Мемуары, которые я никогда не напишу

Когда человек подходит к рубежу, за которым неизбежно прекратится его существование, он начинает думать о том, чтобы хоть какие-то куски его жизни стали известными другим. В этот момент он и задумывает писать мемуары. 

Каждому из нас есть что вспомнить. И хорошее, и плохое. И то, чем можно гордиться, и то, чего стыдно.

Я не исключение, мне хочется рассказать о моей жизни -- и вовсе не для того, чтобы она стала кому-то примером или уроком. Вот просто тянет поболтать об этом. А то ведь уйду -- и уйдет со мной то, что, возможно, было бы кому-то интересно.

Проблема в том, что как автор -- я спринтер, а не стайер, и если чего-то не написал за один присест, то это зависнет на годы. Поэтому я не обольщаюсь, и классических мемуаров, которые пишут люди усидчивые, которые всю жизнь вели дневники -- у меня не будет. 

Будут кусочки. Отрывки из обрывков. Не в хронологическом порядке, а -- как в голову взбредет.

Сегодня вот о чем напишу: как я оказался на работе в оборонном институте.

На пятом курсе МАИ нас принялись распределять (тогда, в конце 70-х, еще было понятие "молодой специалист по распределению" и обязанность отработать три года там, куда пошлют). У меня были основания надеяться на то, что меня оставят в аспирантуре при кафедре конструкции двигателей летательных аппаратов, потому что я всю учебу работал в студенческом конструкторском бюро при ней -- и был на хорошем счету: выступал на студенческих научных конференциях, имел (в соавторстве) статьи в сборниках трудов студенческого научного общества и т.п. Да и учился неплохо.

На защите кандидатской диссертации выступают оппоненты. Первый:

– Слово "асперант" происходит от греческой отрицательной частицы "а" и латинского "сперо", что значит "надеюсь". Аспирант -- безнадежный. Поэтому данная диссертация не заслуживает быть принятой.

Второй: 

– Фи, коллега, вы не знаете правописания! Слово "аспирант" пишется через "и", а не через "е", и происходит от греческой отрицательной частицы "а" и латинского "спиро", что значит "дышу". Аспирант -- бездыханный. Пэтому данная диссертация не заслуживает быть принятой.

Древний анекдот.

Мне повезло: у одного из заместителей декана как раз заканчивал институт сын, и на кафедру взяли его. 

Почему повезло? А потому что распределили меня в очень хорошее место: Московский институт теплотехники (кто знает, тот поймет), и вместо аспирантской стипендии в 90 рублей в месяц мне сходу положили зарплату в 150, да еще и с квартальными премиями по ползарплаты, что, учитывая семейное положение и увлечения, было очень кстати. 

(Понял я это, правда, потом, а поначалу сильно расстраивался и очень не хотел выходить на работу, надеясь на то, что интриги моего научного руководителя все-таки помогут мне остаться на кафедре.)

Но сначала мне предстояло написать в МИТе диплом и защититься.

Привели меня в отдел, который занимался разработкой всяческих стендовых и вспомогательных твердотопливных двигателей. Начальник отдела посмотрел на меня, немного поговорил и назначил руководителя диплома, старшего инженера Валерия Матвеевича Я. Потом они покопались в бумагах и выдали мне на диплом задание: рассчитать и спроектировать некое стендовое изделие.

В итоге спецчасть моего диплома насчитывала 24 страницы, из которых 20 занимали формулы для расчета взаимодействия двух коаксиальных сверхзвуковых струй. Задача была -- определить параметры кольцевой струи, при которых давление в определенной зоне течения было не выше заданного. Это было нужно, чтобы испытывать высотные двигатели с соплами, имеющими высокий коэффициент расширения и рассчитанными на работу на большой высоте, практически в вакууме. 

Остальные четыре с небольшим страницы занимало обоснование расчета и методика испытаний, которые должны были подтвердить априорную оценку условий (я, кстати, дал там несколько вариантов такой оценки).

На здоровенном листе ватмана длиной в два с лишним метра я начертил сборочный чертеж установки. Написал остальные части диплома, имевшие отношение к делу, и решил, что все в порядке.

И тут вдруг оказалось, что по требованиям МАИ я должен еще и написать технологическую часть. Если бы я взялся делать это для того, чему был посвящен диплом -- то никогда бы не защитился, потому что для этого надо было бы начертить всю деталировку и согласовать ее с технологами. Поэтому пришлось воспользоваться опытом поколений и взять за основу диплом одного из предшественников, в котором был описан некий малогабаритный маневровый твердотопливный двигатель. Беда в том, что я не мог взять оттуда только технологическую часть, и мне фактически пришлось написать полностью еще один диплом, только без спецчасти (заимствовать один-в-один было нельзя, и мне выдали несколько измененные входные параметры, так что и расчет, и конструкцию я делал по образцу, но почти с нуля).

Все это загнало меня в жесткий депресняк (хотя в те годы и слов таких не знали), и в результате я на пару месяцев выпал из каравана. Руководитель диплома задавал мне по телефону неудобные вопросы, на которые я отвечал, что тружусь, аки рабочая пчела над сбором меда, но вопросы сложные, и поэтому все идет медленно. На самом же деле у меня было готово почти все, кроме нескольких чертежей, но я никак не мог заставить себя ими заняться.

В конце концов на меня наорали и напомнили, что до защиты осталось три дня. Пришлось дописать начисто то, что было в черновиках, и ехать к будущим коллегам.

Последние чертежи по моим эскизам дорисовывали трое из них; закончили мы за час до защиты.

Защитился я на "отлично", а спецчасть моего диплома заинтересовала руководство отделения, которое специализировалось на газодинамике. Они диплом забрали из спецбиблиотеки изучать, и более его никто не видывал.

Потом я болтался больше трех месяцев, пытаясь все-таки перераспределиться на кафедру, а параллельно бегал в журнал "Юность" пристраивать стихи (о чем тут в блоге есть кое-что), мастерил корпус для усилителя низкой частоты, мотал трансформаторы и паял что-то по схемам из журнала "Радио". Меня в описываемый период гораздо больше интересовала аудиотехника, чем ракетные двигатели, и я незаметно для себя (как выяснилось потом) изучил хороший такой кусок того, что изучают в институте связи. По крайней мере, то, что проходят на трех старших курсах.

В ту пору я легко рассчитывал усилители низкой частоты в уме и держал в памяти характеристики часто используемых в этой технике транзисторов.

Шкаф, построенный моими руками из двух листов 12-мм фанеры в закутке нашей с первой женой комнаты, был набит инструментами, радиодеталями и прочими полезными железками, включая древний ламповый осциллограф.

Но -- сколько веревочке ни виться, а конец найдется. В начале июня я все-таки вышел на работу. 

Мне выдали задание, которым я потом занимался аж девять месяцев, пока не... впрочем, об этом позже.

Задание было вот про что: отдел наш разработал некий стендовый твердотопливный двигатель, который должен был в течение примерно полутора секунд выдавать ламинарный поток высокоскоростных газов, нагретых до температуры около 3000 градусов и содержащих твердые частицы. Не буду говорить, зачем это было нужно, только намекну, что благодаря этому сейчас наши гиперзвуковые ракеты не просто летают как хотят, но и могут наводиться на цели на конечном участке траектории, несмотря на окутывающую их плазму.

Проблема заключалась в том, что изделия эти имели обыкновение с вероятностью 100% саморазбираться еще до того, как выходили на режим. При этом хвостовая половина с громким "еблысь" (извините, так формулировали испытатели) улетала и шлепалась в пруд, куда стенд был направлен именно на такой случай. К сожалению, согласно требованиям к изделию, поток на выходе должен был быть практически параллельным оси, для чего сопло имело длину около метра -- а состояло оно из трубы с вкладышами из дорогущего материала ВНДС, то есть спеченного вольфрама, поры между частицами которого были заполнены медью. Медь при высокой температуре вытекала и испарялась, охлаждая сопло, чтобы оно не меняло геометрические характеристики (я не очень занудно пишу?).

Почему это происходит, я понял со второго взгляда на сборочный чертеж. Разработчик сделал корпус свинчивающимся из двух половин, причем задняя имела внутреннюю резьбу и навинчивалась на переднюю, у которой резьба была наружной. Толщина стенки задней половины по резьбе была не более 6 мм, и к тому же резьбовой участок заканчивался канавкой, в которую вставлялось полимерное уплотняющее кольцо. Как только температура и давление в изделии достигали рабочих значений, газы раздавливали это кольцо и прорывались в резбовую зону, где тупо распирали тонкие стенки настолько, что резьба размыкалась -- и хвост улетал, куда ему надо.

Гораздо, гораздо позже я понял, что мне удивительно повезло и с отделом, и с его начальником (человеком довольно тяжелого характера), и с наставником, которым назначили того же Валерия Матвеевича. Они сделали на меня ставку -- видимо, на дипломе я произвел хорошее впечатление. Ни одному из молодых специалистов, которые пришли в институт одновременно со мной, не поручали разработку изделия в целом, от эскизов до рабочих чертежей, до согласования с технологами и до испытаний. А мне дали пройти все эти шаги за те девять месяцев, что я там проработал.

Но!

За эти же девять месяцев я понял, что работа конструктора (в тех условиях в СССР) -- это глухой тупик без малейшей перспективы. 

Я-то в МАИ, в студенческом КБ, привык к совсем другим порядкам, к совсем другому уровню технологий и разработки. Мы там занимались двигателями внутреннего сгорания, и 1-2 классы точности были в порядке вещей. А тут меня ориентировали на 5-7.

Мы там не знали, что такое "ограничитель", а тут меня ткнули носом в то, что выбирать можно не любые материалы и не любые типоразмеры комплектующих, а только те, что есть в этом самом "ограничителе".

Мы в МАИ не ведали, что такое "стандарт предприятия" и оформление сопутствующих бумаг по этому стандарту (которое занимало едва ли не больше времени, чем собственно конструкторская деятельность). У нас был собственный производственный участок, так что нам не приходилось согласовывать каждую мелочь с технологом, который спускал бы нас с небес на землю -- потому что наши станочники обладали высшей квалификацией, и им можно было объяснить жестами, что надо получить на выходе. 

Но что раздражало меня больше всего, так это сам характер деятельности. Читая про авиационные КБ сталинских времен, я удивлялся: там целый самолет разрабатывало меньше инженеров, чем было у нас в отделе. Там было четкое распределение работы: 

- Главный конструктор определяет компоновку и общие требования к изделию.

- Ведущий конструктор делает из этого чертежи общего вида.

- Старшие инженеры на основании чертежей общего вида изделия делают чертежи общего вида для отдельных крупных узлов (систем).

- Инженеры делают чертежи общего вида узлов помельче, из которых состоят системы.

- Техники делят узлы на детали, чертят эскизы деталировки и отдают чертежникам.

- Чертежники доводят деталировку до рабочих чертежей.

В конце 70-х вместо чертежников были инженеры (чертежников не осталось), а техники... Ну, у нас был в отделе один. Он выполнял работу инженера, но не мог быть назначен на соответствующую должность -- потому что не имел высшего образования.

Так вот, мне повезло потому, что я был одновременно ведущим конструктором, старшим инженером, инженером, техником и чертежником (в понимании сталинских времен). То есть прошел все этапы.

Но как же это было скучно!

Сделаю небольшое отступление. У нас на потоке вела философию вторая жена Г. Новожилова, генерального конструктора КБ Ильюшина. Замечательная женщина, очень талантливый преподаватель. Я обязан ей интересом к философии и тем, что не просто конспектировал, а разбирал работы классиков марксизма-ленинизма (и прочитал два тома "Капитала" -- увы, только два. Привет нынешним, которым "Война и мир" в тягость). Однажды она обмолвилась, что муж ее жалуется: никто не хочет идти в конструкторы. Я тогда ее не понял, а потом -- когда поработал конструктором -- ка-ак понял!

Короче, весь этот поток сознания был для того, чтобы выложить здесь стихотворение, сочиненное в 1978 году:

Где в Отрадном на задворках

Вьется мутная река,

Над полями, на пригорке

Притулился КЛК.

За своим тройным забором,

Оплетающим бугор,

Мы сидим, как в зоне воры,

И в окно глядим на двор.

Мы живём... помилуй, Боже:

Без начала, без конца --

Каждый день одно и то же,

Каждый год одно и то же:

Дни и годы без лица.

Распорядок, беспорядок,

Суета, рутина, крест --

Кто ж назвал тебя Отрадным,

Безотрадный наш проезд?

И сам институт, и КЛК (конструкторско-лабораторный корпус), и тройной забор на месте и ныне.

А вот полей и реки давно уже нет.