Гимн жестокости, боли и крови

Присоединяюсь к мрачному флэшмобу от Дарьи Нико.

Я против жестокости в жизни, но в своих произведениях прибегаю к использованию кровавых и нелицеприятных сцен. На мой взгляд, это урок для тех, кто живёт в мире розовых пони и радуги, жалуется на "суровое время", несправедливость и т. п., для тех, кто не знает, что такое настоящий страх, война, убийство, изуверство. Это не жестокость ради жестокости и эффекта "фу!" или "ух!". Это акцент, ударение, тычок пальцем в темечко.

Приглашаю вас взглянуть на одну из нелицеприятных сцен из романа "Клёкот из глубин".

Сын старосты заправил внутренности обратно в тело своей матери, прежде чем перевернуть его на живот. Он окончательно разодрал ночную рубашку покойной и закивал, раскачивая клювом на забрале:

— Через спину зашил, выходит, — голос вновь исказился металлическим эхом. — Хитро, хитро… Но я хитрее.

Пятеро подельников сына Фроуда Горьководного выстроились полумесяцем, спинами к столовой и выходу к прихожей. Молчали. Сам староста скрипел зубами и злобно сопел. Понятное настроение. Над телом его покойной жены кощунствовали, и ни кто-нибудь, а родной сын. Хотя, выходило, что сам Фроуд осквернил труп супруги первым.

«Решил спрятать корону внутри мёртвого тела… Мерзость, — Филип поморщился. — Семейка редкостных уродов».

Бард посмотрел на других заложников ситуации. Конюший Кристер и служанки держались друг за друга, как семья. Настоящие домочадцы. Смотрели на своего господина, и, как понимал Филип, во взглядах их осуждение перевешивало жалость. Тело домоправительницы истекло кровью в стороне от них. Багряная лужа от неё уже почти соприкоснулась с буреющей жижей, растекающейся от госпожи Горьководной.

Сын старосты поднялся, ещё раз тряхнул клятой короной, сделал два шага в сторону Филипа, хлюпая кровью на полу. Бард поднял голову. Острый клюв направился прямо на него, полы чёрного плаща раскачивались перед лицом, потому что отвратительный скрытень переминался с ноги на ногу. В каждом его движении присутствовало смешение чего-то зловещего и тошнотворного. Он направил арбалет на Филипа, усмехнулся, неожиданно обернулся к своему отцу:

— Давай поиграем, я…

Сын старосты прервался, недоговорив. С улицы послышался женский вопль. А за ним разразилась целая симфония пугающих звуков. Ржание лошадей, карканье ворон, детские выкрики.

— Что ещё за гадство? Проверь, — главный скрытень кивнул одному из подручных. Сам начал разминать плечи. Остальные прихвостни в масках чумных докторов переглядывались, крепче сжимая свои арбалеты.

В доме Фроуда разразилась настоящая драма. Но голос птиц и отчаянные вскрикивания животных и селян предупреждали Филипа о куда более печальных событиях. Всё дьявольски напоминало утро тингов, проведённых лагманом Беком.

«Когти, чёрные перья, яростные клювы воронов. Колдовство».