О метафорах, о стихах и моих "великих" поэтах

Несмотря на то, что своим любимым поэтом я автоматически называю Гумилева, (а так и есть, он мой самый любимый поэт) в некоторых моих текстах прямое или завуалированное влияние других поэтов, которые оказались созвучны настроению «момента».

В примеру, в «Пустой гроб» и еще паре фиков есть нехарактерные для меня моменты, эпитеты и сравнения.

Этакая «натуралистичная» напористая «вещность» в описаниях не совсем бытовых деталей, конечно, не совсем в духе Хеннинга Манкеля, а скорее в духе «ядреных» и чрезвычайно сочных метафор и сравнений Ильи Сельвинского.

Почему именно Сельвинского? Наткнулась на статью, где в комментариях упоминали кое-какие стихотворения, однако, не совсем характерные для поэта. 

Поэт Сельвинский относил себя к «конструктивистам», что бы это ни значило.

В чем-то  образный строй Сельвинского схож с метафорической  «приземленной вещностью» Мандельштама, однако у Мандельштама  сравнение более приглушенно-личностное, человек как бы сосредоточен на своих внутренних ощущениях; а у Сельвинского прямая реакция экстраверта: «увидел – сказал», «не просто что-то понравилось -  безудержно влюбился».

В то же время мироощущение Сельвинского отличается от восприятия действительности, пусть и воображаемой или предполагаемой в недалеком будущем, его «заклятого» поэта-соперника Маяковского. Сельвинский в большей степени лирик и «романтик». И если в образах Маяковского много прямых линий, диагоналей и т.п., то Сельвинский певец осязательной «женственности», округлостей, эдакой  «буквы «О».

Из стихотворения «Великий океан»

Одиннадцать било. Часики сверь

В кают-компании с цифрами диска.

Солнца нет. Но воздух не сер:

Туман пронизан оранжевой искрой.

Он золотился, роился, мигал,

Пушком по щеке ласкал, колоссальный,

Как будто мимо проносят меха

Голубые песцы с золотыми глазами.

И эта лазурная мглистость несется

В сухих золотинках над мглою глубин,

Как если б самое солнце

Стало вдруг голубым.

Но вот загораются синие воды

Субтропической широты.

На них маслянисто играют разводы,

Как буквы "О", как женские рты…

Вот отрывок из женского портрета Сельвинского «Статная, гордая».

Ты проходишь, статная, гордая,

Точно едешь верхом на тигре,

Как вождь, разбитый когортами,

В плену на реке на Тибре.

Или «Портрет Лизы Лютце»

Имя ее вкраплено в набор — "социализм",

Фамилия рифмуется со словом "революция".

Этой шарадой

           начинается Лиза

                         Лютце.

Теперь разведем цветной порошок

И возьмемся за кисти, урча и блаженствуя.

Сначала

           всё

                    идет

                              хорошо —

Она необычайно женственна:

Просторные плечи и тесные бедра

При некой такой звериности взора

Привили ей стиль вызывающе-бодрый,

Стиль юноши-боксера.

Надменно идет она в сплетне зудящей,

Но яд

           не пристанет

                   к шотландской

                                 колетке:

Взглянешь на черно-белые клетки —

"Шах королеве!" — одна лишь задача.

Пятном Ренуара сквозит ее шея,

Зубы — реклама эмалям Лиможа...

Уж как хороша! А всё хорошеет,

Хорошеет — ну просто уняться не может.

Такие — явленье антисоциальное.

Осветив глазом в бликах стальных,

Они, запираясь на ночь в спальне,

Делают нищими всех остальных;

Их красота —

            разоружает...

Бумажным змеем уходит, увы,

Над белокурым ее урожаем

Кодекс

           законов

                        о любви.

Человек-стервец обожает счастье.

Он тянется к нему, как резиновая нить,

Пока не порвется. Но каждой частью

Снова станет тянуться и ныть.

…..

Любая деваха при ней — урод,

Таких нельзя держать без учета.

Увидишь такую — и сводит рот.

И хочется просто стонать безотчетно.

Такая. Должна. Сидеть. В зоопарке.

(Пусть даже кричат, что тут —

                                  выдвиженщина!)

И шесть или восемь часов перепархивать

В клетке с хищной надписью: "Женщина",

Чтоб каждый из нас на восходе дня,

Преподнеся ей бессонные ночи,

Мог бы спросить: "Любишь меня?"

И каждому отвечалось бы: "Очень".

И вы, излюбленный ею вы,

Уходите в недра контор и фабрик,

Но целые сутки будет в крови

Любовь топорщить звездные жабры.

И т.д.

Кроме того, эстетика опоэтизированной «вещной обыденности» встречается у другого поэта 30-40 гг, Павла Когана, автора «Бригантины» и не только

ПИСЬМО

         Жоре Лепскому

Вот и мы дожили,

Вот и мы получаем весточки

В изжеванных конвертах с треугольными штемпелями,

Где сквозь запах армейской кожи,

Сквозь бестолочь

Слышно самое то,

То самое, -

Как гудок за полями.

……

Мы пройдем через это.

Как окурки, мы затопчем это,

Мы, лобастые мальчики невиданной революции.

В десять лет мечтатели,

В четырнадцать - поэты и урки,

В двадцать пять - внесенные в смертные реляции.

Мое поколение -

         это зубы сожми и работай,

Мое поколение -

         это пулю прими и рухни.

Если соли не хватит -

            хлеб намочи потом,

Если марли не хватит -

          портянкой замотай тухлой.

Ты же сам понимаешь, я не умею бить в литавры,

Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль, что криница.

Мы с тобою вместе мечтали пошляться по Таврии

            (Ну, по Крыму по-русски),

A шляемся по заграницам.

И когда мне скомандует пуля "не торопиться"

И последний выдох на снегу воронку выжжет

(Ты должен выжить, я хочу, чтобы ты выжил),

Ты прости мне тогда, что я не писал тебе писем.

Мои любимые стихи Сельвинского.

Осень (битые яблоки пахнут вином)

Битые яблоки пахнут вином,

И облака точно снятся.

Сивая галка, готовая сняться,

Вдруг призадумалась. Что ты? О чем?

Кружатся листья звено за звеном,

Черные листья с бронзою в теле.

Осень. Жаворонки улетели.

Битые яблоки пахнут вином.

Дер. Ханышкой на Альме

1919

Весеннее

Весною телеграфные столбы

Припоминают, что они — деревья.

Весною даже общества столпы

Низринулись бы в скифские кочевья.

Скворечница пока еще пуста,

Но воробьишки спорят о продаже,

Дома чего-то ждут, как поезда,

А женщины похожи на пейзажи.

И ветерок, томительно знобя,

Несет тебе надежды ниоткуда.

Весенним днем от самого себя

Ты, сам не зная, ожидаешь чуда.

1961

И, конечно же, Венок сонетов «Юность»

Магистраль (заключительное стихотворение цикла, включающее в себя первые сроки предыдущих строф)

Мне двадцать лет. Вся жизнь моя — начало.

Я только буду, но еще не был.

Души заветной сердце не встречало:

Бывал влюбленным я, но не любил.

Еще мой бриг не тронулся с причала,

Еще я ничего не совершил,

Но чувствую томленье гордых сил

Во мне уже поэзия звучала.

Я слышу эхо древности седой,

Я чую зов эпохи молодой.

О, как пронзительны ее призывы!

Что ждет меня? Забвенье или пир?

Но я иду, бесстрашный и счастливый:

Мне двадцать лет. Передо мною мир!

Симферополь

1920

АПД. Во избежание полыхания чьих-то пятых точек, уточню, что к женщинам Сельвинский относился очень хорошо.

Пожалуйста, «Гимн женщине»

Каждый день как с бою добыт.

Кто из нас не рыдал в ладони?

И кого не гонял следопыт

В тюрьме ли, в быту, фельетоне?

Но ни хищность, ни зависть, ни месть

Не сумели мне петлю сплесть,

Оттого что на свете есть

                            Женщина.

У мужчины рука — рычаг,

Жернова, а не зубы в мужчинах,

Коромысло в его плечах,

Чудо-мысли в его морщинах.

А у женщины плечи — женщина,

А у женщины локоть — женщина,

А у женщины речи — женщина,

А у женщины хохот — женщина...

И, томясь о венерах Буше,

О пленительных ведьмах Ропса,

То по звездам гадал я в душе,

То под дверью бесенком скребся.

На метле или в пене морей,

Всех чудес на свете милей

Ты — убежище муки моей,

                              Женщина!

1961

К вопросу о русской речи 

Я говорю: "пошел", "бродил",

А ты: "пошла", "бродила".

И вдруг как будто веяньем крыл

Меня осенило!

С тех пор прийти в себя не могу...

Всё правильно, конечно,

Но этим "ла" ты на каждом шагу

Подчеркивала: "Я — женщина!"

Мы, помню, вместе шли тогда

До самого вокзала,

И ты без малейшей краски стыда

Опять: "пошла", "сказала".

Идешь, с наивностью чистоты

По-женски всё спрягая.

И показалось мне, что ты —

Как статуя — нагая.

Ты лепетала. Рядом шла.

Смеялась и дышала.

А я... я слышал только: "ла",

"Аяла", "ала", "яла"...

И я влюбился в глаголы твои,

А с ними в косы, плечи!

Как вы поймете без любви

Всю прелесть русской речи?

1920