Индивидуальный случай

Индивидуальный случай

— Что ты спросил? 

Я смотрю на сына, десятилетнего Егора, только что пришедшего со школы и обратившегося ко мне с просьбой. 

Мой Егор сейчас смотрит мне в глаза немного испуганно, но не отступает от своей просьбы. 

— Мам, можно все фотки отца убрать? — повторяет он, а я смотрю на него в состоянии, близком к шоковому. Да, шок – это по-нашему. 

— Зачем? 

Я наконец-таки снова обрела дар речи, хотя подняться я не могу, да вообще шевелиться мне сейчас как-то не с руки. Кажется, что, если встану, сразу упаду. 

— Мам, я просто после школы зашёл в гости к Оле, она моя одноклассница и лучшая подружка, всегда мне с уроками помогает. А дома у Оли была тетя Лена. Она угостила меня, накормила обедом, вместе с Олей. А потом сказала, что ей меня жаль, но она уверена, я не буду таким, как мой отец. Я спросил ее, что она такое говорит... Она и рассказала мне, что из себя представлял мой батя... Он оказывается преступник был, грабитель и убийца, и он сидел... зону топтал много лет, так тетя Лена сказала... а она врать не станет, ты ж у ее Оли крестная... 

Тут молчать больше нет мочи и я бормочу:

— Мы, мы у Оли крестные, я и... твой папа. 

— Мам, — Егор кладет руки мне на плечи, — мам, пожалуйста, давай их уберем подальше. Ты моя мама, этого достаточно. 

Егору десять, всего десять лет. Валя, его отец, погиб семь лет назад, и я думала, все эти годы полагала, что Егорка все еще слишком маленький, как я ему расскажу... А Лена взяла и опередила меня, черт ее побери, завистливую тварь!

Мне кажется, что Сатана сейчас говорит за меня: 

— Я тебе вот что скажу, Егор, я расскажу тебе кое-что, чего не сказала... тетя Лена, а потом – мы вернемся к твоей... просьбе. 

Мы с твоим папой познакомились много лет назад. Я родом из деревни, рано осталась сиротой, закончив школу поехала в областной центр, в Пермь, выучилась на повара, но работу найти по профессии оказалось не так-то просто. В кафе и ресторанах конкуренция была жесткая, и в конце концов, я нашлая себе работу – помощником повара в колонии строгого режима Пермского края... Туда брали с радостью, там я и познакомилась с Валей... Он год как сидел, на пятнадцать посадили, но с возможностью УДО. Он отказник был, Валя, в детдом местный, Пермский, в два года попал. Ему было восемь, когда он оттуда сбежал, на улицу, ведь больше некуда было бежать. 

Сначала прибился к уличным мальчишкам, потом к одному вору... тот его под крыло взял. Сначала бродяжничали вдвоем, потом прибились к одной ОПГ Пермской. Было Валентину всего двадцать-три, когда свой бизнес он смог создать, с антиквариатом связанный. А в день его тридцатилетия четверо его партнеров напились и его напоили, и впятером пошли на дело... так, забавлялись они, да с летальным исходом для всех, кроме Вали... В общем, на суде доказать, что не он стрелял и инициатором был не он, не смог, вот и посадили... Как я сказала, год прошел с тех пор, когда я работать туда пришла. Встретились глазами в той столовой и всё. Знала просто, что мне больше не нужен никто. Так одиннадцать лет прошло. 

Мы венчались как только его отпустили, приехали в Пермь, обосновались тут, я уже беременна тобой была. Тогда нашими соседями стали Павел и Лена. Сдружились мы. Лена ждала дочь, я сына, вместе в одну женскую консультацию ходили. Только мы с Валей душа в душу жили, а Лена с Павлом все время собачились, а все потому, что Паша сына хотел, а не дочь... 

Я делаю паузу, и продолжаю: 

— Не хотел он признать, что пол ребенка определяют гены отца, а не матери. Все Ленку гнобил, что негодная она, то ли дело я... Ленка же завидовала мне, на Валентина все зло косилась, знаю точно, что соблазнить его пыталась уже после того, как родили обе. 

А потом, тебе три года было, Оле, нашей крестнице, тоже. Как-то так случилось, что Оля осталась дома одна, ушла Ленка куда-то, вышла из квартиры, а Оля на балкон пошла, не застекленный... 

Мы оба дома были, я и Валя, а ты в садике был, он собирался как раз за тобой идти. Тут слышим страшный крик. Балконный карниз отваливаться стал, Оля вцепилась обеими ручонками, а вся конструкция под ней провисает, вот-вот оторвется. 

Валя тогда, когда уже свой бизнес имел, увлекался альпинизмом, и после возвращения в Пермь занимался, все дома было, а мы ж соседи... Пятнадцатый этаж, но муж никогда высоты не боялся, закрепился и полез – Олю спасать. Прихватил, держит, ребенок от страха верещит, бьется. 

Тут прибежала Лена, Валя аккуратно подтянул ребенка, передал матери, она Олю вытащила, на руках держит, и вдруг крепеж натуняло так, что бетон посыпался, и... шансов при падении с высоты пятнадцатого этажа головой на арматуру, не было никаких. Все случилось на глазах Павла, он в доме напротив у друзей сидел, пили они, один из них сына провожал на службу... 

Проведя рукой по лицу, я продолжаю:

— На похороны Вали кроме меня, тебя трехлетнего, и сотрудников нашей компании не пришел никто. Ни Лена с Павлом, никто из соседей, все сделали вид, что так и надо, что мужчина свою жизнь за ребенка отдал, своего сына сиротой оставил не по своей воле, а ему припоминали его прошлое, за которое он перед обществом давно свой грех искупил... 

Так что, если бы не жертва Вали, не дружил бы ты с Олей, ее просто не было бы в живых! 

Егор стоит белый как полотно, плачет, а у меня внутри словно началось извержение Везувия. 

— А теперь, когда я рассказала тебе, почему ты сирота, собирай вещички и пошел вон, пусть тебя тетя Лена кормит и мамой можешь называть ее! Ты мне не сын, вон пошёл!

Я встаю резко, сбрасываю его руки со своих плеч, и так мне перед Валей стыдно, слов нет, в горле ком, сына впервые в жизни видеть не могу. 

Он ко мне, "Мама, мамочка, ты что, прости, я ж не знал ничего, а тетя Лена друг, я ей поверил..."

— Иди и дальше ей верь, и чтоб духу твоего здесь больше не было!

Я и правда видеть его не могу. 

И тут Егор бросается к стеллажу, хватает нашу с Валей фотографию с венчания и шепчет: 

— Папка, батя, прости! Помоги, папа, скажи маме, чтоб не прогоняла меня, я клянусь, я больше не буууду!

И тут я чувствую руку на своем плече. Валя стоит за моей спиной и молча качает головой. Я его и без слов поняла, не хочет он, чтоб я сына прогоняла. Тогда я киваю... и больше никого нет за моей спиной. 

— Иди к себе в комнату, а я пока готовить пойду. Позову тебя, когда блинов наражю, а до этого не подходи ко мне, дай остыть немного...

Егор кидается ко мне, хочет обнять, но я сейчас и правда не могу, не хочу, чтобы он ко мне прикасался. 

— Дай мне прийти в себя, иди в комнату к себе, уроки делай. Мне нужно побыть одной. 

— Мама, прости! Спасибо тебе, и папке... 

— Что? 

— Так это ж он тебя уговорил не выгонять меня из дома, я видел, он головой качал, пока ты не передумала... Спасибо ему, я больше ни за что ей не поверю... Я только не понимаю, зачем она так... 

И тут я внезапно понимаю, что нет во всем в этом Егоркиной вины, а вся она на мне. Егорке десять лет, а я всё время говорила себе, рано еще, нельзя пока с Егоркой об отце говорить, маленький сын еще... вот и опередила меня змея подколодная, чуть всю жизнь и мне, и сыну моему ни разрушила. А все потому, что я – молчала. Только теперь мне нужна минутка, как следует собраться с мыслями. 

— Егор, я пойду готовить, ты на время оставь меня, дай подумать, я тебя позову... попозже. 

И мой сын понуро идет к себе, а я на кухню, жарить блины. 

Пока я жарю, медленно, но верно, мысли в моей голове приобретают стройность. 

Нажарив пятьдесят блинов, я ставлю на стол сгущенку, мед, варенье, и зову Егора есть. 

— Садись, будем блины кушать. 

Молча мы едим блин за блином, и только когда уже не лезет больше, я начинаю говорить. 

— Егорка, ты прости меня, ведь это моя вина. Я явно молчала дольше положенного, всё тебя считала маленьким, мне казалось, что не время еще, ты не поймешь... И позволила врагу налить тебе яду в уши. А ведь каждый человек, Егорушка, индивидуальный случай. Понимаешь, нас на земле более семи миллиардов, и у каждого человека жизнь складывается по-своему. Понимаешь, сыночка, зона, колония - это география. География и не более того. А казенная форма и нашитый номер – это символ, но не греха перед обществом, и жертвой, скорее символ определенной общности. 

Я, пока работала в колонии, думала об этом много: они вот все изгои, братство изгнанных, но ведь изначально все колонии основаны были как ответвление от государства, как Штаты были колонией Британии, а Бразилия колонией Португалии... И основаны они были точно такими же изгнанными, как и те, которые называют "места лишения свободы". А бывшие колонии теперь более влиятельные государства. Знаешь, почему?

Егор медленно качает головой. 

— Потому, что только те, кто готов выживать любой ценой, способны создать дееспособную общность, и всех остальных заставить признать свою силу. Основанная отбросами британского общества колония стала мощнее того государства, которое отвергло их. И поверь мне, Егорушка, что любая колония существует по тому же принципу, джунгли со своими законами, более строгими, чем законы мира свободных людей. Раньше та же наша колония была лагерем, и заключенных в нем звали не зеками, а каторжниками. Так было в Имперской России, потом так же было и в Советском Союзе. Бесплатная рабская сила, сидел каждый второй. Мои бабушка и дед были раскулачены и прошли такие лагеря, а за что они сидели? За то, что работать хотели на себя, а у них все отняли, конфисковали, и заклеймили врагами народа. Они никого не убивали и не грабили, но сидели. 

А ведь это всего лишь отрезок одного пути. Это не индивидуальная характеристика, как профессия, как любой другой личный опыт, это даже не всегда результат личного выбора. 

Егорка, ты должен знать, что у человека с рождения есть выбор, но человек – животное социальное, и социум, в котором он живет, на него влияет. Если человек рождается, и получает все, что для полноценной жизни нужно, любовь родительская, воспитание, образование, профессия, работа, шанс на достойное существование, порядочным и добрым ему будет жить куда как проще, чем если растет он с рождения никому не нужным, любви родительской не было, любить и проявлять любовь его не учили, и по сути для общества он лишний, он и так уже изгой. 

Вина перед такими людьми – на обществе и это факт. Да, есть те, кто уберегли себя от греха, среди тех, кого легко игоями назвать, но их меньшинство и они лишь подтверждают правило, будучи исключением. 

Вот же в Ветхом Завете, данном Богом Моисею тексте, десять заповедей перечислены, все почти начинаются с "не", и все при этом имеют оговорки. Главное в этом тексте - помочь народу выжить. Знаешь, почему свинину есть иудеям запрещено? 

Егор кивает. 

— Нечистое животное свинья. 

— Нет, сыночек, неправильно. Просто в жарком климате свинина быстро портится, отравиться ею было в те времена легко. Все, что в священных текстах написано, все запреты направлены лишь на то, чтобы простой человек мог быть жив и здоров. Но почти у всех заповедей/запретов в Торе есть оговорки. Например, у "не убей" (не христианская это заповедь вовсе) – убей, если враг в твой дом пришел, опереди его, но жизнь свою и близких защити, ибо она священна. До сих пор солдаты ЦАХАЛа, Израильской армии, получают четкую инструкцию: попав в плен, работайте на жизнь, расскажите всё, но останьтесь живы. Это много позже христиане, последователи Иисуса Христа, иудея по вере и убеждениям, топили народы в крови с его именем на устах. Так выглядело их "не убей". 

И "не укради" оговаривается тоже – если тебе нечего есть, кради, чтобы прокормить себя. Кради, но только не у того, кому самому нечего есть. 

Только лишь одна заповедь в Торе не имеет оговорок – "Возлюби ближнего своего как самого себя". А это ведь очень сложно, сыночка, потому что начинать тут нужно с себя, а если тебя самого не любили, как ты научишься любить себя... Если ты растешь, зная, что отказник, что давшая жизнь тебе не любила тебя, то вопрос возникает сам собой – за что мне любить себя? А общество не способствует тому, чтобы ты верил, тебе есть за что любить себя все равно. Не давая тебе ровным счетом ничего в эмоциональном плане, оно требует от тебя – минимум законопослушности и пугает наказанием, законом. "Не приступай закон из страха перед наказанием" – это путь в никуда, Егор. Человеческая жизнь священна ровно настолько, настолько общество и семья заботятся о человеке. Если же никто не заботится, ни священности своей жизни он ощущать не будет, ни тем более святости и неприкосновенности чужой. 

Мы тихо пьем, я чай, а Егорка какао, и какое-то время молчим. 

— Прости, мама, и спасибо тебе... за разговор.

— Это ты меня прости, Егор. Теперь на любую тему стану с тобой говорить открыто и свободно. Мое молчание чуть ни погубило нас. 

А с Олей дружи, приводи ее к нам, и расскажи ей, кто ей жизнь спас. Она тоже уже готова правду узнать. 

— А как мне с тетей Леной... теперь общаться?

— Как ты хочешь. Правду ты знаешь уже, ее яд тебе не страшен. Хочешь, общайся, не хочешь – нет. Просто помни, что всякий человек – индивидуальный случай. Лена тоже со своей болью живет с человеком, который гнобит родную дочь за то, что она не мальчик. Все мы с тараканами в голове, и был ли в жизни человека срок/этап/заключение или не было, а тараканы все равно там. 

***

С того разговора прошло двенадцать лет, мой сын получил диплом психолога, с Олей они документы в ЗАГС подали через неделю после его защиты, а тема дипломной работы Егорушки, с посвящением его отцу, "человек как индивидуальный случай", с темой будущей кандидатской, "психология нарушения закона".

Я знаю, точно, что Валя сейчас гордится сыном. Оля с Егором первенца Валентином решили назвать. А я никогда не позволю больше ставить знак равенства между тем, что пережил мой муж и презрительным, уничижающим достоинство человека ярлыком "зек". Ведь есть же в русском языке присказка, "от тюрьмы и от сумы не зарекайся". В России это актуально во все времена. 

***

Этот рассказ я решила опубликовать в блоге в рубрике самопиар, так как надеюсь, что здесь его прочтет больше людей, чем если бы я просто добавила его в опубликованные произведения. 

Мне рассказ очень важен, вот почему он тут.