Кстати, театр -- это ведь тоже искусство

К флэшмобу от Елены Весенней: "Искусство в вашем мире".

Кстати, театр -- тоже искусство, да еще и какое! Вот для разнообразия я театральные эпизоды и покажу. Из "Дочери Хранительницы":

Сначала репетиция:

— Так, девочка, вот это уже лучше! Только выходи к зрителям помедленнее... Ну что это такое? Расправь плечи, не сутулься!.. Ладно, годится. Теперь говори свои слова!.. Да не «дулькис» же, а «дукис» — от этого весь смысл меняется!.. Ну вот что с тобою делать?

Свамм, примостившись на скамейке возле окна, наблюдал за старавшейся изо всех сил Орли. То и дело он давал ей какие-нибудь указания, потом иногда одобрительно кивал, иногда сокрушенно качал головой. Стоявшая рядом со Сваммом Гвен тоже внимательно следила за происходящим, но почти все время молчала, стараясь никак не выдать своих чувств. Лишь после одной особенно нелепой ошибки ирландки она не удержалась: чуть слышно хихикнула и тут же прикусила губу, смущенно спрятав глаза. Увы, Орли этот смешок все-таки расслышала — и, густо покраснев, выскочила из дома, хлопнула дверью, разревелась. Гвен поспешила следом и вскоре привела ее обратно — еще всхлипывающую, но уже робко улыбающуюся. А потом, сменив Свамма, сама взялась за ее обучение. Теперь вместо требовательных и чуть насмешливых указаний Свамма в комнате слышался мягкий, одновременно и решительный, и успокаивающий голос Гвен:

— Погоди-ка, не торопись! Давай попробуем еще разочек... Умница, отлично! А теперь еще раз!

Вот так Орли и провела весь день. С раннего утра и до самой темноты она училась выступать перед зрителями у Свамма и Гвен: жена Свамма тоже оказалась бывшей лицедейкой. Вдвоем те попытались вбить в голову бедной девушке с мунстерского хутора едва ли не всё, что знали и умели сами. И, несмотря на все старания, под конец чуть не опустили руки.

Нет, Орли вовсе не была бестолковой или чересчур неуклюжей. А когда она поддалась уговорам и, сначала смущаясь, но потом осмелев, повторила весь свой разговор с бронзовым рыцарем, Гвен ее даже чуточку похвалила. Беда у Орли оказалась совсем другая — но непоправимая. Мимы — они ведь не только считали себя наследниками римского театра, но и представления свои обычно давали на латыни — пусть и на испорченной, вульгарной. Ну, разве что в деревнях, случалось, переходили на камбрийский. А Орли...

А Орли по-настоящему хорошо говорила только по-гаэльски. Даже по-камбрийски она хоть и бойко тараторила, но чудовищно коверкала слова — сама это понимала, но ничего с собой поделать не могла. А с другими языками дело обстояло и того хуже: она могла с горем пополам объясниться на греческом койне и кое-что понимала на вульгарной латыни, но самостоятельно не могла связать на ней и двух слов. Ну, и еще знала несколько слов и фраз на саксонском: успела нахвататься по дороге. И всё. А хуже всего было то, что выучить нужные для представления слова, не понимая их, Орли была не в состоянии совершенно. Ну и как ей было выступать перед публикой — молча, что ли?

Конечно, ни поправить Орли камбрийский язык, ни, тем более, научить ее латыни времени не было. Вот и принялись лицедеи искать какой-нибудь другой выход. Сначала Свамм по неосторожности предложил: а пускай ирландка ирландку и играет, — и даже придумал ей такие слова, чтобы можно было обойтись одними лишь гаэльским и ломаным камбрийским. И ведь вроде бы выходило неплохо. Только вот Орли слова эти повторять наотрез отказалась, да еще и обиделась. Очень уж позорная доля ей доставалась — и для нее самой, и для всего ее клана. Еще бы: много ли чести в том, чтобы корчить из себя перед шерифом подвыпившую драчливую бестолочь, какими любят представлять себе ирландцев их давние враги саксы? И тогда Свамм предложил кое-что другое, да настолько удачное, что Орли приободрилась и даже дуться на него перестала. 

А теперь само представление.

Его начало:

Робин и Орли обосновались на вытоптанной лужайке неподалеку от ворот: провести их внутрь имения Мабин, конечно же, не смогла. Впрочем, Робин на это и с самого начала особо не надеялся, а уж когда узнал о визите королевы... В общем, и тому-то, что начальник охраны смилостивился и разрешил мимам выступить возле стены, а не погнал прочь, надо было радоваться как настоящему чуду. Кажется, Орли тоже это поняла: вздохнула, но приняла как должное. Что ж, придется им теперь надеяться на еще большее везение...

—Эй, мим, о чем задумался? Обещал представление — ну так и начинай!

Кричал тощий парень — высоченный, но по-подростковому нескладный. Кричал по-камбрийски — Робин даже узнал элметский выговор: был у него в Уэстбери знакомый из «легиона сирот». Но этот, конечно, никаким легионером не был: и молод был чересчур, и одет в какие-то обноски. А стоял парень посреди кучки зрителей — маленькой, но на редкость разношерстной.

Робин внимательно рассматривал их всех — чтобы не ошибиться в важных мелочах. Вот кучка ребятишек — и совсем малышня, и постарше: как же без них? Эти поспеют всюду, было бы только на что поглазеть — хоть на представление, хоть на поединок, хоть на казнь.

Вот двое стариков-англов — один однорукий, другой с безобразным шрамом через всё лицо. Ну, с ними всё ясно: мерсийцы-ветераны — может, кередигионской усобицы, а может, даже Зимнего похода на Хвикке. Что ж, эти бриттам боевые товарищи, съели с ними пуд соли — значит, перед ними можно играть и на камбрийском. Это хорошо: девочке-ирландке все-таки будет попроще.

Вот две молодые камбрийки. По одежде — служанки. Пожалуй, это еще лучше: если представление служанкам понравится, с них, может, и станется придумать, как провести лицедеев внутрь... Ага, Мабин им уже что-то нашептывает!

А вот монах-ирландец — а может быть, и бритт — их, пока выговор не услышишь, не различишь: и одеваются в одно и то же, и лбы себе бреют одинаково. Этот явно оказался здесь случайно: растерянно озирается, крестится, шепчет молитвы. Скорее всего, пришел по каким-то надобностям в Бат — да так туда и не попал. Эх, узнать бы у него, что там творится, хотя бы в окрестностях, — вот только сейчас это совсем никак! А вот шутить на божественные темы при нем, пожалуй, не сто́ит!

Так, а где же гезиты, где шерифовы дружинники, где, наконец, сам шериф? А нет никого — и это тоже понятно: у шерифа же гостит ни много ни мало королева Мерсии. Как же все-таки некстати она сюда заявилась: чего доброго, весь замысел из-за нее порушится!.. Ладно, потом будет видно!

Робин еще раз обвел публику взглядом, потом обернулся к стоявшей чуть позади него Орли, подмигнул ей, ободряюще улыбнулся. Шепнул по-камбрийски — тихо, но так, чтобы та услышала:

—Ну, красавица, начали!

Орли выступила вперед, тряхнула головой — распущенные огненные волосы водопадом обрушились на плечи. Широко улыбнулась. Вскинула левую руку с зажатым в ней большим греческим тимпаном. Ударила по нему правой рукой — раз, другой, третий — и закружилась в танце, выстукивая несложный ритм всё громче и громче, всё быстрее и быстрее — спасибо Гвен и за инструмент, и за науку!

Что ж, пора и ему тряхнуть стариной, вспомнить молодость!

Вылетел к публике — словно сорок лет с плеч скинул! И сразу вошел в роль. Принял страдальческую позу, состроил печальную гримасу. И громко, протяжно прокричал, почти пропел, устремив взгляд на стоящую среди зрителей Мабин:

Должно быть, дьявол нашептал

Мне в жены девку взять немую!

По слову доброму тоскую

Я так, что кушать перестал!

Слова для представления они со Сваммом и Гвен придумывали, пока Орли спала. Особо не мудрствовали: брали куски старых сатир и сшивали их вместе, лишь изредка досочиняя совсем новое. И все равно работа оказалась трудной. А ведь так надо, чтобы зрители это представление приняли, чтобы кто-нибудь расхвалил его шерифу!..

Робин перевел взгляд на Орли — та, всё так же широко улыбаясь, кружилась и вовсю колотила в тимпан. Хорошо колотила: и ровно, и не чересчур громко — слова не заглушала, а правильное настроение поддерживала, молодец! Потом окинул глазами публику — ага, служанки уже дружно хихикают, а Мабин пуще всех.

А потом посмотрел на ворота. И вдруг увидел, как те приоткрылись и в них показался немолодой длинноносый мужчина, закутанный в темно-синий плащ.

И его окончание.

Представление вовсю приближалось к концу. Несчастный муж уже успел сыскать лекаря для своей немой жены, лекарь уже уединился с ней якобы для лечения... Робин играл обоих — и мужа, и лекаря — даже не переодеваясь, лишь то набрасывая, то скидывая капюшон и говоря на разные голоса. Зрители, по счастью, оказались непривередливы и, вопреки всем опасениям, этому не возмутились: вполне искренне хохотали, иногда рукоплескали и то и дело выкрикивали обоим героям всяческие советы. Оставалось отыграть лишь последнюю сцену, в которой так и не исцеленная и едва не обесчещенная жена должна была устроить праведную расправу над мужчинами. А сейчас Орли опять танцевала и била в тимпан — сразу и поддерживала зрителям правильное настроение, и давала изрядно уставшему Робину возможность перевести дух.

Робин и правда отдыхал. Незаметно отойдя в сторону, он прислонился к стволу росшей на краю поляны молодой липки, прикрыл глаза — да так и застыл, подставив лицо лучам не по-сентябрьски жаркого солнца. Неожиданно, совсем некстати, на него нахлынули воспоминания. В памяти всплыл такой же не по-осеннему солнечный сентябрьский день бог весть сколько лет тому назад, когда юный послушник со странным, непривычным для камбрийского слуха франкским именем Хродберт, изгнанный за богохульную проделку из глиусингского монастыря Кор Теудус, печально брел по дороге на запад, в сторону Гвира, всё дальше и дальше от родного Гвента...

— Эй, парень! Не скажешь, это дорога на Кер-Ллухур?

Спрашивавший выглядывал из нагнавшей Хродберта крытой повозки, влекомой парой мохнатых длинноухих мулов. Бритоусый как истинный римлянин, говорил он тем не менее на чистейшем камбрийском, да еще и с гвентским выговором. Этого только не хватало — еще, чего доброго, узнает сына поварихи Радалинды из заезжего дома Кер-Леона! А что будет с матушкой, если та узнает, что его вышибли из монастыря — уж лучше и не думать... Однако идти пешком дальше тоже не хотелось. Решение Хродберт принял быстро. Оглядел бритоусого — и по лишь ему ведомым, но до сих пор ни разу не подводившим признакам счел того безобидным простаком. Ухмыльнулся:

— Подвезете туда — скажу!

Вот так и прибился Хродберт к труппе мимов, что странствовала по Придайну под предводительством старого думнонца Пирана ап Кенуина. И провел в ней целых семь славных лет. Сдружился и с веселым коротышкой-подменышем Эрком — с тем самым, что потом осел в Мерсии и обзавелся прозвищем Свамм, — и с ворчливым толстяком Мадроном, и с ветреной красоткой Дероуэн, и с земляком-гвентцем Франсисом, когда-то так кстати согласившимся его подвезти... А потом пути их разошлись — по его собственной дурости: попутал бес Хродберта, к тому времени давно уже откликавшегося на имя Робин, не вовремя подшутить над жадным епископом. Пришлось от мимов уходить — чтобы не подставлять под удар старых товарищей. И началась совсем другая жизнь — та, которая прославила Робина Доброго Малого на всю Британию...

Здесь, у ворот поместья, Робин почувствовал себя словно вернувшимся в те давние времена. Снова вытоптанный лужок на обочине дороги — сколько же раз такие поляны возле городских стен служили сценами для странствующих лицедеев! Снова жадные до зрелища зрители — сейчас они кричали от восторга, но попробуй только им не угоди: тут же кто-нибудь, не раздумывая, запустит в тебя комком грязи, а то и камнем. И снова ожидание самой главной награды для лицедея — аплодисментов...

К реальности Робина вернуло противное жужжание. Вздрогнув, Робин открыл глаза. Отмахнулся от назойливого слепня, кружившегося возле уха, — и мысленно поблагодарил его: вовремя же заявился кровопийца, не дал заснуть! Оторвался от дерева, шагнул навстречу Орли, едва приметно кивнул ей. Повернулся к зрителям. Обхватил голову руками, согнулся, всем своим видом показывая ужас.

Орли отбросила в сторону тимпан. Теперь в ее руке появилась длинная веревка. Стремглав подлетев к Робину, «немая жена» взмахнула ею... Миг — и веревка со свистом пронеслась совсем рядом с его спиной, обдав холодом — однако же до тела не дотронулась. Нет, какая же все-таки меткая рука у ирландки!

Веревка свистнула еще раз, потом еще... Орли торжествующе мычала, усердно изображая немую, а Робин боялся шевельнуться: не ровен час, зацепит! — и только жалобно вскрикивал после каждого свиста. А зрители покатывались со смеху, шумели, кто-то принялся восторженно выкрикивать: «Не-ма-я! Не-ма-я!» Оставалось совсем немного: пробежаться по поляне, растянуться на ней, потом подняться, возгласить заключительные слова... И всё — как говорил магистр Пиран, пла́удитэ, ки́вэс!

И вдруг толпа умолкла. Одна лишь веревка продолжала свистеть во внезапно воцарившейся тишине: видно, Орли так увлеклась, что ничего не замечала. А ведь что-то явно произошло! И, как назло, Робину, согнутому в три погибели, было не распрямиться, не попав под удары, — а значит, ничего не рассмотреть...

Всё разъяснилось через считанные мгновения. Совсем рядом раздался низкий голос, властно произнесший по-саксонски:

— Эй, девка, а ну-ка покажи свою веревку!