Миледи: «Но если я виновна... то отведите меня в суд!»

Наверняка, многие могут повторить подобное требование. И удивляются — как можно было устроить самосуд над несчастной женщиной? Ну, и что что отравительница, но ведь красавица же! А ей даже оправдаться не дали — изверги! А вот в суде....

В суде-то все не так: открытый суд, состязательный процесс, адвокат, возможность во всем разобраться... А то собрались десять мужиков на одну женщину!

Так и хочется спросить: «А вы уверены, что в суде миледи ждало бы именно это?».

И нет, я вовсе не намекаю, что суд может быть неправым. Я говорю, что французское правосудие XVII века очень сильно отличалось от современного.

Там не было — открытого суда, состязательного процесса, участия адвоката и, кстати, презумпции невиновности.

Там было — закрытый процесс, обвинительная направленность суда, пытка в делах, связанных с преступлениями, за которые полагается смертная казнь...

Или вот еще касательно десятерых мужчин, которые ополчились против одной женщины (вообще-то их было 11). Как по вашему, сколько людей участвовало в официальном правосудии?

Считаем (приблизительно, конечно): стража, которая брала под арест, тюремщики, судья и секретарь, которые вели допросы, судья-докладчик и прокурор, судьи на судебном заседании (не менее трех), врач, палач с подручными, стража, которая будет присутствовать при казни, и огромная толпа зевак, которая явится посмотреть на смерть преступника. Ах, да, если повезет, то еще и священник. Но в XVII веке везло не всегда — могли и не допустить к осужденному.

Как видите, людей было бы больше — пол Парижа. Или весь Амьен. Ставлю на Амьен. Не захотел бы Ришелье такого позорища в столице.

Удивительное дело, но в мрачное Средневековье открытый состязательный процесс таки был, но к XVII веку он надежно был вытеснен инквизиционным процессом. А из всех уголовных дел адвокат полагался только обвиняемым в финансовых преступлениях. В остальных случаях — обойдетесь!

Весело, правда?

У обвиняемых вообще было очень мало возможностей доказать свою невиновность. К примеру, назвать судьям свидетелей защиты обвиняемый мог только в ходе первого допроса. Если же о свидетелях он вспоминал потом, эти показания не принимались. И это не было нарушением — это было законом.

Считается, что ниже портрет женщины, чей образ Дюма использовал для описания миледи — это маркиза де Бренвилье, отравительница. Она отравила отца — он был недоволен, что она завела любовника, двух братьев — ради денег, множество бедняков — надо же на ком-то тренироваться, пыталась отравить сестер — опять же ради денег... Помнится, еще был зять — да-да «люди гибнут за металл!». Очаровательная женщина.

А вот на эшафот она отправлялась такой. Это рисунок художника Лебрена.

Разительный контраст, правда?

Дело в том, что непосредственно перед казнью ее еще и пытали. Строго говоря, никакой нужды в этом не было — доказательств ее вины было достаточно, в том числе письменных, а также результатов обысков и т.д.

Но в делах об отравлениях так было принято. Требовалось задавать вопросы о составе ядов, о том, кто их изготовил, не припрятал ли преступник запасы отравы и т.д. И хотя информация о том, кто готовил яды, уже была у суда, традицию никто не стал нарушать — пытка.

Вот и представьте себе, что ждало бы в этих условиях миледи.

«Колечко с ядом откуда — да-да, то самое, что было на пальчике во время ареста? Яд кто изготовил? Состав какой?»

Но это было еще не все. Когда маркиза только-только приходила в себя после пытки и должна была готовиться к казни (надеть предписанные ей рубашку и чепец, ее еще ведь и остригли), в помещение, где она находилась, явились знатные и богатые бездельники, жаждущие поглазеть на приговоренную. Представляете миледи в таком унижении? Врагу не пожелаешь...

Но и это еще не все. Следование на казнь через толпу, которая оскорбляет, швыряет в осужденную грязь, гнилье, а временами камни. Представьте миледи на позорной телеге. Представили?

А еще отравителей сжигали. Нет, маркизу де Бренвилье не жгли. Ей сначала отрубили голову, а уже потом сожгли тело — милость проявили, все же почтенная семья.

Проявили бы такую милость к миледи?

Нет!

«Но как же — возразит кто-нибудь — Ришелье бы не стал сдавать своих людей, он бы...»

Да стал бы, стал. Достаточно вспомнить историю его верного Жюссака, отправленного Ришелье на эшафот. А в ситуации с миледи не только стал бы, но еще и был бы крепко обозлен, что его, мягко говоря, подставили (а как еще назвать ситуацию, когда женщина, претендующая на его милость, отравила служанку королевы из мести мушкетеру короля — это как выглядит?!). А поскольку в глазах света она была англичанкой — чего ради Ришелье стал бы ради нее стараться?! Никакой милости — костер.

Спросите: «А зачем тогда миледи умоляла отвести ее в суд?»

Как зачем? Чтобы время выиграть и бежать. У нее уже был опыт бегства из тюрем.

А вот если бы не удалось — ее ждало бы жутковатое правосудие XVII века: унижение, пытки и мучительная смерть.

Но Дюма не злодей. Он пожалел читателей. Поэтому мушкетеры избавили миледи от этого кошмара, у нее была быстрая и легкая смерть.