Проклятый Бушкен!

Он шел позади, не торопясь, как на прогулке,  и помахивая мечом, словно прутиком от слепней. Выглядел он теперь по-настоящему жутко, но при этом и как-то... благородно, величественно. Как выглядел бы ученый или философ, да и не в нашем Университете, а прямо в столичном Коллегиуме, совмещенном с Королевским Советом. Вот там бы он как родной был, дать ему только камзол подороже...

Силы Тигиля иссякали. Он едва-едва смог заковылять на мостки, но, чересчур понадеявшись на перила, проломил их и сверзился в запруду. Запруда была поглубже, чем лесной ручей, вода охватила Тигиля по горло. Вместе с водой пришло что-то вроде облегчения и безразличия — он уже порядочно набегался.

Бушкен подошел к запруде со своей фирменной улыбкой, по-философски спокойный. Он совсем не устал.

— Мы там же, где начинали, — сказал он, усмехнувшись. Ну, ты готов? — Спросил он, как о чём-то совершенно рядовом и банальном.

— Готов ли я? — Тигиль чуть не засмеялся.

Три года назад однорукий старик на полудохлой кляче на редкость прытко поколотил Тигиля узловатой клюкой, якобы за нерасторопность. Отец тогда вмешался и отогнал старика. Слава Солнцу! В тот день Тигиль убедился, что Бушкен — не галлюцинация. Но с тех пор Бушкен приходил регулярно в разных обличьях увечных людей, со все более странными выходками, в результате которых у Тигиля всякий раз появлялась в руке палка, а позже — печная кочерга, и его драки с Бушкеном из раза в раз все больше напоминали уроки фехтования. Откуда тот приходил и чем он на самом деле был, давно Тигиля волновать перестало. Лишь бы все это закончилось.

Это была школа, которую он не просил и не хотел. Школа, из которой оказалось невозможно сбежать.

Он же специально уехал в Туон, в том числе и затем, чтобы потерять этого психопата, найти фехтовальщика из гвардейских и заниматься частным порядком. Но Бушкен снова его нашел, приняв личину кладбищенского однорукого сторожа...

— Готов ли я? — повторил Тигиль. — Ты же убивать меня собрался, как можно быть к этому готовым?

— Вот ты мне и скажи, как. Бегаешь от смерти ты довольно сносно. Не чета другим «мастерам», прямо сразу сообразил, что в ногах есть своя сермяжная правда... Значит, готов.

— Старик... — сказал Тигиль, ощущая усталостью всего тела какой-то бугорок под ягодицей. — Давай ты либо убьешь меня, либо катись к ведьмам... Да вообще, катись к ведьмам в любом случае. Со всей своей школой для инвалидов умственного труда.

Бушкен тепло улыбнулся.

— А, значит и школа моя не нравится, — сказал он, совсем не сердясь.

— Да было бы чему нравиться, — отозвался Тигиль, нащупывая рукой круглый булыжник, явно из туонской мостовой, брошенный в эту запруду кем-то давным-давно. — Это не школа, это дурка. Психическое... заведение. Я видеть тебя не могу, старый ты поехавший придурок. Убей меня, если хочешь, только уберись с глаз долой, пожалуйста!

— Муахахахахахахаха! — захохотал Бушкен так жутко, как еще никогда не хохотал, огромным щербатым ртом, отвалившимся, как портал в само Подтемье, и вдруг мерзко прогнусавил: — НееееееЕЕЕеееееееЕЕЕЕЕЕЕЕеееееТ! Не бывать тому! В твоих глазах, юноша, я на веки вечные, до следующего Катаклизьма, как минимум! И не только до смерти, а вообще навсегда, и не только...кхм... в глазах, хехехехехееее....

Разложился Бушкен на тысячу Бушкенов, одинаковых с лица, все они вынули мечи, окружили запруду, и синхронно вступили в воду, чтобы Тигиля наконец-то зарезать. Ясно, что в этот примитивный сказочный маскарад Тигиль не очень-то поверил, но ему вообще было не до того. Он вдруг понял смысл слов Бушкена, и понял, что возможной мучительной смертью прямо сейчас ничего не закончится, — Бушкен не оставит его в покое, сколько не переезжай, сколько ни беги, сколько ни кричи на него обидными и даже самыми обидными словами — обучение будет продолжаться. Так, видимо, работали старые мастера до Катаклизма, так работают и теперь — тот из них, который нашел путь из долины смерти сюда, в мир живых, очевидно работает именно так. И конца-края этому не будет никогда.

Все это так обозлило Тигиля, неожиданно и резко, что он просто, без прелюдий, схватился за нащупанный в запруде булыжник и рывком бросился на Бушкена — на того самого, центрального из тысячи Бушкенов, которого по-прежнему видел безошибочно. Странно, но Бушкена получилось захватить врасплох — видимо, в воде он чувствовал себя не так уверенно, но увернуться от камня в голову он не успел. Тигиль повалил старика в воду, взгромоздился на него сверху и добавил несколько штрафных ударов по до смерти надоевшей ему щербатой гримасе, впрочем, ничуть от этого не меняющейся.

— Сволочь!...Мерзавец!!... Старый содомит!!! — хрипел Тигиль вполголоса, топя старика в запруде. — Как же ты меня измучил! Как ты мне надоел!! Сколько ты мне крови выпил, паскуда!!! Отвали от меня! Отвали, гнида!!!!...

Он выпустил камень и попытался удержать старика под водой, чтобы избавиться от него раз и навсегда. Если вдуматься, никакой силы убеждения на этого выдающегося педагога по фехтованию не хватит, а вот покончить с ним — такое могло бы помочь.

Словно услышав эту его мысль, Бушкен выполз из запруды на бережок, буквально шевеля спиной, выполз вместе с сидящем на нем и держащим его за горло Тигилем. Меча при Бушкене уже не было. Тигиль сполз обратно в воду, пошарил там в поисках меча, но нашел только свой булыжник и решил, что тот вполне хорош.

Бушкен, взъерошенный, мокрый, с окровавленным лбом и шальными ведьмовскими глазами, потерявшими всякую разумность, с дергающимися руками, счел уместным броситься наутек. «Э нет!» — подумал Тигиль и пустился за ним в погоню, примеряясь ударить его булыжником в затылок.

— Не уйдешь!! — рычал Тигиль в убегающую спину мерзкого старика.

— Ах вот ты как, молодое поколение, — бормотал Бушкен испуганным голосом, сматываясь от своего молодого ученика. — Ах вот ты значицца как, да... Мастер-ломастер, вот твое мастерство, значицца... На детей, на стариков... на немощных, на беззащитных... с камнями кидаешься, значит, да??... Ах какой же ты же змей одноглазый... Ах какая гадюка...

— Убьюууууу!!! УбьюююУУУУУУУУ!!! — ревел Тигиль и бежал за ним, слегка прихрамывая. Возможность догнать и убить невыносимого старика вдруг расцвела перед его мысленным взором прекраснейшей из картин... Мир без Бушкена, о Всемилостивое солнце, какой же это будет прекрасный мир!

Бушкен улепетывал, как немолодой подагрический павиан, сбежавший из зоологического сада, такой немолодой, что будто бежать ему лениво, но приходится... И все это Тигиль тоже принял за чистую монету, как и всегда принимал за чистую монету все бушкенские пантомимы и прочее бушкенское вранье. Старые мастера потому и старые, и потому и мастера, что не поверить им невозможно.

И только, уже забравшись на крышу сарайного флигеля, а с нее на сам сарай, преследуя Бушкена, полезшего туда же несколькими мгновениями ранее, Тигиль понял, что очередное бесстыдное притворство Бушкена подошло к концу.

Бушкен стоял теперь на другой крыше — через улицу, примерно в двадцати метрах от Тигиля, куда за такое короткое время не смог бы переместиться человеческим способом, но только Своим.

Меч, который он якобы потерял в запруде, снова сверкал в его руке. Бушкен ухмылялся той же самой покойницкой улыбкой, и над головой его сияла лютым мертвенным фонарем та же самая луна.

Тигиль понял, что готов бессильно опуститься на колени, но прожигающая все его измученное, исполосованное и покалеченное тело ярость заставила удержаться прямо, балансируя на широко расставленных ногах.

Так они и стояли на крышах Уздока с полминуты. Однорукий старик с мечом и мальчик с булыжником в покалеченной руке.

Тигиль видел, что Бушкен готовиться прыгнуть, что тот более не намерен играть с ним в потешные поддавки ни в воде, ни и в грязи. С водой у старого мастера отношения не сложились, но крыши Бушкену явно благоволили. Именно тут он и сделает то, что хотел.

Если только....

Тигиль прыгнул сам. Прыгнул первым.

Сделав скользкий грязный булыжник центром тяжести всего своего существа, спружинил с крыши сарая и перелетел на ту самую крышу, где только что щерился беззубой ухмылкою Бушкен.

Однако Бушкена там уже не было. Проклятый мерзавец гнусно ухмылялся теперь с крыши лесопильной мастерской, до которой было как минимум метров пятьдесят по диагонали.

Тигиль не дал себе права замешкаться — прыгнул вновь, высоко, с двумя переворотами в воздухе, даже не задумываясь, как он вообще это делает — к черту все эти удивления, старика надо выпроводить из своей жизни, а ради такого можно и попрыгать. Раз уж у него получается...

Сжимающая булыжник рука Тигиля неслась точнехонько в череп старика, но снова пришла в пустоту. Старик опять переместился, на сей раз чуть ближе, на приземистую крышу «Рогатого фея», и оттуда показывал единственной рукой длинный нос, возбужденно перепрыгивая с одной мерзкой тощей ножонки на другую мерзкую тощую ножонку.

Проклятый Бушкен!

Тут уж Тигиль не удержался — подпрыгнул почти до самых небес, весь Уздок уменьшился до размеров городка в табакерке, а потом вернулся к своим нормальным размерам, но достаточно плавно, чтобы Тигиль успел заметить, как Бушкен точно таким же прыжком меняет позицию, перемещаясь на крышу большого сарая на скотном дворе. Тигиль в полете запустил в Бушкена булыжником, но к несчастью промахнулся. Булыжник, срикошетил о единственный в Уздоке вымощенный участок городского тротуара возле колокольни и угодил в окно конторы старосты.

Вот ему радость будет поутру, Савлу Марцони. Узнает он, какие масштабные вещи могут твориться в его Солнцем занюханной деревне.

Очутившись на крыше «Рогатого фея» Тигиль не сразу нашарил глазами Бушкена — тот, будучи против луны, становился менее заметен. А когда он разглядел своего противника, то понял, что старик вырос раза в два и роковой безликой тенью замер далеко на марцониевом свинарнике, как Фалерс перед ректоратом, только что свитка в руке не хватало. Но вместо свитка у Бушкена был меч.

Не думать, главное не думать. Просто делать. Теперь или никогда.

В этот прыжок Тигиль вложил все силы, — не тела, но духа, горячего намерения покончить с этой унизительной, кровавой школой, которую он не просил.

Он летел как стрела и сарай приблизился слишком быстро. Тигиль не рассчитал — со всего размаху врезался в старые доски, проломив собой крышу сарая. Ноги его повисли над проснувшимися, испуганными свиньями, поднявшими истерический хрюк и хлюпающий гвалт внизу.

Свиньи ему никогда не нравились, в отличие от кошек. Свиньи жили в говне. Более того, они жили в собственном говне, находя в этом явное изощренное удовольствие.

В ярости и омерзении Тигиль попытался вывернуться из пролома, чтобы поскорее вылезти на крышу. Но грудная клетка крепко застряла между досками, ухватиться руками оказалось не за что, дотянуться до ближайших стропил не выходило. Свинский визг и толкотня под свисающими тигилевыми ногами нарастали.

Тигиль выхватил взглядом далекий силуэт своего личного безумца... Тот стоял на вершине колокольни, в позе не только развязной, но и исключающей любое возможное равновесие. Фиолетовый балахон превратился в ливрею, небрежно наброшенную на голое старческое тело...

Та самая ливрея... Которую Тигиль несколько лет назад испачкал брызнувшей износа юшкой.

Сколько ему тогда было? Девять? Бушкен повадился являться в образе однорукого ливрейного конюха при больших господах, что ночевали на станции. Находил Тигиля на кузне и, не дав мальчику опомниться, бил по лицу — молча, раз или два, после чего исчезал. Господа менялись, у них были разные кареты, разные лошади, они приезжали в разное время суток, но конюх при них всегда был в этой же самой фиолетовой ливрее, и всегда находил Тигиля, где бы тот ни был...

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Тигиль не увернулся и не бросился на конюха с кулаками. Этого-то Бушкен и добивался, ловко подсунув разъяренному мальчику в руки палку. Палку... вот да!

Тигиль вспомнил тот свой первый поединок с Бушкеным и вместо того, чтобы обозлиться, почему-то усмехнулся. Искренне и беззлобно усмехнулся, нависая над свиньями из проломленной крыше, как вор, пока еще не пойманный, но уже скоро... еще мгновение...

Вот он! Уже группируется! Бушкен!

Проделав мечом ослепительно красивые карусели, чем многократно разрезал на крупные осколки свой личный фонарь в мире том и в мире этом, Бушкен вдруг прокричал Тигилю через густую августовскую ночь странное:

— НАРЕКАЮ ТЕБЯ ПАРЦИФАЛЕМ!

И прыгнул.

На сей раз без всякой клоунады, ровно на мальчика, острием меча вперед.

«Мои останки упадут вниз, и их сожрут Свиньи», — успел подумать Тигиль, перед тем как меч Мастера Мечей раскроил его от макушки до задницы. Точно пополам...

Тигиль ощутил каждый миллиметр своей плоти, разрезаемой по вертикальной оси. Каждый микрон своего мира, разрезанного в одно мгновение, как яичная скорлупа, но без всякого утомительного проклевывания, а вот так, одним безразмерно щедрым движением...

Когда сознание вернулось к нему, стоял полдень. Испуганные лица уздокских жителей, мрачное лицо лично старого Марцони, которому навели столько убытку в хозяйстве.... Запахи Диниса и Ваниса, побывавших возле него, пока он был в беспамятстве, но теперь куда-то ушедших — впрочем, понятно, куда. И еще один важный аромат слабо витал в свинарнике... Тот, молодой, кузнечный, — запах, который Тигиль искал.

Уздокские жители расщедрились на кружку квасу, но ничего так и не добились от мертвенно бледного студента с покалеченной рукой и распухшей ногой, в глазах которого застыло выражение, будто он только что выпал из Подтемья... Если бы Тигиля Талески не опознали приятели, случайно заночевавшие в «Рогатом фее», то местные могли бы с чистой совестью заковать его в оковы да отвезти в гвардейский каземат. А так — послали за Туонским проректором для разбирательства...

Прибывший в Уздок на карете проректор Брешер ворвался в сарай, решительно закатывая рукава, чтобы тут же прямо бить опозорившегося студента, хватать, трясти за грудки, грозить отчислением, но увидев, что сталось с Тигилем передумал и заметно сбледнул с лица. Алоиз Брешер был не из пугливых и многое повидал, а потому понял, что дело нечисто.

Покалеченный мальчик не был пьян. Синяки, порезы, опухшие, ободранные локти, ладони, исцарапанное колючими кустарниками лицо, распухшая толчковая — минимум месяц без тренировок, как пить дать, и главное — пустые, мертвые глаза без всякой мысли. Просто стеклянные шарики, а не глаза.

— ... чтобы до ТАКОГО допиваться! — гремел над ухом староста. — Чтобы ТАК себя не беречь! Чтобы НАСТОЛЬКО не иметь стыда!! Ужас! Позор!

— Разберемся... — отстраненно ответил Брешер, жестом веля приехавшим с ним братьям Травинским грузить Тигиля в карету.

— Со всяким может случиться, товарищи, — басил Комарович, обращаясь к местным. — Все бывают юны и безрассудны, даже такие толковые как он. Прошу, не судите его строго. Вино, женщины — научиться этому правильно не так просто, а как без этого?

Брешер напряженно жевал усы. Сидящий в карете напротив него Тигиль оставался в удобной прострации. Пусть говорят там что хотят... что они могут знать? Входило ли когда-нибудь в их макушки лезвие меча? Проходило ли по всему телу до самого низа? Нет, такого с ними не случалось, это видно по глазам. Следовательно — «что вы можете понимать?»

По бокам кареты, слева и справа, ехали капитаныши Травинские, одинаковые с лица. Они заглядывались на Тигиля с одинаковыми ухмылками на ничего не знающих физиономиях. Только у Эрика ухмылка была почти торжествующая, а у Эмиля — несколько смущенная.