Срединной Земле. Оттого-то, должно быть, и поведала она тогда Таньке совсем о других существах — и не о людях, и не о сидах.

— Давай-ка я тебе кое-что покажу, Танни, — мэтресса Бриана жестом пригласила Таньку к себе в кабинет, усадила там за стол, разлила из термоса кофе по двум чашкам. — Есть у меня в лаборатории один мальчик, Гури ап Ллара, старательный такой, терпеливый и очень наблюдательный. Так вот, как-то раз задался он вопросом, как это так у нас в стаканчиках из червячков-личинок получаются мушки. И принялся он мушиные куколки резать и смотреть под микроскопом — выяснять, что в них делается на первый день, что на второй, что на третий, что на четвертый, что на пятый... Всё развитие куколки зарисовал — до самого вылупления мушки. И знаешь, что оказалось?

Мэтресса Бриана выдвинула ящик стола, вытащила, немного покопавшись, пухлую папку. Разложила по столу листочки пергамента. Загадочно улыбнулась:

— Посмотри-ка, Танни, для начала вот этот рисунок. Видишь? Почти всё старое разрушается — и мышцы, и внутренности. Остаются мозг, нервные узелки и волокна — а еще сердце и будущие яичники — ну, или семенники. И больше почти ничего! А теперь смотри вот сюда! — мэтресса Бриана пододвинула к Таньке другой листок. — Видишь: вот это — растущее крыло, а вот это — будущая нога. Вот тут видны новые мышцы, а тут прорастает трахея. Всё это развивается из особых зачатков, которые есть уже у червячка, но по-настоящему трогаются в рост только после того, как он превращается в куколку. Ну, сообразила, к чему я тебе это рассказала?

Увы, не поняла тогда Танька ничего. В том и призналась, честно покачала головой. Мэтресса Бриана огорченно вздохнула.

— А подумай-ка получше, Танни!.. Ладно, подсказываю. Допустим, старое в куколке разрушилось бы, а вот этих самых зачатков в ней не оказалось? Что бы с такой куколкой стало?

— Ну, погибла бы, конечно! — Танька недоуменно пожала плечами. — Только при чем тут это всё, мэтресса Бриана?

— А очень даже при том! — мэтресса Бриана даже чуть нахмурилась — правда, тут же улыбнулась. — Ты книгу-то про устройство своего тела читала? Помнишь, что происходит с вами при обновлениях: старые органы разрушаются, а новые развиваются из стволовых клеток, хранящихся в особых обновительных железах? А у обычных людей новому-то вырастать и не из чего: никаких обновительных желез у нас отродясь не бывало... Ну вот, кофе совсем остыл! — мэтресса Бриана отхлебнула из своей чашки и чуть слышно вздохнула. — И ничего уж тут, Танни, не поделать!

В общем, хоть и поняла тетя Бриана Таньку, хоть и не обиделась на нее, но ничем и не утешила. Вышло, что у людей одна судьба, а у них с мамой — другая: людям — стареть, сидам — каждые десять лет мучиться. А удастся ли хотя бы когда-нибудь эту несправедливость исправить — разве что через много столетий, когда ученые придумают, как управлять старением. И, хоть домой она вернулась и не совсем уж в расстроенных чувствах, мама почувствовала неладное. Пришлось во всем признаваться — и в своих размышлениях о старости и об обновлениях, и в разговоре с тетей Брианой. Вот тогда-то Танька и услышала впервые историю про остров Нуменор, жители которого решили оружием завоевать себе бессмертие, но добились лишь страшного наказания. Кажется, мама пыталась объяснить ей на этом примере, что такие сложные проблемы нельзя решать поспешно и без должных знаний — но Танька поняла рассказ по-своему...

И на следующий день ей приснился кошмар.

 

Громадная, неотвратимая волна надвигалась с моря, накатывалась на землю. Была глубокая ночь, усыпанное звездами серебро неба освещало мирно спящий город, так похожий на родной Кер-Сиди. Потом волна обрушилась на дома, погребла под собой и людей, может быть, вовсе и не повинных в том, что их соотечественники дерзнули пойти войной на страну вечной юности, и домашних животных, наверное, даже не подозревавших ни о старости, ни о смерти, а просто живших рядом с человеком, верно служа ему из века в век. А когда море успокоилось, на месте цветущего края ничего и никого не было — одна бескрайняя свинцово-серая рябь.

Этайн, как Лютиэн, летучей мышью носилась над волнами, тщетно стараясь найти кого-нибудь живого, выплывшего — а потом вдруг поняла, что в обличье крошечного зверька у нее не хватит сил помочь даже маленькому ребенку. И тогда она, позабыв обо всем, обернулась собой настоящей — и, бескрылая, рухнула в равнодушно колыхавшуюся под ней воду...

Ну и спустя несколько столетий -- совсем немножко.

 — Значит, не про меня? Что ж, это меняет дело, — фрау залигэ вроде бы по-прежнему сурово смотрит на Петера — вот только глаза-то у нее, оказывается, смеются. Да и уши... Петер вдруг вспоминает: уши-то и у Ллойда, и у самой фрау Этайн поднимаются вверх, когда настроение у них хорошее. Выходит...
— Какой же вы еще юный, Петерле, — задумчиво говорит фрау Этайн. — Вот нафантазировали же себе бог весть что! А мне-то — мне ведь, и правда, уже пятьсот восемьдесят пять лет! Правда же, ужас? Я по человеческим меркам вам не то что в подруги — и в матери-то гожусь с трудом, вот разве что в феи-крестные...

А самое проблемное -- потери близких людей, уход целых поколений на ее глазах -- описано лишь фрагментарно и только в черновиках.

 Вот. Как-то так.