Вторничное досье. Кейс №11. Игорь Веселовский

Продолжим тему лирических персонажей. Своё отношение к Гарику я уже давно сформулировал в относительно короткой но ёмкой фразе.
Я никогда не был таким, как он, и никогда не хотел быть таким, как он. Никогда не хотел, а сейчас хочу. Вот только годы уже не те.

«А ведь походу я в Питере, — с изумлением отметил Гарик. — Это ж как же нужно было напиться-то?!»

И кажется же, только что Тимоха рассказывал бородатый анекдот про то, как Распутин с Джунковским ходили в баню. И было это ещё в Москве. Нет, уже не в клубе. Кажется, где-то на бульварах…

Или в скверике на Китай-городе? Или на Пресне?

Но точно в Москве!

Даже образы растаять не успели — так и маячат перед глазами. Чинно и вальяжно шествует сквозь толпу Григорий Ефимович, поигрывая тростью, а следом, на своих коротеньких ножках, семенит Владимир Фёдорович с берёзовыми вениками подмышкой.

И вдруг на тебе! Питер! Да ещё пожар какой-то!

— Интересно, что же это полыхает так ярко? — прошептал Гарик, вплотную прильнув к окну. — Светло же, как днём!

— Не обращайте внимания, молодой человек, — неожиданно прозвучало в ответ. — Должно быть, какой-нибудь коровник.

Резко обернувшись, Гарик встретился взглядом с невысоким тучным господином в генеральском мундире. Тот сидел за большим круглым столом и покровительственно улыбался.

— Да-с, — уверенно добавил он, на миг скосившись в окно, — определённо коровник.

Внешность генерал имел самую зауряднейшую: покатая лысина блестит, будто хромовые сапоги, брови свисают еловыми ветками, усы топорщатся, как ёршики для мытья посуды.

Иначе говоря — типичный солдафон.

— Присаживайтесь, — генерал указал на свободное место, — и не бойтесь, я вас не съем.

Розовые гардины на окнах, тонкая лепнина по стенам и потолку, раритетный рояль фирмы «Стейнвей» — генерал в сей антураж явно не вписывался.

Эта гостиная больше походила на салон какой-нибудь светской львицы, где вечерами собираются такие же гламурные кумушки, пересказывают друг другу сплетни по-французски, музицируют и вызывают духов.

— Коровник?! — ошарашенный Гарик и не заметил, как оказался за столом. — Откуда в Питере коровники?!

— А откуда в Москве доярки?

— Какие ещё доярки?! Нет в Москве никаких доярок!

— Молодой человек! Не морочьте мне голову! — генерал строго приподнял брови. — Был бы коровник, а доярки найдутся!

— Но…

— Никаких «но»! У нас слишком мало времени, а вы вынуждаете тратить его на пустую болтовню! Аннушка уже купила на рынке палёную тормозную жидкость! И не только купила, но даже заправила ею свой адский самокат! И прежде, чем скажутся последствия сего недальновидного поступка, мы непременно должны успеть!

— Какая Аннушка?! Что успеть?!

— Как «что»?! Раскрыть преступление, разумеется. Произошедшее, к слову сказать, именно в этой гостиной. Изобличать врагов Родины и Веры — это ли не долг всякого сознательного гражданина?!

Гарик не понял ровным счётом ничего. Всеми силами он пытался сохранять спокойствие, но чувствовал, что вот-вот сорвётся.

«Сейчас там половина Питера выгорит, а этот клоун про тормозную жидкость толкует!»

Между тем, не давая Гарику опомниться, генерал энергично приступил к допросу, попутно ведя протокол.

— Ваше полное имя?

— Игорь Антонович Веселовский.

— Возраст?

— Восемнадцать лет.

— Происхождение?

— Дворянин.

— Род занятий?

— Студент медицинского института.

— В каких запрещенных организациях имеете несчастье состоять?

— Ни в каких. Но сочувствую.

— Каким именно?

— Всем!

Я наверняка уже где-то писал, что Гарик является самым стабильным персонажем «Формулы Распутина». Он присутствовал ещё в "нулевом замысле", и за почти восемь лет работы над романом его характер не претерпел никаких изменений, в то время, как прочие персонажи того замысла практически сразу расщепились на двое.

— Сонь, нужно поговорить, можно тебя на минутку?

— Да, пап, а что?

— Прости, Игорь, — Разумовский рассеянно кивнул Гарику, — мы ненадолго.

Оставшись один, молодой человек с облегчением вздохнул и осмотрелся по сторонам. Курить хотелось давно и сильно, но присутствие полицейского генерала, хоть и в штатском, почему-то мешало. Наверное, гимназическая привычка прятать сигареты от взрослых всё ещё давала о себе знать. Пепельницу, однако, долго искать не пришлось. Она стояла на своём привычном месте у окна. Изящная бронзовая чашечка на тонкой витой ножке, в половину человеческого роста, она прекрасно вписывалась в винтажный интерьер пентхауса.

В свою комнату Софья никого не пускала, а здесь было что-то вроде гостиной. Сам Разумовский редко устраивал приёмы, а вот его дочь собирала друзей частенько. На облаках, как они называли эти тусовки.

Виды из здешних окон, и вправду, завораживали. Выросший в небольшом особняке на Бронной, Гарик не переставал удивляться, каким крохотным казалось всё вокруг из этого поднебесья. Кремль выглядел макетом самого себя, храм Христа Спасителя был похож на пасхальный кулич, а по Большому Каменному мосту катили и вовсе игрушечные машинки. Лишь Соборный Дворец оставался верен себе. В лучах прожекторов паря над Москвой, он подавлял величием и мощью. Облицованный красным мрамором высочайший небоскреб в человеческой истории напоминал гигантскую, устремлённую к небесам, пылающую свечу.

«Тут и не захочешь, патриотом заделаешься!»

Воровато щёлкнув ногтём по Сониной пачке «Пегаса», Гарик извлёк из неё сигарету и закурил.

Глядя на двухсотметровую статую Распутина, венчавшую Соборный дворец, молодой человек невольно заулыбался. Отсюда до Зарядья рукой подать, и, несмотря на метель, из окна были хорошо различимы и котелок святого, и его знаменитая трость, с которыми, если верить сальным анекдотам, он не расставался даже в бане. В гранитном посмертии тростью он указывал путь заблудшим чадам, а в котелке, по слухам, был сверхсекретный вычислительный центр КГБ.

Между тем утро переставало быть сонным и неторопливым — разговор в соседней комнате перерос в скандал.

— Раньше не мог сказать, что она придёт?! Я бы к друзьям поехала! — орала Софья. — Зачем у меня спрашивать, если ты давно всё решил?! Эта твоя Катя…

— Екатерина Львовна! — раздражённый голос Разумовского был едва слышен. — Сонь, ты должна…

— Ага! Может, мне её мамой называть?! Тоже мне!.. Тридцать лет для тебя не старовата?! Моложе не мог найти?! Среди моих подружек поискал бы! Кристина Сперанская чем тебе не пара?! Зинаида Николаевна была бы счастлива!..

— Софья! Прекрати!

Любопытство взяло верх над деликатностью, заставив Гарика переместиться поближе к двери. Однако тут же за стеной воцарилась полная тишина, изредка нарушаемая неразборчивым шёпотом и всхлипываниями. Затем смолкли и они, а через пару минут в гостиную вернулась Софья с красными от слёз глазами. Она рухнула в кресло и вновь зарыдала.

Надо было что-то делать, но что именно, Гарик не знал. Вид плачущей девушки неизменно отправлял его в ступор, даже если не он был причиной этих слёз. Он так и стоял пень-пнём, с тлеющей сигаретой в руках, не в силах даже пошевелиться.

— Тушь, наверное, потекла? — Софья попыталась улыбнуться. — Не смотри на меня!

— Так на тебя не смотреть или про тушь сказать?

Теперь слова сами сыпались с языка, и далеко не лучшие.

— Веселовский, перестань хохмить, не до твоих шуточек! Ты мой платок не видел?

— Где-то видел… Кажется, на подоконнике… Вы про мачеху?

— Она мне не мачеха! И никогда ею не станет!

«Зря я спросил!»

От продолжения истерики Гарика спас платок, который обнаружился не на подоконнике, а под залежами учебников.

— Вау! Какая гламурная тряпочка! — Гарик плюхнулся в соседнее кресло. — «Эс. Эр.». Надо же! Даже с инициалами! У тебя много таких?! Поклонникам раздариваешь?!

— Дай сюда!

— Бери-бери! — он протянул платок хозяйке. — Софи, ты же знаешь, я не претендую! Ни на вашу руку, сударыня, ни на сердце, ни тем более на сопли!

— Тьфу на тебя, как говорит Кристина!

— Не к ночи будь помянута!

— Ну, знаешь… — Софья осеклась и задумчиво скосилась в окно. — Скажи, Гарик, а ты смог бы полюбить простую девушку?

— Простую это какую?! — Гарик подавился смешком. — Доярку, что ли?! О чём мне разговаривать с дояркой-то?! Я в надоях не разбираюсь!

Однако его функционал менялся. Как только рассыпался "нулевой замысел", Гарику была вверена ведущая роль во второй по значимости сюжетной линии. Впрочем, почти сразу же мне пришлось признать эту линию неудачной, в романе от нее не осталось даже следов. В настоящее время вторую линию ведёт Маргарита Бенкендорф, а Гарик с Улитой (той самой "дояркой") должны обеспечить связь между линией Риты и линией Веника.

— Вот. Это тебе, — настигнув Улиту, он протянул цветы ей, — я подумал…

— А ты как тут очутился? — она поморщилась, но букет приняла. — Я же велела тебе уходить.

Признаться, Улита обрадовалась его появлению. На душе скреблись кошки, вокруг шныряли мутные личности, да и цветов ей уже лет сто никто не дарил. Однако выказывать свои чувства она не собиралась.

— Так я и собрался уходить, — парень покраснел и отвёл взгляд, — только потом варежку нашёл, — пропажу он извлёк из кармана, — мне показалось, что это твоя.

— Спасибочки! — ещё одна приятная новость. — А где нашёл?

— Не помню уже… И я подумал… Если за тобой следил кто-то, может, мне тебя до дому проводить?

— Ну, — равнодушно бросила Улита, — если хочешь, проводи.

Поначалу шли молча. Не привыкший к серьёзным нагрузкам парень сосредоточенно пыхтел — пустяковая пробежка по морозцу измотала его, казалось, до смерти.

«Барчук, он и есть барчук, — снисходительно думала Улита, — чего с него взять-то?!»

Сзади уныло плёлся приснопамятный волкодав, тоже, видать, уставший от избытка впечатлений.

— Как у барыни прошло? — наконец промямлил парень. — Понравились ей пирожки? Что-то ты быстро обернулась…

— А чего лясы-то точить? — Улита пожала плечами. — Почаёвничали да разошлись. У обоих дел невпроворот. Мне сегодня еще бельё в прачечную нести.

— А ей? — парень глумливо ухмыльнулся. — Ей тоже… ну это… бельё в прачечную нести? И, вообще-то, правильно говорить «у обеих».

«Как же он задолбал!»

Так и захотелось двинуть ему промеж глаз. Сейчас он напоминал Улите одного приютского пацана, своими тухлыми шутками доставшего не только товарищей, но и всех воспиталок. В приюте-то разговор короткий — чуть что не так, сразу тёмную устраивают, — одеяло на голову и колотят чем ни попадя. А тут… Такому даже слово поперёк не скажешь, сразу на новую насмешку нарвёшься.

— Молчал бы уж, алкаш несчастный! А то учить меня удумал! И откуда ты только выискался на мою голову?!

— Говорят, аисты принесли, — по-скоморошьи вздохнув, он сменил тему: — А как там Кристина Алексеевна? Ей тоже пирожки понравились? Или она ещё почивать изволила?

«Ах вот оно в чём дело!»

Дочку княгини Улита видела не часто, но всякий раз, когда выпадал случай, когда из-за спин прочей челяди Улите удавалось полюбоваться княжной, она ощущала себя попавшей в сказку.

Конечно, Улита знала, что Кристина никакая не княжна, — со временем она унаследует титул отца, а не матери, однако называть ее графиней не поворачивался язык.

Кристина могла даже нарядиться простенько, только ведь княжескую кровь под свитерком не спрячешь — она обязательно выдаст себя, — небрежным ли жестом, улыбкой или величавой позой, как на портретах предков.

Улите даже вспоминать было стыдно, как в приюте они с подружками прятали под матрацем модные журналы, чтобы ночами, при свете фонарика, любоваться туалетами известных артисток, — теперь, на фоне Кристины, все они казались деревенскими лахудрами. Какой бы красотой ни одарил Господь их светлость, но Кристина затмила даже собственную мать.

Неудивительно, что повесы всех мастей вились вокруг Кристины роем назойливой мошкары. Из её поклонников можно было выстроить очередь, которая, не единожды опоясав Москву, скрылась бы в дремучих муромских лесах. Да только не светило никому.

«И этот туда же, — Улита почувствовала, как от обиды и злости начинает задыхаться, — проведал, что я в дом вхожа, и теперь через меня к ней удочки забрасывает…»

Улита и не помышляла себя ни с кем сравнивать — что на роду написано, того никакими белилами не смыть. Но терпеть, когда в душу плюют, она тоже не собиралась.

— Да пошёл ты! — Улита швырнула в парня букетом. — Кобелина несчастный!

И стремглав бросилась прочь, едва сдерживая потоки слёз.

— Улита, ты чего?! — донеслось вослед. — Белены объелась?!

Пускай хоть оборётся. Слушать его больше не хотелось, а отвечать — тем более.

— Да постой же ты, дура! — парню вновь пришлось побегать, но он не отставал. — Нужна мне твоя Кристина, как… унитазу пропеллер! Если ты об этом… Я, если хочешь знать, с нею и без тебя уже лет пять знаком!

Прозвучало не очень убедительно. Проще было поверить в летающие тарелки и в маленьких зелёных человечков, чем в то, что этот оболтус водится с такими людьми. Однако, сама не зная почему, Улита остановилась.

— А чем докажешь?!

— Не знаю… Вот уж не думал, что это придётся кому-то доказывать… Хотя…

Порывшись в карманах, он достал свой смартфон и предъявил его Улите.

— У меня даже её телефончик есть.

Теперь поверить пришлось. Номера Кристины Улита не знала, но едва ли хоть кто-то способен так досконально подготовиться к вранью. Тем более что на экране была даже не фотография, которую любой дурак мог скачать из интернета, а рисунок карандашом, — настолько точный и подробный — дух захватывало!

Кристина смотрела с портрета как живая и такая же красивая. Только зачем-то пакостник-автор дорисовал ей козлиные рога, но даже они её не портили.

— И не стыдно тебе на барышень пародии рисовать? — Улита насилу заставила себя оторваться от экрана. — Срамотища-то какая!

— А это не я, — парень потупился, — мы вчера с одним… художником познакомились… это он рисовал, а я только зафоткал.

— Ну и дружки же у тебя! А познакомились как?

— С кем? С Феликсом?

— Больно мне интересно про твои пьянки слушать! С Кристиной. Вместе в гимназии учились?

— Нет. Рылом я не вышел, чтобы с ней в одной гимназии учиться. Я в химико-биологической учился, которая на Юго-Западе, — довольный, что его простили, парень всё больше оживлялся, — мой друг с нею учился. Даже за одной партой сидели. Он ей кнопки под жо… ну… подкладывал, в общем, а она на него ябедничала. С тех пор терпеть друг друга не могут.

От неловкости лицо залило краской. Живо представилось, как утонченная юная барышня с доступной лишь небожителям грацией и изяществом усаживается за парту, и вдруг — такой конфуз!

Однако кнопка под задницей — ещё не так страшно, а вот то, что среди богинь попадаются ябеды, в голове не укладывалось.

— У нас за такое, — прошипела Улита себе под нос, — головою в нужник макали…

— За что? — робко уточнил парень. — За кнопки или за стукачество?

— И за то, и за другое.

— А у вас — это где?

Вновь ласково поскрипывал снег под ногами, улица утопала в рождественских огнях, из лавки напротив тянуло запахом корицы и свежей выпечки, а прохожие с улыбкой оглядывались на них — дескать, милые бранятся, только тешатся. И так Улите не хотелось портить это волшебное утро — ни себе, ни этому бестолковому ухажёру с его псиной, — поганить сказку своею унылой правдой.

— В Караганде!

— У-у-у… Издалека же ты барыне пирожки несла! Как только всё не схомячила по дороге?!

— Послушай, Игорь! Или как тебя там…

— Да, Игорь, — он пожал плечами. — Только лучше называй меня Гариком, мне так привычней.

— Вот и послушай! — Улита чуть было не сорвалась на крик. — У нас — это в приюте! И приданного у меня нет!

— Какой кошмар! — он картинно втянул носом аромат чуть помятого букета и закатил глазки. — А хоть туфельки-то у тебя есть?

Шуту гороховому лишь бы позубоскалить — что с него взять?

— Какие ещё туфельки?

— Хрустальные. Как у Золушки.

— Тоже мне! Прынц выискался!

— Что правда, то правда… При такой-то Крёстной, — с многозначительной миной он кивнул в сторону Тверской, — принц мог бы быть и получше…

Улита вхожа в одни двери, Гарик в другие, а главное, они оба находятся в непосредственной близости от Кристины Сперанской. Однако, как только речь заходит о Кристине, мы неизбежно вступаем на зыбкую почву спойлеров.