...Зыбкая грань миров в пору зимних праздников

Отрывок из романа "Они сошлись на краю ямы в глухом лесу темной ночью" (в работе).
(Альтернативная история, главный герой - Владимир Палей, возвращенный к жизни древними богами)

"...И деньги кончились. Те гроши, которые – смех, да и только – Владимиру на прощанье оставил лакей, отпущенный палачами. Слава Богу, что Митрич и обеды обходились за казённый счёт со щедрого плеча Колчака.

После всего случившегося Владимир уже и отвык от изысков, так что перебивался.

По-настоящему щедрым ужином, которым не приходилось давиться, его угостили за пару недель до Рождества.

У одного из знакомых офицеров разом и наступили именины, и добралась жена с оккупированных большевиками территорий. Жена испекла постный пирог, позвали, кроме Владимира, ещё одного поручика и даже чехословацкого офицера, с которым именинник был знаком ещё с фронтов мировой войны. Чех принес добытой где-то свежей домашней колбасы да мешочек простых конфет – помадок с ирисками. Явился он в дубовом венке (таком чахлом, что Владимир готов был об заклад на последние деньги побиться – свитым и останков банного веника) и возвестил, что за пределами России весь мир уже празднует Рождество. А значит, именинник вдвойне замечателен.

Так славно всё и началось. 

Конечно, скоро разговор зашёл о судьбах России. Хозяйка и жена именинника попыталась сменить тему и стала спрашивать Владимира о царской семье – просить рассказать, какие они, особенно, цесаревич.

И Владимир с радостью рассказывал, какими он видел и запомнил царевен и Алексея Николаевича в простом общении, в играх... Даже прочёл свое стихотворение, посвящённое цесаревичу.

Дослушав, все за столом умокли, и вдруг молодая хозяйка расплакалась – не умиленно, не растрогано, а горько, словно от внезапной страшной вести.

– Извините меня! – выдавила она и, сорвавшись со своего места, вышла из комнаты.

Мужчины еле успели по привычке подскочить на своих стульях.

Владимир осел, будто его огорошили оплеухой.

– Я прошу прощения, господа... – произнёс он.

– Владимир Павлович, это вы простите! – приложа руку к сердцу, взмолился несчастный именинник. – Она до сих пор не отошла от ужасов, увиденных и пережитых по дороге сюда. Все-таки женщина.

Понятно было, что вечер окончен, но хозяин не отпустил гостей без стопки хорошего коньяку на посошок.

Уходили, правда, только Владимир и другой русский офицер. Чех оставался ночевать у товарища. И, то ли растрогавшись, то ли просто запьянев, он вдруг решил на прощание подарить Владимиру чётки – покопался во внутреннем кармане шинели и вложил в ладонь смущенного князя нитку окатанных прикосновениями деревянных бусин.

Вместо креста на четках была крохотная овальная миниатюра.

– Это дитя Иисус. Иезулатко. Из Праги, – объяснил он.

Владимир сердечно поблагодарил и обнял его, прощаясь. 

И бережно убрал четки в карман, хотя ему не терпелось повнимательнее под лампой миниатюру с маленьким Христом.

Так, два поручика пустились в недолгий путь по ночному Омску. Им предстояло пройти немного дворами, а путь на другой берег Владимиру предстояло проделать в одиночестве. 

Идти было недалеко, но темно, несмотря на лежащий кругом снежок. 

Шли. Снежок хрустел. 

– А большевики поменяли календарь… – бормотал, тяжело дыша при ходьбе, спутник Владимира. – Теперь он как в Европе. Конечно, им же нет разницы, когда славить Христа… Христопродавцы!

Неясно было, хотел ли он продолжить или же – услышать ответ Владимира. Но тому вовсе не хотелось распространяться на эту тему в подобный вечер. Один-единственный вечер, напоминающий нормальную жизнь среди сплошного скудоумия и безумия… Он успел узнать этого офицера как истового монархиста, но досадно было, что того потянуло на неприятные и тревожные откровения именно теперь.

Хотя мысль о том, что сегодня тоже в некотором роде праздник – чье-то Рождество, самая темная ночь, после которой сделается чуть светлее, – грела изнутри. Может, дело было в коньяке «на посошок», но призрак радости в душе трепыхнулся. 

– Грустно видеть, что славянские народы еще под папской ересью… – не унимался поручик, словно ему налили не на посошок, а больше. – Победить и большевизм, и немчуру, и жидов мы сможем, только когда все братья объединятся под властью православного русского царя… 

– Дай-то Бог нам возвращения православного русского царя, – только и ответил Владимир. Не соврал, проявил вежливость, но в дискуссию не вступил. 

К счастью, скоро пришла пора расходиться в разные стороны. 

– Владимир Павлович, не проводить ли вас до квартиры? 

Владимир содрогнулся. 

– Благодарю, не стоит так волноваться. Пока всё спокойно, а мне недалеко – считайте, только мост перейти. Всего доброго! – Владимир поймал себя за язык, чуть не присовокупив на прощание «И с праздником!». 

– Всего доброго… 

Пламенеющий истовым монархизмом поручик застыл, словно хотел все же продолжить – и монолог, и совместный путь. 

Бодро зашагав, стараясь в душе как воду в сите донести до дома настроение добра и праздника, Владимир вдруг задумался – почему он не слышит удаляющихся шагов за спиной? С ужасом подумал, что поручик так и стоит, глядя ему вслед. Прежде чем свернуть за угол, он обернулся… но никого не увидел. Поручик ушел совершенно бесшумно? И слава Богу. 

В его отсутствие Владимир вздохнул вольнее и даже позволил себе согласиться с мыслью, что Рождество по юлианскому календарю более правильное. Но Иезулатко все равно грел карман теплом. 

Почти радостно Владимир шел к большой улице. И тут понял, что не слышит и своих шагов…

Замер, рванулся вперед – снова тихо. Нагнувшись взяв горсть снега горячей дрожащей рукой, бесшумно сжал его в плотный комок. 

Кинулся к глухой стене дома в проулке – постучал о дерево, раз, другой, но ничего не расслышал. 

Стянув перчатки, он пощелкал пальцами возле ушей – щелчки слабо слышались, как сквозь вату. 

Первая мысль была – скорее бежать домой. Вторая – вернуться в гости, сославшись на то, что стало дурно. Кто его осудит после контузии? А может, и правда все из-за давней контузии?.. Всем кричал, что он здоров, а на самом деле… 

Наконец пришла мысль спасительная и простая – ведь тут совсем рядом церковь! Пусть старообрядческая, но всё же. Может, даже окажется открытой. 

Владимир сорвался и побежал в глухой тишине, словно через воду. 

К старой ветхой церковке он вылетел через пару поворотов. Выбежал, словно налетел на стену. Или его сшибли с ног… 

Церковь пылала, но не настоящим жарким огнем – просевшее строение из черных досок было объято огнями Святого Эльма, холодным зеленым небесным пламенем. Столп его уходил ввысь, в абсолютно пустое черное небо, и казалось, что это не сполохи призрачного огня, а стены и башни сказочного замка или терема.

В одном из окошек – высоко над чуть покосившейся колокольней – промелькнул теплый огонек, а потом выскочила наружу лохматая юркая тень. Закрутилась, забултыхалась в потоке света, едва не выронив из черной лапки шест с красным солнышком. Но теплом светилось вовсе не это солнышко…
Шест зверек в итоге взял в зубы и то, что светилось, скинули прямо ему в лапки из окна – будто полную теплого свечного огня маленькую лодочку с высокими бортами. Так, держа ее на вытянутых черных лапках, зверь и побежал, распушив роскошный песцовый хвост, против течения зеленого пламени, противосолонь. Дальше из окна посыпались другие – лохматые, черные, серые, тряпичные, похожие на мешки, на кого-то, затолканного в мешок, на людей, на зверей, малые и большие. И все ринулись следом за пушистым предводителем. Все скакали, перекатывались, словно и правда неслись по берегу, по камням по-над бурным потоком. В какой-то момент лодочка выскользнула из лап зверя, тот перекинул шест свите – подхватила его какая-то безлицая кукла, радостно подскочившая по этому поводу – и, совершив немыслимый прыжок, поймал лодочку.
Тут Владимир увидал, что это не лодочка – это люлька! Красно-золотая, с подвесом из серебряного шестилистного цветка, чтобы порадовать лежащего в ней младенца. Младенец светился солнышком и, казалось, совсем не боялся – его словно веселила эта безумная скачка.
Вот тогда Владимир и услышал – подвывание, тявканье, смех, щелканье, стрекот то ли от трещоток, то ли от челюстей, бой бубнов, звон колокольцев, свист дудочек – в общем, всё, что издавала эта ватага. Они гремели, гремели и неслись. В какой-то момент, с оглушительным хлопком, пламя сделалось из зеленого рыжим, но они с воем проскочили и сквозь это жаркое пламя – и понеслись вниз… Столп света, вновь бледнеющий и зеленеющий, убывал, словно уходя под землю, унося с собою и ватагу, столь лихо несущую с собой ребенка. Только зачем он им? Или это они… Да они же украли ребенка!

В последнем колоссальном сполохе застыла на несколько мгновений картина того места, где кончилась скачка странных существ – под сводами пещеры ожидал некто рогатый в лохматой мантии с изогнутым змеёй посохом в руке. С поклоном ватага кинулась к нему, протягивая сияющую колыбель. Рогатый выпрямился, всматриваясь… Всё объяло пламя, чтобы через мгновение погаснуть.

Всё кончилось.
Владимир понял, что лежит на снегу, уже слегка вымокнув с одного бока. Он поднялся, отчетливо слыша хруст снега. Оглядел старую почерневшую церковь, окружающие дома с темными окнами – только в одном, в самой глубине комнаты теплилась лампадка. А в небе мерцали звезды.
Снег вокруг церковки был гладок, девственно чист – ничто его не потревожило за сегодня, не оплавило, никто по нему не топтался. Кроме Владимира.
Сам не зная зачем, он подошел к церкви, непрестанно оглядываясь. Уже у самой стены, в тени, он увидел корзину. Старую, ветхую, в похожие церковные служки обычно собирали пожертвования. Эта была пустая… Хотя, когда Владимир тронул ее, раздался тихий звон. Он перевернул корзину и на снег выпал маленький бронзовый бубенчик… 

До квартиры оставалось быстрым шагом четверть часа."

А ваши герои сталкивались со странными явлениями или истончением грани миров в сезон Рождества, Нового Года и Йоля?