Несчастный случай

Начала публиковать 20 главу своего романа "Новая Жизнь", который живет здесь: https://author.today/work/372107

Представлю вам фрагмент:

20 

Несчастный случай 

Поговорить с мамой мне удается только через три дня, ее срочно вызвали на консультацию в гор больницу областного центра, и ей пришлось там задержаться. 

Выслушав мою просьбу, мама, женщина умная и практичная, спросила, сколько это дело может занять времени – не потому, что ей его было жалко, а потому, что нужно было просто предупредить ее заместителя о том, сколько ее не будет. 

Я открыла карты, посчитала в уме, прикинула расстояние и ответила:

— Думаю, за полдня управимся, если выедем сразу после завтрака – вернемся после обеда, часа в четыре вечера. 

— Договорились, тогда завтра и поедем, чтобы в долгий ящик это дело не откладывать. 

— Спасибо тебе, мама! 

— Знаешь, через три месяца приезжает из Лондона твоя сестрица, очень хочет с тобой познакомиться. 

— Ты что, серьезно? Ты рассказала родной дочери о том, что какая-то женщина называет тебя мамой?

Признаюсь, я не рассчитывала на то, что Антонина Валентиновна Пахомова относится к нашему «мама-дочка» хоть сколько-нибудь всерьез. 

— А ты думала, это всего лишь слова, да? Я и к словам своим, и к чувствам отношусь очень внимательно. Ты мне как дочь, я хочу быть тебе как мать. И уж поверь, своей родной кровиночке я сумела все объяснить так, что она и познакомиться с тобой хочет, и сестрицей считать тоже. А ты меня с собой позвала, когда тебе поддержка в таком личном деле нужна. Не абы кого, а именно меня. 

— Так я доверяю тебе. И больше, сама понимаешь, некого. 

— Ну как это некого? Ты могла Ритку позвать. Могла?

— Могла...

— Могла. Вот. Ты могла решиться ехать одна...

— Не могла. 

— А, ну да, конечно, не могла. Юрка бы лег на пороге и сказал, «Только переступив через меня». 

Я смотрю на женщину, позволившую называть себя мамой, и думаю о том, насколько она добрая и тактичная. Знала, что я беременная и пощадила мои чувства, не стала ничего про «труп» говорить, хоть это и всего лишь обиходное выражение. Поняла, что меня это задеть может. 

— Спасибо! 

— Да будет тебе спасибкать...

— Это не просто слово, а пожелание Божьего спасения, его всегда принимать надо!

Я с одной стороны включила профдеформацию, с другой решила пошутить, а с третьей – я ведь от души ее благодарю. 

И я вижу, что она все три стороны осознала, потому что улыбнулась мне, ласково, нежно, удивительно по-матерински, и говорит:

— Что же, принимаю твои пожелания с открытой душой. Давай топай собирайся, и потеплее оденься, на кладбище простудиться раз плюнуть. 

— Хорошо, я под куртку еще свитерок надену. 

— И теплые брюки свободные, чтобы животик в тепле был. 

— Само собой разумеется, — улыбаюсь я, и выхожу из ее кабинета. 

Выхожу, и тут же лицом к лицу сталкиваюсь с Михал Михалычем, он к жене с букетом и тортом идет. 

— Привет, Анюта! Смотрю, вы уже встретились, поговорили о том, о сем. Все в порядке?

— Да я заходила попросить съездить со мной...

— Мамку решила сразу к делу привлечь? Куда намылились?

Я сначала не знаю, как на это ответить, но тут голос мамы из-за дверей кабинета спасает меня от неловкого момента. 

— Михалыч, ты? Давай заходи. Ты прости, что я сразу на работу, а не к тебе. Конец месяца, сам знаешь. И вот что, ты Анютку тоже назад позови. Поговорить надо, побеседуем втроем. 

— Ну что, Анют, вернешься?

— Вернусь, — киваю, понимая, что выбора у меня особо все равно нет. 

И мы заходим вдвоем, Михал Михалыч целует жену, отдает ей букет, ставит на стол тортик. 

— Сейчас организуем чаевничание с поеданием торта. Ты, Анют, садись, а я все сам сделаю. Попьем чайку, вы мне все и расскажете. 

— Так и рассказывать особо нечего, — говорю ему. — Я попросила... Антонину Валентиновну съездить завтра со мной... я хочу навестить могилы родителей, оба кладбища в нашей Области, но в разных местах. 

Одной ехать сил нет, вот и попросила ее, а она не отказала, говорит, свою подопечную и так бы одну не отпустила. Ваша жена ведет... мою беременность... 

— Так я вообще-то в курсе, Анютка, что у нас тут прибавление ожидается. И что моя лучшая половинка тебя дочей зовет, и с сестрой знакомить станет, так что давай так – не гоже это, мамку мамкой звать, а папку все по имени да по отчеству, что это за дела! Так что теперь, с этого момента при мне тоже ее мамкой зовешь, а меня папкой, усекла?

Я немного в шоке от этого предложения, но киваю. 

— Вот и умница. Вот блюдечки, чашечки, ложечки, а это нож, сейчас торт резать будем. Так, а куда конкретно мы завтра едем?

— Мы? — спрашивает мама.

— А то как-же, мы. Вам же водила нужен, я за него буду. А Денисов пока за двоих посидит, в конце концов, что у нас тут за день случится-то, верно? 

— А твоя правда, Михалыч, втроем, да с мужчиной, всяко спокойнее, чем вдвоем. 

— Так куда мы направимся завтра по утру?

— Одно кладбище во Владимире, отсюда где-то часа два с половиной, в один конец, а второе в деревне Ольховка, тоже часа три отсюда, только в другую сторону. 

— Это получается, сначала к отцу, потом к матери?

— Ну да... 

— Ты вот что, — говорит Михал Михалыч, которого я мысленно вот так сходу папкой называть не могу, — послушай моего совета. Кажется мне, что тебе сначала к матери приехать нужно, на ее могилку цветочки положить, простить, а потом уже к отцу – тогда и его простить будет легче... 

Я удивленно на него смотрю. 

— Удивляешься, откуда я знаю, что да как у тебя было? 

Я киваю. 

— Ну, так-то, это секрет... Недавно узнал я от своей жены, что ребеночек у вас с Юркой будет. А у Денисова Иван Данилыча как раз инспекция намечалась по баракам. Я и предложил ему выбрать для инспекции тот денек, когда твой Юрка на смене будет, да и вернуть их с лесоповала на часок в барак с Луговым. Дело в том, что очень уж мне захотелось поговорить тогда с твоим Юрцом. Отвел я его в сторонку, пока Денисов инспектировал, и сказал, что в курсе  хороших новостей. А потом невзначай и спросил его, знают ли о том, что Анюта ребенка ждет, ее мамка с папкой. Он тогда весь потупился да затуманился, молчит аки партизан. А я ему на это и говорю, что моя Пахомовна теперь Анюте как мать, ну а я выходит как отец. Вот и узнать хочу, как там оно с кровными-то дело обстоит. 

Ну, он подумал, а я ему и говорю, что это ж я не из праздного любопытства, может, мирить их надо – их, это тебя и твоих родных. А он мне на это, «Так умерли оба давно». Потом слово за слово все мне и рассказал, и про детдом, и про то, как ты мать нашла, и что она сделала, и про отца, в общем про все как на духу, а когда спохватился, я ему говорю, «Ты не бойся, она на тебя зла за это держать не будет, мы теперь вот знаем, что мы у нее одни». А он на меня так глазами зырк, и говорит, «Я свою Анечку в обиду даже вам не дам». 

Вот так. Ну, я лишь кивнул на это, позвал к себе в кабинет, мы там по стопочке и выпили. Ну, а потом вернулись они на лесоповал. И я знал, что он тебе о нашем разговоре не сказал. Мужской был разговор, понимаешь?

— Да. 

Если Пахомовы думают, что мне Юрочка ничего не сказал, то ошибаются. Знала я, откуда Пахомов в курсе, но виду не подала. Пускай думает, что мужики между собой за спиной у своих женщин шушукаться могут. Он может и может, а вот мой от меня ничего не скрывает. 

— Ну и кремень ты, Анюта. Я б на твоем месте такой скандал закатила, только пух да перья  летели, если бы мой муж от меня тайком мою жизнь с кем-то там обсуждал, — внезапно вставила мама. 

Я же, чтобы не отвечать, взяла в руки нож, и стала резать торт на куски. 

— Да не кремень она, — вдруг сказал Пахомов, — а просто знала она все с самого начала, а спросила, удивление изобразила намеренно. Причем так убедительно изобразила, что хоть Золотого Орла ей вручай за лучшую женскую роль. Я даже купился было поначалу, грешным делом подумал, что Юрка и вправду ничего ей не сказал. А потом задумался, что это она так спокойно реагирует на то, что отец ее ребенка водку со мной пил, а потом снова бревна таскать отправился, если она раньше-то об этом не знала. Нет на свете таких женщин, которые на такие вести нож в руки и давать резать торт. Знала все, так ведь?

И смотрит на меня испытующе. 

— Мой муж от меня никогда и ничего скрывать бы не стал, хоть бы ему сам Творец приказал молчать, — говорю с самым серьезным видом. 

Пахомовы переглядываются, а я уже с трудом сдерживаю хохот. 

— В каждой шутке лишь доля шутки, — замечает на это мама, а я чувствую, что пора ретироваться. 

— Чаек и тортик хорошо и вдвоем попить-поесть можно, — говорю и делаю ноги.