О навьих сказочках

Вот знаете как бывает? Один герой ушел - потому что высказал свою историю. Но свято место пусто ведь не бывает. И не успеет автор затосковать - другой герой стучится в пустую голову. 

" Не изволит ли любезнейший джинн автор..." Вот ты его и так и этак, и в дверь и в окно, а он приходит снова и снова. И не устает повторять: "не изволит ли любезнейший джинн автор"...

И как-то вот в  один момент ты ему киваешь "Ну давай, только кратенько, что там у тебя"...

И как карасик ловишься на наживку, вдруг и внезапно желая узнать, а почему тяжелый железный кащеев плащ, изнутри выстлан мягкими птичьими перышками всех цветов и расцветок.

Сказочка плетется и пишется. Навьи сказочки будут жить тут. 

А вот еще один кусочек истории:

Марьюшка…

Жар-Птица моя, синего неба апрельского. Огонек в ладони.Свет костра в ночи. 

Не доводилось мне видеть таких птиц. Хоть слышал я о них, много слышал. Самый старший брат о них мне рассказывал. А видеть вот до сих пор не пришлось. Первый раз… За долгую-долгую вечность первый раз такую ее повстречал. И не знаю, смеяться мне или хмуриться, когда она поднимает глаза на меня. 

Смотрит, словно ласкает взглядом. Иногда кажется – не смотрит. То ладонь тянется к волосам, гладит по голове, то губы ее целуют меня. 

Марьюшка…

Краса ненаглядная.

А я – похититель чужих красавиц-невест.

Буяна своего я перед речкой Смородиной таки остановил. Марьюшку на землю поставил. Сам спешился. Спросил у нее:

— Поняла ли сама, кто я и куда тебя зову? Зная, пойдешь ли? Если нет – неволить не буду. Здесь и расстанемся. 

И чувствую – губу дергает. И аж трясет всего. Зря я это говорю. Зря все это делаю. Но иначе – неправильно. Нельзя с ней иначе. Пусть дороже она мне всех живых, а силой да обманом  счастья себе не добудешь. А что по воле свой, зная все, она за мной пойдет и не надеюсь даже.

А она губки стиснула, кулачки сжала, взглядом дерзким обожгла. Но ответила:

— Если верить людям – Кащей ты. Чернобога младший сын.

— Зло. Лютое. Хозяин Нави. В Навь и зову. Первый раз такое – живого  живым сам в Навь свою приглашаю.

—Не зовешь. От Нави гонишь, - тихо-тихо ответила. Вздохнула тяжело. Сама шагнула ко мне, сама обняла, головой в подмышку котенком ткнулась. – Только некуда мне больше идти.

— Люди злато любят с дорогими каменьями. Одарю тебя. С златом найдется тебе место и среди живых. Не одна у тебя дорога – выбирай любую.  Сам предлагаю. Сам даю. Только бери. И слово свое сдержу.

Слова как глыбы – эх тяжело их ворочать. Только она почему-то еще крепче в меня вцепилась, и чем-то горячим вдруг бок обожгло. Тут и почуял я – трясет ее, как меня самого, словно в лихорадке. И плачет она. Плачет и просит:

— Не гони меня прочь, Кащеюшка…

Даже руки опустились. Первый раз в жизни почувствовал, что это такое – когда нет сил. Я на землю опустился, а словно подрубленный дуб упал. Перчатку с руки стянул, рукой в лоб уперся. Понимаю – и смеюсь одновременно, и плачу. И она рядом со мной на землю села, приникла головой к плечу, обнимая.

И как-то легко мне стало – совсем легко. Хоть  сила и не вернулась. Уже без страха тогда спросил:

— Значит, пойдешь со мной? Не противен я тебе? Не страшен?

Она головой отрицательно мотнула, вновь к плечу прижалась. Ответила:

— Страшнее видала. 

Вновь поежилась под плащом. Вот тут и вспомнил я, что на ней из одежки лишь одна разорванная рубаха, да плащ мой железный.

Поднялся на ноги, кликнул Буяна, перчатку черную вновь на руку натянул. Да взмахнул ладонью над водой, сплетая из тумана и колдовства ажурный мост. Ее, Марьюшку, на руки взял и пошел. Буян сам по моим следам потянулся. Как перешли – так и развеялась волшба и моста не стало. И та сторона исчезла – словно ее и не было. 

То ведь Навь – она хозяину своему подчиняется. Это богатырям терем мой искать – три пары железных сапог исходить надо. А мне в Нави где нужно – там и терем на хрустальной горе, и сад с молодильными яблоками, и ключи с живой и мертвой водой. А богатыри – сто лет не видел их, и еще столько бы и не видеть. Марьюшку же и мучить не стал – как два десятка шагов от реки отошли, так широкие дубовые ворота перед нами выросли. И калитка малая рядышком. Я дверцу ту отворил, пропуская вперед себя красу ненаглядную.

— Проходи, Марьюшка. Вот мы и дома.