"Ария"

Никогда не любил Кипелова со-товарищи, хотя сколько-то там постоянно слушаемых песен было еще до армии. И никогда бы не подумал, что стану слушать их на войне.

Мы стояли у Автуров. Торчали, как три тополя на Плющихе, прямо посреди поля, между ручьем с леском и большим оврагом. Позади дымились трубы села, по утрам муэдзин призывал к намазу, и здесь он делал это вполне мелодично и даже красиво. Слушать его было куда приятнее изредка доносящегося мычания. Каждое «му-у-у» от буренок, прячущихся за высокими стенами, почему-то вызывало откровенно гастрономическо-порнографические мысли, где мелькала полностью обнаженная от шкуры коровка, комиссованный Сашка Селецкий, с ножом, уже рубящим «шашлычок» и дивизионная писарь, принимавшая молочную ванну в одной пилотке. 

- Чур меня, - сказал я, проснувшись. И закурил. 

- Художник, твою мать! – сказал Женька. – Хорош дымить в землянке, и так от соляры не продохнуть!

- А сам?

- Я тут не курю.

- Надо полагать… - мудро сказал Адик Жарасович, проснувшийся чуть позже меня. – что вон те бычки от сигарет с фильтром, что в печке, не твои?

Женя хотел возмутиться, но крыть было нечем и даже не позовешь в свидетели Палыча. Во-первых, потому как Палыч торчал снаружи, дежуря, во-вторых, потому что Палыч не курил и, в третьих, «Ява» сейчас оставалась именно у возмущающегося.

- Вот и не звезди, - еще более мудро заметил Адик и сел. – Может, в село мотанем?

В село мотанули мы с Женьком, сев на грузовик Горца. Горец получил задание от комбата, Адик остался за старшего у гранатометов, а мы бодро потрюхали в Автуры, на рынок. 

На войне бывает по-разному. Страшно, весело, уржаться можно, скучно, нудно, мерзко, люто холодно или жарко, грустно, никак и радостно. Да, радости там маленькие, но от того куда больше, чем в обычной жизни. На войне же просто живешь и не думаешь о возможном впереди. Если живешь правильно. 

А еще на ней бывает странно. Вот прямо как тогда, в Автурах. 

Поездка в города или села всегда оборачивались одинаково, если все мирно. Ты едешь, накинув на каждую дверку по бронику, держишь на виду и под рукой ствол, глядишь по сторонам, дымишь как паровоз и стараешься не пялиться слишком сильно на что-то удивляющее. Тем более, если уже привык к странностям. Только все такие поездки всегда странные. 

Люди в селе смотрят на тебя, либо, наоборот, отводят глаза. Ни хрена непонятно – что там на уме у всех. Может, им все равно, может, наоборот и тебя, в мыслях, сейчас жгут с этим самым 131-ым. 

Пацаны ждут, когда ты притормозишь, корчат рожи не хуже маорийцев, проводят большим пальцем по горлу и обязательно найдется один умник, рассказывающий о старшем брате, с ножом, пулеметом и желающем отрезать наши головы. 

Женщины на улицах показываются нечасто, а девчонки помоложе в основном курсируют по одному маршруту: из дома к колодцу на площади, если нет своего. Идут, все закутанные с ног до головы, одно лицо наружу и тянут тележки с молочными флягами-бидонами. Если рядом идет красавец в дубленке-пилоте, шапочке на самой макушке и грызет семки, так к гадалке не ходи, а увидишь, как вода выливается прямо на землю и девчушка идет обратно, сопровождаемая джигитом, рассказывающим что-то явно интересное. Помогать ей он не станет, не положено.

Старики, серьезные бабаи в папахах, сидят с палками у домов, провожают тяжелым, весом в БМП-1, взглядом из-под бровищ и, шевеля бородами, что-то тихо говорят друг другу. 

Ты на войне, братишка, не забывай, крути башкой по сторонам. 

Нам показушно радовались только в магазинах и на рынке. «Ява», стоящая как «Парламент» дома, «сникерс» по цене коробки самарской «Коллекции», лимонад из Прохладного, не меньше трех литров дорогой тогда «Пепси». 

И тут Женек захотел мафон. Самый обычный и раздолбаный двухкассетник типа ИЖа или китайского «Интернешнла». Деньги у него водились, заводясь в карманах с прошлых шахер-махеров и кассетник уехал с нами. И три кассеты. Союз номер не помню, «Блестящие» и «Ария», с мужиком в красном на картинке. На кой ляд суровый уральский Женек купил металл? Я не знаю, но не спорил. 

Я даже порадовался. И даже послушал, пока они все не решили, что с них хватит. 

Я так и не люблю «Арию». Но слушаю куда как с удовольствием, если находит. И всегда начинаю с одной и той же песни, первый раз услышанной в Чечне, весной двухтысячного. 

С «Воли и разума». Да и сейчас, прямо пока пишу, ее и слушаю.