Шлюхи и друг Бориса Ельцина

Попались мне тут воспоминания Бенедикта Лифшища и Георгия Иванова.  Я читал их когда-то. Сам же не особенно серьезно настроен к мемуаристике. Да, есть, что рассказать, думаю – часов на пять очень забористого. Но, знаете, скажешь что-то лишнее на минуту, а потом годами расхлебывай. Но вот сегодня хочу случай один вспомнить, все же. Довольно невинный. 

Был это девяносто девятый, наверное. 

В общем, один талантливый московский литератор челябинского происхождения, автор многих поэтических сборников, напечатанных на принтере, Михаил Белоплотов (Сарыч) среди своих знакомых был известен не только перманентным пьянством, почти полным отсутствием зубов, но и плохим знанием родной грамматики и очень неразборчивым почерком.

Одно время Михаил работал в журнале «Наша школа», куда я его, собственно, и привел. И работал там он хорошо. Но и отдыхал неплохо.  На какой-то презентации он, будучи уже очень нетрезвым, написал кому-то телефон редакции. Как он потом вспоминал – убей его бог, если он помнит, что вообще делал это. 

После презентации прошло два или три дня. В редакции находился только Тарас Рабко. Это был достаточно молодой парень, в свое время успевший побывать четвертым, если не третьим, а иногда – вторым, человеком в одной радикальной молодежной партии, бессменный лидер которой в свое время написал нашумевший роман на тему любви, эмиграции и эксгибиционизма.  Да что тут скрытничать? Партия называлась НБП. И давно запрещена. Тарас, по протекции ее лидера – Эдуарда Лимонова, насколько я знаю, довольно долго работал у Бари Алибасова в группе «На-на», потом был одним из основателей журнала «Наша школа», из которого ушел со скандалом, но удачно, оказавшись у галериста Гельмана. Позже он поступил на государственную службу, где, будучи человеком с юмором, решительностью и умом, сделал карьеру настолько серьезную, что серьезнее может быть только напутственные слова матери, военная присяга, исполнение гимна, исповедь, вера в Бога, звонок из администрации президента России и лицо потомственной ведуньи Инессы. В общем, он подружился с Борисом Ельциным. Причем – очень удачно, так как подружился не со старым Ельциным, а новым, то есть – молодым. Внуком, если одним словом. 

Так вот, Тарас сидел за компьютером в редакции, когда раздался телефонный звонок. Было это, напомню, через день или два после того, как Белоплотов-Сарыч оказался на какой-то литературной тусовке, где, конечно же, напился и стал всем писать номера телефонов  «Нашей школы». 

- Алло, - услышал Рабко в трубке женский дребезжащий старческий голос, - это журнал «Наши шлюхи»?

- Да, - не моргнув глазом, ответил Тарас. 

- Это звонит… поэтесса Анастасия Цветаева, мне восемьдесят шесть лет…. Мне дали ваш телефон. Скажите, ради бога, чего вы от меня хотите?!!

Этот случай всех очень рассмешил. Меня и сейчас он смешит, когда я его вспоминаю. 

Тут единственно, что стоит отметить еще – Анастасия Цветаева не могла звонить в редакцию, так как умерла еще в девяносто третьем. Но Михаил рассказывал именно так почему-то. К тому же, она была больше писательницей, чем поэтессой. Ее единственный сборник стихов вышел уже после ее смерти, в 1995 году. Возможно, звонила какая-то подруга Анастасии Ивановны, а в голове Сарыча, после пересказа Рабко, сформировалось имя покойной. Рассматривать вариант звонка с того света не буду как кощунственный, и нелепый – с чего бы Анастасия Цветаева стала звонить в «Нашу школу»? 

А название такое – для привлечения внимания, конечно. Типа, знаете: «Преступление и наказание», «Смерть в Венеции», «Блеск и нищета куртизанок», «Тайна Эдвина Друда» и так далее.