Ключ. Пятнадцатая глава

выложена полностью.

Впервые в жизни он проснулся в постели, на чистом, похрустывающем  белье. Он повернул голову и увидел цветной витраж — человек в длинных  одеждах стоял, заслонившись рукой от пылающего куста. Куст и впрямь  горел полуденным солнцем. Не в силах шевельнуться, Сет до заката смотрел  на его алое пламя, пока то не запеклось киноварью. Изо дня в день он  любовался сменой красок в крохотных стеклах, а монахи тихо ступали,  приходя, спрашивая о самочувствии, щупая пульс и неохотно затягивающийся  рубец. Один всегда сидел у изголовья и читал что-то. Сперва Сет даже не  слышал его, потом шелестящие, как шорох переворачиваемых страниц, звуки  стали четче, и скоро — мучительно медленно возвращающийся к жизни — он  стал различать в монотонном напеве дивные истории об удивительном Старом  Мире, где еще возможны были чудеса, где Бог еще разговаривал с людьми.

Слишком  слабый, чтобы сопротивляться, он скоро привык к нежданной заботе.  Ненавязчивая манера черных — входить, тихо прикрывая за собой дверь,  осматривать его, не проронив и двух слов и так же незаметно покидать  комнату — успокаивала. Он почти почувствовал себя в безопасности, когда  все вдруг резко переменилось.

Вошел новый посетитель, и чтец  поспешно захлопнул книгу. Громкий звук разбудил дремавшего Сета.  Приснувший было зверек встрепенулся, почуяв опасность. Черный прошел так  тихо, что ни одна половица не скрипнула под его ногой. Приотбросил  одеяло, холодными длинными пальцами пробежался по груди, по розовому  узлу шрама. Волоски на руках встали дыбом от его прикосновений — вмиг  подобравшись, Сет следил за ним чуть прищурившись. А тот сделал знак еще  двоим, дежурившим у дверей, и те вошли, подхватили под руки, потащили,  не дав встать на непослушные ноги, вниз — от светлого витража  в подземелье.

Там внизу, у стены тоже была крепкая кровать  с прохладными свежими простынями, а в центре — стол с ременными петлями  из потемневшей, подрастянутой кожи, и другой столик — поменьше, с целым  рядом хитро изогнутых ножей. Тут же, притиснутое в один угол,  располагалось кресло с наброшенным на ручку клетчатым пледом, напротив —  в другом углу — в стену упиралась конторка. Стило в руках черного часто  замирало над пергаментом, он поднимал голову и таращился в трещины  каменной кладки, будто видел за ними что-то недоступное взору простых  смертных. И хотя Сета просто кинули на кровать, и так же трижды в день  приносил еду все тот же монах, что кормил его раньше, больше не было  и тени покоя.

Новый хозяин — Сет сразу, остро почувствовал это ненавистное ощущение принадлежащей кому-то вещи — охотно разговаривал с ним.

— Ты помнишь  эту комнату? Нет? Что ты помнишь последнее? Как ты очнулся?  — любопытство в голосе черного было неподдельным, но Сет отмалчивался,  тоскуя о прежнем равнодушии к собственной персоне. Чудилось что-то  недоброе в этом живом любопытстве.

А черный с нетерпением ждал его  полного выздоровления, требовал, чтоб он чаще ходил от стены до стены,  потом — поднимал за ручку увесистый сундучок, стоявший в ногах кровати,  затем — отжимался от пола. После щупал пульс, прижимал к груди костяную  трубку и слушал биение сердца, улыбаясь, записывал что-то на листах. Раз  в неделю приходил монах и забирал записи.

— Можно попробовать, — напутствовал его черный, — найдите мне второго, и побыстрее, слышите? — кричал в открытую дверь.

Но еще  долго монах с порога качал головой на вопросительный взгляд черного.  И Сет давно уже без труда по сотне раз отжимался от пола, не зная чем  еще занять себя в тесной комнатке, ход откуда ему был заказан. Он как  раз с остервенением отсчитывал десятки, краем глаза наблюдая  за дремлющим в кресле хозяином, когда над головой — по винтовой  лестнице — прогрохотали шаги, дверь распахнулась без стука и толпа  монахов внесла, бросила на стол деревянно стукнувшее, окоченевшее уже  тело.

Сэт отпрыгнул, забился в угол, с ужасом глядя на полностью  обнаженного, бледно-синего и почему-то мокрого мужчину лет двадцати.  Родимым пятном на груди чернела аккуратная колотая рана. Мертвец  не просто окоченел — он явственно источал холод.

Монахи  захлестывали конечности ремнями, а черный уже сбросил плед и дрему —  стоял, перебирая инструменты на столике, тускло посверкивали лезвия.

— Вон! — рявкнул черный на замешкавшихся монахов, и те ринулись к выходу.

Забытый  всеми Сет тихо стоял в своем углу, глядя, как черный протирает синюшную  кожу мертвеца резко пахнущим янтарным раствором, как пальцами меряет  впалую грудь, как коротко и точно чиркает лезвием, и расходятся шире  края колотой раны. Молчал даже, когда черный вдруг запустил руку  в отверстую грудь.

Но тот спиной почуял ужас, охвативший Сета.

— Все! Все вон!!! — заорал он, и Сет стрелой вылетел в дверь, прямо в руки к спохватившимся монахам.

Его  снова оставили в комнате с цветным витражом, и чтец пришел шелестеть  переворачиваемыми страницами старых книг. Часто запинался на полуслове,  замолкал надолго, прислушиваясь к неясному шуму за дверьми, да Сет уже  не слышал его, он метался по комнате из угла в угол, вспрыгивал  на низкий подоконник, глядел сквозь цветные стекла на темнеющую бровку  леса, и почти не спал, хотя солнце вставало и садилось дважды.

На рассвете  третьего дня щелкнул замок двери — чтец давно заложил страницу пальцем  и привстал, опираясь о ручки кресла. Сет отступил на шаг. В приоткрытую  створку спиной вошли двое черных, и потянулись мягкие носилки.

Слегка  продавливая стеганую ткань, укутанный с головы до ног, всё такой же  мокрый — на этот раз холодным потом — его бил озноб — человек на  носилках тяжело, с присвистом дышал. Трепетали веки, худая рука,  выпроставшись из-под одеяла, слабо царапала грудь.

Чтец кинулся  к заправленной постели, откинул покрывало, и уже через минуту, так же  мягко ступая, приходили, щупали пульс, трогали лоб, подтыкали одеяло,  сбитое крупной дрожью гнилой горячки, а чтец тихо сел на место и раскрыл  книгу на заложенной странице, продолжил, как ни в чем не бывало: «...  так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога...».

Сет не стал ждать, когда же о нем вспомнят. Он развернулся и бросился прямо в горящий куст.