Персонажи-поэты

К флэшмобу, воскрешенному Натали Карэнт: о наших персонажах -- прозаиках и поэтах.

Я, по-моему, в этом флэшмобе уже участвовал. Ну да ладно. Приведу опять двоих персонажей-поэтов, но на сей раз вместо их творчества расскажу их истории.

1. Эрк ап Кэй про прозвищу Свамм -- персонаж "Дочери Хранительницы". Карлик, бывший странствующий комедиант и поэт-самоучка. Живет в альтернативной Британии VII века, родом с запада Думнонии (нынешнего Корнуолла).

Эрк -- персонаж полностью вымышленный, но вот некоторые реалии той истории, которую он рассказывает, списаны с реальных -- правда, сдвинуты хронологически на более ранние времена. Впрочем, кто сказал, что в описываемое время эйстетводы уже не могли практиковаться?

Эрк оборвал рассказ, всплеснул пухлыми руками. И заговорил совсем иначе: торопливо и как-то виновато:

— Ох, не о том я речь веду! Историю ту я ведь сам заварил, не Робин. Молодой я был, глупый совсем. Пару комедий написал — ну, и возомнил себя поэтом не меньшим, чем сам Анейрин. Сейчас-то комедии те вспомнишь — аж совестно становится. А тогда... — он вздохнул, перевел дух. — Вот как дело было. Приехали мы как-то раз в Кередигион. Остановились возле Аберистуита — думали показать там пару мимов на римский лад. Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Только нашли подходящее место, только лошадей выпрягли — откуда ни возьмись, является Гервон ап Дилан из Порт-Эсгевина! Идет, как и положено барду — с крутом за спиной. А надо сказать, гвентские Вилис-Нейрины того самого Анейрина в своем клане числили, даром что он был северянином из Гододина. И, должно быть, числили все-таки не зря: славных бардов среди них всегда было немало, а уж и старик Гервон, и сын его Овит — точно не из последних.

Услышав знакомое имя, Танька встрепенулась. Овит ап Гервон, бард из Кер-Леона, — тот самый, подаривший ей свою арфу! Тут же из головы ее вылетели все размышления о правде, о лжи и о поддельной памяти, а перед глазами как наяву предстали пиршественная зала «Золотого Козерога», Плегга за стойкой, Морлео, размахивающий кулаками... Как же тесен все-таки мир!

— Увидел я его — глазам своим не поверил, — рассказывал тем временем Эрк. — От Порт-Эсгевина-то до Аберистуита пешком идти дней пять, не меньше — и то если всё удачно сложится. Сначала подумал я даже, что обознался. Однако бард сам подошел к нашему Пирану, заговорил. Как я гвентский выговор услышал — сразу все сомнения отпали. Вскоре всё и разъяснилось. Оказалось, Артлуис ап Артводу, тогдашний король Кередигиона, объявил состязание поэтов и музыкантов. Позвал всех — и бардов, и игроков на круте, и арфистов. А победителю посулил ни много ни мало стул из чистого серебра. Ну, почтенный Гервон и не утерпел, пустился в путь. Правда, как он обратно собирался с этим стулом возвращаться, я до сих пор ума не приложу: по лесам в те времена разбойники рыскали вовсю — и свои, камбрийские, и пришлые. Понятно, что ни бритты, ни ирландцы барда бы тронуть не посмели, да только вот саксу на это звание наплевать!

Эрк сделал паузу, обвел слушательниц взглядом, усмехнулся.

— Я-то и сам почтенного Гервона ничем был не лучше. Как про тот серебряный стул услышал — покой потерял. Дай-ка, думаю, тоже испытаю судьбу. Только гвентец за городскими воротами скрылся — я к Пирану и подкатился. Дозволь, говорю, подменышу Эрку тоже поучаствовать в состязании. Тот в ответ лишь плечами пожал: мол, хочешь — участвуй, да и отвернулся. Это уж я потом понял, отчего он такой хмурый был: все наши надежды прахом пошли! Кому будет дело до наших представлений, когда весь город только о королевском состязании и говорит! Не только магистр Пиран, все это смекнули, один я балбесом оказался.

Произнеся это, Эрк скорбно покачал головой, развел руками, многозначительно хмыкнул. Возле Танькиного уха вдруг раздалось тихое сдавленное фырканье: похоже, Орли едва сдерживала смех.

— А тогда собрался я на это состязание в самом лучшем расположении духа, — продолжил рассказ Эрк. — Побрился, оделся в самое лучшее, голову причесал — и отправился ко дворцу. Иду по городу, люди меня рассматривают — ну, да мне не привыкать. Улыбаюсь им в ответ — будто на представлении. А сам думаю: вот когда коротышка-подменыш серебряный стул из дворца понесет — еще не так удивятся! — Эрк перевел дух, улыбнулся. — Сначала я и правда храбрился. Однако как ко дворцу подошел к королевскому — оробел маленько. Думаю, сейчас меня и на порог не пустят. Но обошлось — правда, посмеялись стражники от души.

Эрк прервал рассказ, скорчил страдальческую гримасу, вздохнул. Продолжил вполголоса, будто не хотел признаваться, да пришлось:

— Ну, а в тронном зале у меня и вовсе душа в пятки ушла. Королей-то я тогда прежде еще и не видывал — а тут и сам Артлуис, и королева, и сын их, принц Клидог. А неподалеку от короля — целая толпа: кто с крутом, кто с арфой, все высоченные, бородаты́е — сразу видно, настоящие барды. И вот смотрю я на них снизу вверх, а в голову только одно и лезет: ну какой я им соперник! Росту с локоть, на губах молоко не обсохло — а чтобы настоящим бардом считаться, надо девять лет учиться. Однако и отступать неохота. Ко всему еще я в толпе опять Гервона углядел — тот, конечно, раньше меня во дворец явился. Ну, и он меня тоже заметил — вижу, ухмыляется. А Гервон, надо сказать, у нас на представлениях бывал и в Кер-Леоне, и в Босвене, и в Кер-Тамаре, так что мои песенки слыхивал не раз. Ну, думаю, плохо дело: раз гвентец так на меня смотрит, значит, ни во что он мои стихи не ставит. И такая досада меня разобрала! Но и раззадорился я тоже. Стою — а в голову сами собой слова к новой песне приходят, хоть король еще заданий даже и не объявил. И так складно у меня получается, что сам себе удивляюсь. Опомниться не успел — а уж половина песни сочинилась: хоть сейчас пой!

Эрк помолчал, хитро посмотрел на слушательниц. Потом неторопливо продолжил:

— А вскоре и фанфары заиграли. Барды — те разом все замолчали, к королю повернулись, ну, и я тоже. Смотрю, Артлуис с трона поднимается, нас всех оглядывает. Одному улыбнется благосклонно, на другого посмотрит хмуро, на третьего так зыркнет, что тот побледнеет. А как до меня добрался — поморщился, да и отвернулся.

Голос рассказчика вновь смолк. В наступившей тишине, нарушавшейся лишь шелестящей трелью кузнечика да далеким криком ночной птицы, вдруг испуганно охнула Орли.

— Ну, и зря ты всполошилась, девчушка, — Эрк лукаво глянул на ирландку, хмыкнул. — Ничего дурного мне кередигионский король тогда не сделал. Ну, не показался я ему — так не казнить же из-за этого! 

2. Барах О'Гнив -- персонаж "Большого путешествия", бард-недоучка родом с севера Ирландии, подавшийся в матросы. Здесь, кстати, есть толика исторической правды: О'Гнивы в самом деле были потомственными придворными бардами в средневековом Уладе (Ольстере).

В воздухе повисла неловкая тишина. Барах напряженно замер. Кровь отлила от его смуглых щек, и они посерели. А потом глаза его вспыхнули надеждой.

– Беан ши... – сбившись, он снова перешел на гаэльский. – Избавиться от гейса – разве такое возможно?

– Пока не знаю, – тоже по-гаэльски ответила Танька. – Расскажешь про свой гейс – может быть, отвечу.

Барах опустил голову, задумался. Потянулась томительная пауза, нарушавшаяся лишь шепотом девушек за переборкой и доносившимися снаружи плеском волн и голосами моряков

– Хорошо, беан ши, – вымолвил он наконец.

Танька кивнула, ободряюще улыбнулась.

– Я был глупым мальчишкой, – вздохнул Барах. – Думал, что и так всё умею, не желал заучивать наизусть предания о былых временах и вообще чужие стихи. К тому же учиться в школе бардов – занятие еще то...

В памяти Таньки вдруг всплыли лекции батюшки Элиана – богослова и философа, на весь факультет славившегося своим занудством.

– Очень скучно? – откликнулась она сочувственно.

– Очень, – на мгновение Барах улыбнулся, затем вновь нахмурился. – Особенно – когда тебя запирают в темной комнате без окон и велят раз за разом повторять одни и те же строки, пока наставник не сочтет их произнесенными достаточно хорошо.

Как наяву Танька представила себе эту картину – запертого в глухой каморке испуганного мальчишку, робко повторяющего полупонятные слова на древнем гаэльском наречии, – и невольно содрогнулась. Ей, сиде, привыкшей хорошо видеть даже в темные безлунные ночи, полная, слепящая темнота каменного мешка показалась чем-то совсем чудовищным.

– Вот в один прекрасный вечер я и сбежал, – усмехнулся Барах. – Как потом оказалось – прямо накануне Имболка.

– И? – не утерпев, воскликнула Танька.

– Заявился в какой-то богатый дом, – легкая усмешка на лице Бараха вдруг сменилась задорной ухмылкой. – Объявил себя искусным бардом – я ведь с собой еще и арфу прихватил!

– И спел что-то не то? – догадалась Танька.

Барах вздохнул.

– Это мягко сказано, беан ши, – признался он хмуро. – Сам дьявол дернул меня за язык! И ведь сначала всё так хорошо было: я и про короля Ниалла Мак-Эохайда спел удачно, и про Кухулина, и про Мидира и Этайн... – тут Барах вдруг запнулся, бросил на Таньку странный взгляд.

– Говори, не бойся, – ободряюще кивнула та. – Не одну меня зовут этим именем.

– Ну так вот, – облегченно переведя дух, продолжил Барах. – Приняли эти песни и хозяин, и гости отменно, накормили меня до отвала, напоили – ну я и раздухарился совсем! А у меня к тому времени была сочинена одна веселая песенка – то есть это я тогда думал, что веселая... Я там всё перемешал – и Господа нашего, и нечистого, и славный народ – да еще и приплел туда зачем-то святую Бригиту. Бригита мне в тот день особенно кстати показалась: Имболк же, ну как без нее обойтись?

Танька только и смогла, что мрачно кивнуть в ответ. И так уже было ясно, что добром для Бараха исполнение той песни не кончилось.

– Ну вот, допел я ее, – уныло вздохнул Барах, – а все сидят и молчат, хоть бы кто улыбнулся! И ко всему еще, хозяин эдак странно на дверь поглядывает. А потом та отворяется – и входит сам кли Кормак – филид, ведавший нашей школой, – а с ним вместе еще и отец Каэрлан, наш епископ. И оба прямиком ко мне! Мне бы им в ноги упасть – а я-то хмельной уже: сижу себе, ухмыляюсь...

– Ох... – Танька сочувственно покивала Бараху, повздыхала. То, как отчаянно хотелось ей при этом расхохотаться, так и осталось ее маленькой тайной.

Барах благодарно посмотрел на нее, перевел дух, затем вновь вернулся к рассказу.

– Кли Кормак меня сразу за шкирку ухватил, – тут Барах ни с того ни с сего фыркнул и озорно ухмыльнулся, – я даже опомниться не успел! А отец Каэрлан – тот руками до меня не дотрагивался, да только с того мне легче не стало. Посмотрел он на меня, как святой Шорша на дракона, да и спрашивает: как это у тебя вдруг адское пламя обернулось огнем святой Бригиты? А в той песенке... – тут Барах слегка развел руками и вздохнул, – и правда было что-то похожее – ну не прямо вот такое, конечно... Тут-то всё и завертелось! Отец мой потом виру заплатил – а меня из дому выставил. А гейсы мне сам кли Кормак объявил: не рифмовать строк, не дотрагиваться до арфы, не воспевать и не хулить ни воинов, ни королей, ни святых, ни древних богов!

«Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил», – не удержавшись, вполголоса процитировала Танька.

– Что ты сказала, беан ши? – встревоженно откликнулся Барах.

– Говорят, одного рыцаря за подобную выходку дьявол заставил беспрестанно шутить несколько столетий подряд, – задумчиво промолвила Танька в ответ. – Так что ты еще легко отделался, бард!