Гимн жестокости, боли и крови

Максим не поверил собственным глазам: над ним, ухмыляясь во все тридцать два великолепных зуба, каланчой возвышался доцент Петровский. На скамейке, нахально вытянув ноги, ковырял в носу бритоголовый «шкаф» с помповым ружьем. Старый знакомый – Коряга. Вот куда завела кривая дорожка бывшего вышибалу.

Возле распятия в натуральную величину возился с рюкзаком тип в кожаной куртке и джинсах. Он так походил на бандита из компьютерной игры, что Максим не выдержал и расхохотался.

- С ума сошел?! – крикнул Петровский.

- И какого я сюда полез? Скачковал бы себе по-старому на районе… - прогундосил Максим.

Тип в джинсах скрипнул зубами:

- Ща кровавыми соплями умоешься, юморист…

- Шмель! Тебя не спросили! – гаркнул Петровский. – Да, Максим. Как же ты влип-то? А еще пророк… или что-то вроде того.

- Я знал, что вы здесь.

- Зачем же ты сюда пошел? – едко спросил Шмель.

- Вы бы все равно меня поймали. Но можно устроить встречу с противником в удобное для себя время, так? – улыбнулся Максим.

Петровский нахмурился.

- Где твоя снаряга? – бросил он.

- Раз, два, три – не скажу. Вам она без надобности.

- Давай я его разговорю, доцент? Ногти выдеру – он нам все расскажет! – прорычал Коряга.

- Не гони волну! Нам действительно ни к чему его дрянное ружьишко, - елейным тоном ответил Петровский. – Но кое-что выяснить надо. Зачем ты пошел в Зону? Отвечай, быстро!

- Я ищу пропавших детей… Так это ты – «Рыжий кот»? – ответил вопросом на вопрос Максим.

- Нет, не я, - смутился Петровский, но тут же взял себя в руки. - Свалился ты на нашу голову… Что нам с тобой делать?

- А пусть он отведет нас куда надо, - отозвался Коряга. – Уж я постараюсь его убедить…

- Ты собрался играть с проводником на его поле? – оскалился Петровский. – Да ты сгинешь и не заметишь, как!

- Тогда в расход? У меня с ним старые счеты! – Коряга схватил ружье.

- Кто знает, что из этого получится, - сказал Шмель, внимательно разглядывая свои руки.

- Да ничего плохого! – Коряга навел дуло прямо в лицо Максиму и нажал на спуск. Сухо щелкнул ударник. Бандит клацнул затвором. Патрон покатился по полу и оглушительно взорвался. Картечь выбила из стены кусок штукатурки.

- Это тебе маленькое предупреждение, - сказал Петровский побелевшему Коряге. – Глупец, я пытался убить нашего друга три или четыре раза. Бесполезно. Вот если бы он сдох сам…

- Кажется, я понимаю… - начал было Шмель.

- Именно, - оборвал подельника доцент. – Распните его!

Коряга завернул Максиму руку за спину и швырнул к подножию креста. От боли на глазах выступили слезы. Максим едва сдержал стон. Бандит поднял его и прижал руку к перекладине.

- Ну! Быстрее, Шмель!

- Гвоздей нету, - растерянно сказал тот.

- Всему вас учить надо, мелюзга, - поморщился Петровский, вынимая из рюкзака моток липкой ленты.

- Вы ее всегда таскаете про запас? Для таких вот случаев? – вежливо поинтересовался Максим. И ахнул: от удара по ребрам перехватило дыхание. Ничего, переживет. Если, конечно, доживет…

- Разденьте его! – крикнул доцент.

Рубашка и майка полетели на пол. Шмель стащил брюки, взялся было за трусы, но Петровский остановил его:

- Не трожь, извращенец!

Шмель примотал запястья и голени Максима к перекладине. Посмотрел на часы на его руке и прошипел:

- Кварцевая дешевка.

- Механические на мне дохнут сразу. Сам не знаю, почему. Так что извини, братан, только такие.

Петровский посмотрел по сторонам:

- Чего-то не хватает…

Он достал из рюкзака черный маркер и нарисовал на лице Максима бородку и усики. Вышел на улицу и через несколько минут вернулся со свернутым в кольцо мотком колючей проволоки. Шмель и Коряга оскалились.

Доцент нахлобучил проволоку Максиму на голову. Ржавые шипы оставили на лбу кровавые борозды. От боли потемнело в глазах, но Максим не издал ни звука, ни стона. Он лишь зажмурился на секунду и слизнул попавшую на язык солоноватую каплю.

Петровский отошел на несколько шагов назад и оглядел творение своих рук:

- Инсталляция что надо! Наш Иисусик занял свое место!

Шмель и Коряга загоготали. Максим посмотрел им в глаза и, не обращая внимания на впившиеся в голову шипы, улыбнулся мучителям. Коряга набычился и вынул из-за пояса нож.

- Оставь, как есть! – приказал ему Петровский. – Собирайся, уходим! Рядом с ним нельзя оставаться долго! Шмель, веди нас!

Доцент вышел последним. Он задержался и послал воздушный поцелуй.

- Дисциплинка у вас… - прошептал Максим, глядя ему в глаза.

Петровский закрыл за собой дверь.

...

Максим не помнил, сколько времени он висел. Страшно хотелось пить. Язык превратился в соленую сухую тряпку, царапающую нёбо и десны. Шипы колючей проволоки рвали израненную кожу. Максим качнул головой и попытался немного сдвинуть страшный венец. В глазах потемнело, и он едва не потерял сознание.

Прямо перед носом, из ниоткуда, появилось ведро воды. От него веяло прохладой. Максим вытянул шею, изогнулся, пытаясь добраться до блестящей глади. Видение растворилось в тумане, зато со всех сторон теперь кружились бутылки с минералкой, чайники, кувшины и даже кастрюли.

Максим вдруг увидел себя на прогулке с мамой. Они шагают по городу в модный магазин, мать долго выбирает новое платье. Очень хочется пить. Максим просит воды, но в ответ на голову опускается тяжелая рука. Удар опрокидывает беззащитного ребенка на пол, и он катится почти до прилавка.

«Зачем вы так с дитем-то?» - укоризненно спрашивает продавец. «Не твое собачье дело!» - злобно рычит мать и рывком, за шкирку, ставит сына на ноги – «Роди своих и воспитывай, как хочешь! Я сделаю из него человека! Глянь, как уже выдрыбался, свинья!» Новые удары обрушиваются на голову. Маленький Максим не замечает боли. Телесные страдания отрываются от разума, уплывают куда-то далеко, оставляя его наедине с мыслями и мечтами…

Туман перед глазами рассеялся. В храм вошел смуглый человек в набедренной повязке. Если бы Максим смог протереть глаза, он бы, наверное, сделал это три раза. Не каждый день видишь перед собой Иисуса Христа.

- Так ты загнешься, дружище, - печально сказал Христос. – Но твоя стойкость заслуживает уважения.

- После… медовых компрессов это… ерунда, - прохрипел Максим, едва ворочая тряпкой-языком.

- Понимаю. Когда целиком обмазывают медом и суют на ночь в пластиковый мешок – это жутко. Помнишь, ты в детстве лизнул на морозе санки? Даже я не мог смотреть, как ты оставил на металле кусок языка, - вздохнул Христос. – Скажи мне, ты хоть когда-нибудь злишься? Сердишься?

- Не… умею, - попытался улыбнуться Максим. – Озверинчиком… не богаты?

Даже такая короткая речь утомила его. Голова безжизненно упала на грудь.

- Ты все шутишь… А дело-то серьезное. Добром часто пользуются злодеи. Помни об этом. Твои страдания переполнили чашу терпения и на небесах, и на земле.

Максим поднял глаза, но перед ним уже никого не было.

Стены храма сотряс удар грома. Шуршание дождя по крыше превратилось в шум настоящего ливня. Из трещины в потолке на лицо закапала вода – прохладная и сладковатая, как в бреду. Максим жадно слизывал ее, и понемногу жизнь вернулась в обессилевшее тело. Боль заполонила собой череп, вырвалась из тела и повисла где-то в стороне. Ужасно захотелось спать.

Глаза сами собой закрылись. Максим вдруг услышал дикий, но такой знакомый женский крик. Кто-то потянул с головы «колючку», и вспышка адских мучений затопила сознание…