Вторничное досье. Кейс №6. Товарищ княжна

Характеристика, вынесенная в заголовок, наверное больше бы подошла персонажу из«Формулы Распутина», например Софье Разумовской, или Маргарите Бенкендорф (правда, если занудствовать, то Рита не княжна). Однако речь идёт о Наталье Сергеевне Майковой (Львовой) из романа «Граф Солтикофф», заслуженной советской пенсионерке, временами балующейся гаданием на картах.

Возле подъезда Милка внезапно замолчала — осеклась на полуслове, будто бы испугалась чего-то.

— Нам сюда? — уточнила она, кивая на дверь. — Ты уверена?

— Ну да, — растерялась Кира. — А что?

— Это же цэковский дом! Твоя гадалка не настучит на нас куда следует?! Меня же из комсомола попрут и с работы заодно!

— Ты же сама говорила, что в Рождество гадают даже партийные.

— Гадать-то они гадают, но даже друг от друга прячутся!

— Вообще-то она моя крёстная! — напомнила Кира. — Не бойся ты, не станет она стучать, воспитание не то…

— Кто она вообще такая? Кем до пенсии была? — не унималась Милка. — Я-то думала, живёт себе старушенция, ютится в занюханной коммуналочке и шарлатанством на хлебушек с маслом зарабатывает…

Кира вдруг поняла, что почти ничего не знает про Наталью Сергеевну. В детстве, пока была жива бабушка, они виделись часто. Сказки Натальи Сергеевны маленькая Кира могла слушать часами: про добрую фею, которую обманом заставили служить кровожадному дракону, про храброго юного принца из далёкой страны, про их любовь и про то, как в итоге принц предал фею, — предал, чтобы спасти.

Грустными были те сказки, но неизменно прекрасными.

А потом их общение с Натальей Сергеевной сошло на нет. Кира часто про неё вспоминала и собиралась навестить, да всё не складывалось никак.

— У меня бабушка с ней дружила, — ответила она Милке. — Но мне ничего особо не рассказывала. Я знаю, что у неё муж каким-то известным врачом был, но он сильно старше и давно умер. Кажется, ещё до войны…

— Дом-то лет десять назад построили, — подруга окинула взглядом фасад. — И уж точно после войны. Не думаю, что какой-то вдовушке, даже шибко знаменитого врача, квартиру бы тут дали…

— Сколько себя помню, она всегда тут жила…

— Кирюх, разуй глаза! Дом новый!

— Ну так ты идёшь? — Кира начинала злиться. — Или вернёмся?

— Ладно! — решилась Милка. — Пошли!

Наталья Сергеевна встретила их в приподнятом настроении.

— Здравствуйте, барышни, здравствуйте! — по гостям она явно соскучилась. — У меня и кутья уж подоспела, и винегрет готов!

— Что подоспело? — удивилась Милка. — Кутья?

— Это каша такая рождественская, — пояснила Кира. — С мёдом и орешками.

— Ну ты скажешь, внученька! Каша! — Наталья Сергеевна неодобрительно покачала головой. — Проходите же скорее, не стойте в дверях.

Здесь всё было по-прежнему, напоминая Кире о детстве: запахи, звуки, даже царапины на шкафах. Её словно бы швырнуло с тарзанки в холодную реку и теперь затягивало в пучину.

Ужинали в гостиной. Наталья Сергеевна зажгла свечи, заиграли тени на потолке, а Кира всё глубже и глубже погружалась в свои воспоминания.

Отчего-то на ум пришёл тот единственный в жизни случай, когда Наталья Сергеевна наорала на маленькую Киру и даже поставила в угол. Девочке хотелось рисовать, а никого из взрослых в квартире не было. Среди книг и альбомов с фотокарточками она нашла какую-то старую папку и извела её содержимое на свои художества. Кира была привередой — всё, что она рисовала, ей не нравилось, и она разрывала рисунки в клочья.

Как она тогда рыдала! Не столько от обиды, сколько от стыда. Кира и сейчас не осмелилась бы спросить, что было в тех бумагах. То ли схемы какие-то, то ли рецепты медицинские… Хотелось надеяться, что ничего важного.

Кира ушла в себя, выпав тем самым из беседы. Зато Милка освоилась весьма быстро, особенно после того, как ей разрешили курить прямо в комнате. Она засыпала старушку вопросами, а та ей охотно отвечала.

— Ой! — восклицала подруга, перелистывая попавшийся под руку томик стихов. — Вы были знакомы с Ахматовой?!

— В юности, — отмахнулась Наталья Сергеевна. — Потом-то мы, почитай, не общались… Жалко её… рано ушла…

— Но тут такая надпись! — Милка не скрывала восторга. — Как будто лучшей подруге!

К стыду своему, даже Кира не знала таких подробностей.

«Подумать только! Сама Ахматова! — вслед за Милкой восхищалась она. — А вот крестница из меня никудышняя…»

— Ой, а это что?! — продолжала Милка, кивая на перламутровое яйцо, стоявшее среди книг. — Фаберже?! Настоящее?!

— Не знаю, наверное, — старушка пожала плечами. — Это мне Майков подарил, когда мы женихались ещё… Тогда как раз война началась… Я совсем молоденькой была… даже моложе вас… на курсы сестёр милосердия записалась… А он там лекции читал…

— Война? — удивилась Милка, видимо, что-то не сходилось в её подсчётах. — Какая война?

— Германская, — ответила Наталья Сергеевна.

— Первая мировая, — добавила Кира для ясности.

Яйцо Фаберже Кира помнила хорошо. В детстве она частенько играла с ним, воображая, что там внутри не что-нибудь, а кощеева смерть. Прятала его в самых неожиданных местах, за что частенько получала нагоняй от бабушки. А Наталья Сергеевна только улыбалась — дескать, пускай дитятко тешится, в этом-то чего плохого?

Катится по полу яйцо с кощеевой смертью — под книжный шкаф, туда, где никто его не найдёт. Пахнет ванилью, корицей, патокой, пчелиным воском. Сейчас, как и тогда, постукивают ходики на стене, отсчитывая неповоротливые мгновения и стремительно пролетающие годы…

— Ну что, милые барышни, — Наталья Сергеевна перешла к делу. — Сочельник давно начался. С кого начнём?

— А вы с нас много за гадание возьмёте? — смущённо спросила Милка. — Пяти рублей хватит?

— Ничего я с вас не возьму, — проворчала старушка. — Сколько бы я ни взяла, а грехи у Господа на это не выкупишь. И даже на яйцо Фаберже не хватит.

— Ну тогда…

Милка замолчала. Она эту кашу заварила, мечтала, чтобы ей погадали, а теперь, кажется, испугалась.

— Ну тогда пускай Кира первая, — краснея вымолвила она.

Кира прекрасно понимала подругу. Было в Наталье Сергеевне, милой интеллигентной старушке, что-то такое, что заставляло бояться ее по-настоящему, — тем суеверным страхом, с которым обходят стороною цыганок и чёрных кошек.

В детстве Кира и вовсе считала Наталью Сергеевну колдуньей, только доброй. Однако с колдуньями всё не просто, кому-то они добрые, а кому-то — совсем наоборот.

— Ой! — воскликнула Кира. — Вообще-то я и не собиралась…

Однако упрямиться она не стала — первая, значит, первая, раз Милке так спокойнее.

Быстренько прибрались на столе, Наталья Сергеевна принесла свою старую колоду Таро.

— Ждёт тебя, милая, — с лукавым озорством начала она, подражая всё тем же цыганкам, — встреча с суженным твоим. Не сразу ты признаешь в нём судьбу свою, ибо явится он под чужой личиной и огненной влагой окроплённый…

Но чем больше карт появлялось в раскладе, тем тревожнее становился её голос.

— Из огня он явится и в огонь уйдёт, увлекая тебя за собою. Но остерегайся! Коварная жрица ночи стережёт те тропы!

Нервно подрагивало пламя свечей, выпучив глаза, ошарашенно молчала Милка, а Наталья Сергеевна, казалось, уже сама не понимала, что говорит.

— Холод и тьма в груди её, скверной змеиной отравлены речи, и ворон восседает на плече. Трижды он встанет на крыло, трижды прокричит, возвещая беду, и ящером свирепым обернётся. Имеющий глаза ослепнет, имеющий уши потеряет рассудок, но тот, кто знает имя дракона, знает, как его победить…

Наталья Сергеевна замолчала, она выглядела измотанной и печальной.

— Однажды я уже видела такой расклад, — обронила она наконец. — Как сейчас помню… Ровно пятьдесят лет назад, на Рождество двадцать седьмого…

— А кому вы гадали? — не зная, что спросить, поинтересовалась Кира. — Кому?

— Себе…

Отрывок, к сожалению, тот же, что был у Киры. Я даже не могу наковырять каких-то старых текстов, в романе Наталья Сергеевна подразумевалась с самого начала, но в первой редакции так и не успела появиться. Теперь же, все семеро ключевых персонажей, так или иначе, обозначены в первой главе.
Здесь, как и в случае с Кирой, особенно разбрасываться спойлерами не хочется. Однако стержневую идею персонажа я изложу.
Прототипом Натальи Сергеевны является, с одной стороны, реальный исторический персонаж, а с другой - городская легенда.
У нас любят мистифицировать сталинскую эпоху, есть в ней какая-то мрачная притягательность. Однако мистификации эти грешат небрежностью - они рассыпаются уже даже после поверхностного фактчекинга.
Легенда о Наталье Львовой, личной ведьме Сталина, отличается какой-то особенной небрежностью. Все, что мы имеем - это ссылки на какие-то неопубликованные письма Ахматовой, да приватные высказывания Ежова и Бокия, которые можно было подслушать, только если свечку держать.
Однако и достоверные факты есть. Их не много и зарыты они глубоко.
Одной из своих второстепенных задач в связи с "Графом" я вижу сотворение правдоподобной легенды о Наталье Львовой.
Вот как-то так:))