О самых больших умниках

 В Любеке я знал одного великого умника, некстати вспоминаю я, господина Брукхаузера, у него была контора в двух кварталах от нашего дома. Господин Брукхаузер был по рождению вельзером, то есть, относился к презираемому миром племени эделей, существ, над предками которых триста лет назад отыгрались адские владыки, покарав за самонадеянность и спесь. Но даже среди презираемых существ есть свои страты. Вельзеры – это тебе не безмозглые грузные монфорты, вяло ковыляющие в упряжи, страдающие всеми известными болезнями альбертиннеры или кишащие заразой раздувшиеся супплинбурги в балахонах из мешковины, вынужденные денно и нощно выжигать в катакомбах под городом дурное демоническое семя и колонии плотоядных габсбургов. Вельзеров, может, не пускают в приличные дома, но уж они-то умеют приспособиться к жизни как никто другой из эделей, умело пользуясь тем даром, что некогда был вручен их предкам…

Как и все вельзеры, господин Брукхаузер был умником, каких поискать. Его голова раздулась до размеров самой большой тыквы из всех, что я видал когда-нибудь на гамбургской ярмарке, она и напоминала исполинский плод, обтянутый туго натянутой кожурой, покрытой великим множеством растяжек, водруженный на хлипкое и немощное старческое тело, сухое, как корешок, из которого плод высосал все соки. Стоило ему шевельнуться, как он зловеще покачивался на плечах, издавая негромкий хруст, и неудивительно, стремительно разрастающаяся мозговая ткань своим давлением давно размозжила изнутри стыки костей, превратив череп в разбухшую, хрупкую, невесть как устроенную чашу, вмещавшую в себе не только куски старых костей, но и концентрированную, уложенную по полкам, мудрость веков. 

Многие вельзеры, пытаясь совладать с этим чудовищным давлением, медленно убивающим их, используют специальные, на заказ выкованные, топфхельмы[1] – толстая сталь, снабженная заклепками, на какое-то время может сдержать безудержно разрастающуюся мозговую массу. Но мистер Брукхаузер был не из таких. Не в силах отказаться от новых знаний, жадно поглощающий их с нечеловеческим аппетитом, он не мог заключить свою голову в стальной футляр, сдерживающий ее рост, однако заказал у торговца скобяными товарами хитроумную конструкцию, которая худо-бедно позволяла ему существовать, не давая сломаться немощной старой шее.

Мистер Брукхаузер был самым большим умником в Любеке. Только он мог, лишь на миг прищурив глаза, обтянутые дряблыми веками, сообщить, какие ценные бумаги будут торговаться через месяц на Лейпцигской бирже, чем лечить лошадей от сапа, уродится ли в этом году картошка, какой из адских владык будет примет под свое покровительство Любек в следующем году… Разумеется, он делился своей мудростью не бесплатно, но и таксу брал умеренную – три талера за ответ. Мы с мальчишками, конечно, отродясь не держали в руках таких денег, и даже если бы случайно разбогатели, наверняка нашли бы им применение получше, но не могли отказать себе в удовольствии. В редкие моменты, когда мистер Брукхаузер выбирался из своей конторы и, покачиваясь под гнетом чудовищного плода, водруженного ему на шею, отправлялся на короткую прогулку, мы, бывало, окружали его, нарочно забрасывая самыми сложными вопросами – теми, что обыкновенно тревожат в тринадцать лет. 

Сколько адских легионов воевало под командованием фон Валленштайна в войнах Оффентуррена? Сколько будет лететь пуля, пущенная в Луну? Сколько демонов надо чтоб осушить Восточное море? Правда ли, что все вассалы Гаапа причащаются человеческой кровью и жрут сырую человечину?

Господин Брукхаузер был вельзером, умником, быть может, самым большим умником Любека, способным заменить бургомистра со всеми его присными, но некоторые человеческие слабости не были ему чужды. Иногда он останавливался и, посмеиваясь, давал нам ответы, совершенно серьезные и взвешенные, которые мы, к несчастью, в том возрасте еще не умели ценить. Напротив, силясь поставить его в глупое положение, мы изощрялись, выдумывая самые каверзные и нелепые вопросы, такие, которые поставили бы в тупик дюжину университетских демонологов с патентом, однако и на них обыкновенно получали ответ – если этот ответ вообще существовал в природе.

Какого цвета зеркало? Если ничто не вечно, то и вечность не вечна? Наступит ли когда-нибудь завтрашний день? Может ли архивладыка Белиал создать такое тяжелое пушечное ядро, что сам не сможет его поднять? Если человеку отрезать большой и указательный пальцы, станет ли его безымянный средним? Станет ли Марк Мейер с соседней улицы розеном, если будет пялиться на то, как переодевается его сестра?..

Господин Брукхаузер, посмеиваясь, уходил прочь, напрочь разоружив нас своими ответами, вынуждая копить силы для следующей битвы, я до сих пор помню треск его покачивающейся, медленно удаляющейся головы, этой огромной несуразной тыквы… 

Вельзеры редко доживают до преклонных лет. Не имеющие такой отменной живучести, как у своих собратьев, альбертиннеров, вельфов или зальмов, они рано или поздно не выдерживают гнета знаний, сходя с ума или высыхая – их чудовищный мозг, одержимый слепой жаждой познания, неумолимо вытягивает из тела драгоценные соки. Многие вельзеры не доживают и до сорока – частенько бывает, что с ними сводит счеты клиент, получивший мудрый ответ, но не сумевший мудро им воспользоваться, или сживают со света смертные владыки, завидующие их мудрости. Мы втайне думали, что господина Брукхаузера прикончит бургомистерская клика – меж ними была старая вражда из-за каких-то векселей – но вышло все куда проще.

Он умер летом тридцать девятого, не успев дожить до начала Второго Холленкрига каких-нибудь пару месяцев. Я в ту пору был уже в бергенской школе оттого не видел этого сам, но оставшийся с матерью брат расписал мне это так живо, что иногда мне кажется, будто и я был свидетелем его нелепой кончины. Его убила не зависть бургомистра и не тяга к знаниям, даже не шальной демон из числа тех, что хулиганили порой на улице, его убила Катарина Шулле, девочка шести лет от роду, дочь зеленщика с нашей улицы. Однажды, когда он по своему обыкновению выбрался из конторы, отправляясь на свою обычную прогулку (в ту пору мальчишки-мучители давно отстали от него и он мог чувствовать себя вполне вольготно), маленькая Катарина, поколупав пальцем накрахмаленный воротничок платья, робко спросила его: «Господин Брукхаузер, если кентавр женится на русалке, какое чадо у них родится? Это будет наполовину человек, на четверть лошадь или на четверть рыба?..»

Господин Брукхаухер снисходительно улыбнулся – он давно привык к дурацким вопросам – открыл рот и вдруг застыл. По его сухому лицу, писал брат, прошла судорога, кости черепа затрещали, будто ворочаясь на своих местах – это бурлящее мозговое месиво заклокотало в своем хрупком сосуде. Плод, неуклонно поглощавший знания столько лет, слишком перезрел, мыслительное усилие оказалось критическим. Господин Брукхаузер закричал, пытаясь сжать свою пульсирующую голову руками, но тщетно, она раздувалась буквально на глазах. Из носа хлынула коричневая кровь, глаза выкатились из орбит…

Голова господина Брукхаузера лопнула, точно тыква, по которой ударили кузнечным молотом. Вся мудрость мира, аккуратно разложенная и упакованная внутри сложно устроенного сосуда, копящаяся много лет, брызнула по брусчатке липкими сгустками, пронизанными воспаленными прожилками, быстро превращаясь в серую жижу, липнущую к подошвам и лошадиным подковам. 

Я уверен, что если бы господин Брукхаузер выжил и дожил до теперешних пор, если бы каким-то образом оказался здесь, посреди перекопанной демонами и пушками Нормандии в сорок четвертом году, он и то не взялся бы утверждать, где находятся наши части и в каком направлении. 

[1] Топфхельм – «шлем-горшок», тяжелый глухой рыцарский шлем, закрытый со всех сторон.