Читая (около)номенклатурную прозу

Кто-нибудь, кроме немца Вольфганга Казака, специалиста по русской литературе советского периода, помнит (кроме имён названий, ставших мемами) так называемую "номенклатурную прозу" -- всех этих грибачёвых, кочетовых, софроновых, марковых?

От Грибачёва остался только "Заяц Коська" (да и то это очень похоже на копиркина из "Зайки Пети" менее раскрученного литератора Станислава Мальцева). От Софронова -- только песня "Шумел сурово брянский лес". От Кочетова -- только пародии на него "Чего же он кочет?" и "Чего же ты хохочешь?". 

Ужас у хододильника, после написания стилизации под деревенскую прозу "Соль земли, или Северная сказка": а ведь "Соль земли" -- был роман у Маркова! Да, и у Маркова супруга тоже была литератором. Википедия говорит, что они были одногодки и прожили в долгом счастливом браке. У неё образовательный ценз (истфил Ленинградского универа) был куда выше, чем у него (тот даже в провинициальном педе недоучился). Хотя (почти) у всех номенклатурных совписов были редакторы и корректоры, потому что слог у них был ужасный, если не смешной, и грамматические ошибки -- тоже такие же. Уж не работала ли она редактором для мужа? Да, и супруге хватало такта печататься под девичьей фамилией Кузнецова. 

И да, вспомнил: нам эту Кузнецову в школе задавали читать, на пару с Воронковой. И если "Старшую сестру" Воронковой бывшие советские читатели очень даже помнят и обсуждают, то то же "Честное комсомольское" Кузнецовой не обсуждает никто, хотя она много где лежит оцифрованная.

Впечатление -- это клон "Старшей сестры", тоже школьная (мело)драма, но в отличие от Воронковой, кроме любви там еще и смерть (спасая зимой трактора от пожара, гибнет комсомольский вожак школы, красавец, умница и отличник). .

Со "Старшей сестрой" "Честное комсомольское" родит не только эпоха написания (середина пятидесятых), но и явный социальный заказ -- эксплицитная крикливая антирелигиозная пропаганда: в обоих романах клеймится, как проявление открытой нелояльности, почти государственная измена, освящение куличей на Пасху. 

Но вот описание истории болезни героя, пострадавшего от несовместимого с жизнью ожога у Кузнецовой вполне реалистично: такие больные обычно погибают не сразу, а спустя несколько дней, как правило от сепсиса, вызванного некрозом поврежденных тканей. 

Равно как реалистично показаны детали советской ювенальной юстиции (ЮЮ), которых нет в Википедии, и которые трудно нагуглить: "детскими колониями" в то время назывались не уголовно-исправительные учреждения для несовершеннолетних, в которые отправляли по суду, и которые с 1960х стали называться воспитательно-трудовыми колониями (ВТК), а в постсоветское время -- воспитательными кололниями (ВК), а административно-исправительные учреждения, в которые направляли безнадзорных подростков-административных правонарушителей по совместному решению органов Министерства просвещения, Министерства внутренних дел и местного самоуправления (комиссии по делам несовершеннолетних). С 1960х их стали называть "спецшколами" и "спецПТУ"; пребывание в них было бессрочным: до "исправления", либо до совершеннолетия. 

Иногда у Кузнецовой зашкаливает (по современным вокистским временам) неполиткорректность: так, положительные персонажи, опытные учителя отзываются от двоечниках и хулиганах: "Это человек от природы не умный, не способный". Притом это в ту эпоху, когда официально отрицали генетику и проповедовали лысенковщину, что-де "всякую наследственность можно исправить воспитанием, от человека до пшеницы"!

Впрочем, тот же положительный герой, математик-энтузиаст и педагог от Бога произносит совершенно савватеевский по духу пассаж (это в официально-безбожном СССР, где даже святить куличи -- недалеко ушло от измены Родине!): "Математика — абсолютная монархия. Она царит одна и ни с кем делить своей власти не может."

И он же, по духу скорее оттепельский прораб, совершенно чуждый имперства, рассуждает после гибели своего лучшего ученика так:

"Мы воспитывали их в атмосфере одной лишь радости. Даже от книг, в которых говорится о смерти, мы оберегали их, и они привыкли к тем книгам, в которых все хорошо кончается. Не понимают они еще страдания, не подготовлены к нему, а оно неизбежно, потому что на свете существуют и болезни, и смерть, и неудачи, которые подчас могут сопутствовать человеку на протяжении всей жизни. Эта атмосфера постоянного благополучия может лишь развить в них эгоизм. Здесь наша вина. Наша ошибка…"

Хмм... Странно как-то. По сюжету романа, действие происходит в осенью-зимой 1956 года. То есть школьники десятого класса родились еще до ВОВ. У половины класса, если не больше -- это подчеркиквается неоднократно -- по понятным причинам нет отцов. Ну, и комсмольцы то и дело берут друг друга на слабО: "А сможешь ли ты быть достойным Зои Космодемьянской, Олега Кошевого, Александра Матросова, и т.д.?"

То есть сетования "мы из изнежили, они забыли про войну, которая у каждого поколения должна быть своя, их жизнь слишком переоценена" -- которые я слышал во время Афганской войны школьником, и которые современные россияне слышат от соловьёвых -- для людей, рожденных в 1939-40 годах, явно не в кассу. 

Кстати, кто в послевоенном СССР проповедовал такое людоедство (вроде бы официально доктрина была другой: "Война не должна повториться, у прогрессивного человечества достаточно сил и влияния, чтобы так сделать"): "У каждого поколения должна быть своя война, чтобы оно не изнеживалось, война -- закаляет дух нации и оздоровляет его морально" и даже "Если ты не погиб в бою -- значит, ты и не жил в полной мере"? 

Обычно это делают диванные пропагандисты, "которые в тылу важнее". Как я ненавижу этих сеятелей смерти! Желаю им удобрить чернозём.