Кошелек

Кошелек 

Я помню тот день по минутам, помню все свои мысли и чувства, помню, что делала с самого момента пробуждения. 

Говорят, люди всегда помнят важные дни. Но как, ведь я не могла знать тогда, что этот день станет для меня важным... 

Но он стал, а ведь по сути, ничего особенного не случилось, просто в тот день из школы я пошла не привычным длинным путем в обход сквера, а сквозь него. Была весна, почти лето, конец учебного года, солнечный, яркий, жаркий майский день, хоть и изредка набегали облака и дождило. 

Я шла мимо скамеек, слушала музыку, смотрела по сторонам, и вдруг увидела, под одной из скамеек лежал кошелек.

Подойдя поближе, я подумала, что кто-то обронил его совсем недавно, примерно час назад. Утром и днем, еще пару часов назад, шел дождь, и трава все еще была влажной под скамейками, а кошелек, и это было сразу видно, не намок. Если бы лежал там во время дождя, его бы точно повредила вода. 

Подобрав кошелек, я его осмотрела. Не кожа, дешевый кожзам, старый, потасканный, явно хозяин им постоянно пользовался. Почему хозяин? Это был мужской кошелек, женщины таких не носят. Тем более не носили более двадцати лет назад. 

Раскрыв кошелек, я заглянула внутрь. Никаких денег не было, даже монеток. 

Ни визитных карточек, ни прав, ни кредиток, ничего. Все, что я нашла, была одна черно-белая фотокарточка, женщина с маленьким ребенком на руках, и малюсенький клочок бумаги, на котором был записан номер телефона, не городской, мобильный. 

Подумав о том, что для хозяина эта вещь явно важна, я захотела вернуть ему ее. Но как? Я же буквально ничего не знала ни об этом человеке, владельце кошелька, и не имела возможности узнать. 

Только номер на клочке бумаги и фотокарточка. 

Тогда я достала свой мобильник, и набрала номер. 

Мне ответили с третьего гудка; помню, как я считала их, от волнения.

— Слушаю. 

— Простите, вы не теряли кошелек? Я в сквере на Чкаловской нашла кошелек, черный кожзам, и внутри был ваш номер... на бумажке... записаный.

— Не знаю. Кошелек не мой, я не терял, чей, не знаю. 

— А, простите, вы чем занимаетесь? 

— Предоставляю ритуальные услуги, а что?

— Вероятно, тот, кто записал ваш номер, ваш клиент? 

— Вероятно, но я понятия не имею, кто это может быть. И много там денег, в кошельке? 

— Денег нет вовсе. Даже монеток. 

— Вот как... Нет, даже идей нет, кто это может быть. 

— Я поняла, спасибо. Всего доброго. 

— И вам. 

Я повесила трубку, села на скамейку и стала ждать, сама не зная, чего именно. 

Снова я смотрела на фотографию, задаваясь вопросом, что она значит для владельца кошелька, и кто эти люди, женщина... ребенок...

Глубоко задумавшись, я даже не заметила что рядом со мной кто-то стоит. 

Подняв голову, я увидела мужчину лет тридцати, тридцати-пяти, внимательно изучавшего меня со стороны.

Он рассматривал меня, но также украдкой бросал взгляд на кошелек. 

Поняв это, я спросила тихо: 

— Добрый день, это ваш кошелек? Я нашла его тут, под скамейкой. 

— Наверное, ветром сдуло, под скамейку. Я то вероятнее всего оставил его на скамейке и забыл... Разговор был трудный, потом ушел собеседник мой, а я сидел и думал о своем. Так задумался, а тут из офиса звонят, "Ты куда делся? Обед закончился". Я встал и ушел. А кошелек остался.

— Я нашла его, когда шла мимо, с той стороны. 

Я указала рукой сторону. 

— Сразу решила вернуть, а тут ничего, только номер и... фотография. Я только по номеру позвонила... У вас кто-то умер? 

— Да...

— Соболезную...

— Спасибо. Но это было давно... Почти тридцать лет назад. Отец того человека, чей номер... кому вы звонили, он тоже ритуальными услугами занимался, еще в те годы, в семидесятые. У них семейный... бизнес. Я этого человека еле нашел, он обещал найти записи, которые вел его папа и отзвониться мне. Я отдал ему все, что у меня было... но мне на работе обещали аванс. Я вас отблагодарю, обязательно, за то, что не выкинули кошелек, пустой, и не прошли мимо, а то фотография... могла отсыреть или вообще... намокнуть. 

— Это... вы и ваша мама? На фотографии? 

Минута прошла, он молча стоял и смотрел на меня, потом будто решился, приблизился, сел на скамейку, тоже посмотрел на фотографию и кивнул. 

— Да, это я на руках у мамы... Мне тут вроде года полтора. Мне было три, когда я попал в детдом, я лишь помнил свое имя и с собой у меня была эта фотография. А больше я ничего не помню, и понятия не имею до сих пор, почему я оказался в детдоме, почему мама меня... предала. 

Но недавно я был на кладбище, и увидел могильную плиту... На ней была изображена моя мама. Вот точно как на этой фотографии, только без меня. И там была только дата рождения, никакой даты смерти. 

Я слушаю его, внимательно, не перебиваю, молчу. 

— Я с трудом смог узнать, кто устанавливал плиту, а было это очень давно, и вот смог связаться с его сыном. 

Если я смогу узнать, когда ставили плиту, может, узнаю, кто делал ее портрет, и кто его заказывал; так хоть что-то о себе узнаю. Вот фамилию мамы знаю теперь. Смешная фамилия, Горох. Ее звали Маргарита Николаевна Горох. Меня она называла Коленька. Звала меня Коленька и гладила по голове. А больше я ничего не помню...

В этот момент звонит его мобильник, маленькая черная раскладушка. Дешевая даже для того времени. 

— Николай? — слышу я уже знакомый голос того самого мужчины, — Это Рубин. Я кое-что узнал. Вам нужно сегодня подойти ко мне домой, вы поняли? Не телефонный разговор, я жду вас как только сможете. 

— Буду через полчаса. 

— Жду. 

Николай закрывает телефон, сует его обратно в карман, а я закрываю и протягиваю ему кошелек. Он берет его, но одновременно наши пальцы соприкосаются, он смотрит мне в глаза бархатными карими глазами, и просит: 

— Я нервничаю... Можете пойти со мной? Пожалуйста. 

Мы в те годы не пуганые ходили, вот я и согласилась. 

Дорога и правда заняла всего полчаса, и когда мы пришли в двушку в хрущевке, на пятом этаже пятиэтажного дома, нас встретил сам Рубин, с интересом оглядел меня с головы до ног, впустил нас в квартиру, пригласил на кухню, предложил нам чаю (мы оба сказали на это предложение "да"), налил нам и себе крепкого черного, и лишь потом сел за стол и сказал: 

— Ну что, Николай, есть у меня для вас новости. В файлах своего отца я нашел эти документы, — и он кивнул на папку, лежащую на столе между нами. — Тут есть и возраст, и имя отчество и фамилия вашей матери, и еще кое-какая информация о том, откуда он о ней узнал, и почему на плите изображена ваша мама именно в таком виде, как на фото, которое вы мне показали... 

Итак, вы можете просто прочесть все документы или я могу немного рассказать вам о том, что случилось более тридцати лет назад. 

Я вижу, что Коленька в расстроенных чувствах и тогда беру инициативу на себя:

— Расскажите тогда то, что знаете. 

— Хорошо. Еще до вашего, Николай, рождения, ваша мама приехала сюда, в Москву, в ПТУ учиться из Пермского Края... она детдомовская, родители погибли, ей был год. В восемнадцать она решила все изменить в своей жизни, и уехала, не в Пермь, в Москву. 

Ее звали Горох Маргарита Николаевна, но это вы уже знаете, вы же видели... могилку...

Через год она познакомилась... с моим отцом. Они очень подружились, хоть он и был женат. У них появился общий друг, Дмитрий Егорович Деньцов. Митя сделал Рите предложение, они расписались, мой отец был свидетелем у них на свадьбе. 

Рита была беременна, до родов оставался месяц, когда у Мити... В общем, ему диагностировали лейкемию, причем стремительно развивающуюся лейкемию. И Рита стала вдовой еще до того, как вам, Николай, исполнилось полгода. 

Все то время мой отец помогал вашей матери, а когда вам исполнилось три, на ваш день рождения была сделана та фотография. За полгода до того у вашей мамы нашли злокачественную опухоль... в голове. Неоперабельную. Мой отец и его жена хотели стать вашими опекунами, но... им не позволили не смотря на волю вашей умирающей мамы. Вас отдали в детдом... но фотография, которую просила оставить вам ваша мама, осталась у вас. 

Мой отец хотел продолжать помогать – вам, но он погиб, когда мне было четыре года, а вам пять. Моя мама сохранила эти документы; даже квитанции тут остались, папа сам оплатил похороны вашей мамы, ему как сотруднику сделали скидку на все... Мама после папиной смерти ни о чем больше слышать не хотела, замкнулась, только обо мне заботилась, хотела, чтобы я продолжил дело отца. Я продолжил. 

Вот так. Там, —он указал на папку, — есть еще фотография ваших родителей, с их свадьбы. 

— Я могу... забрать папку? — тихо спросил Николай Дмитриевич Деньцов, только что заново обретший свою семью. 

— Конечно, она – ваша по праву. 

Мы вышли от Рубина примерно через час, он отдал Коленьке часть уплаченных ему денег, в память о своем отце и матери Николая. 

— Можно, я тебя... Вас...

— "Тебя". 

— Тебя провожу? 

— Можно. 

Мы пешком, неспеша, идем до моего дома, а потом он целует мне руку, словно каснувшись и моей души. 

С того дня мы стали встречаться. Каждый день, то у моего дома, то у моей школы, то в том самом сквере, на той скамейке, под которой я нашла его кошелек. 

Мы расписались через три месяца после нашей встречи в сквере, я уже не представляла своей жизни без него. 

Так я стала Валентиной Олеговной Деньцовой. 

С тех пор прошло двадцать лет, у нас родилось трое деток, которые души не чают в своем отце. 

На нашу годовщину я подарила ему – новый кошелек, и там теперь, рядом с фото моей свекрови с моим мужем на руках, живут фотографии наших детей, и фото с нашей свадьбы. 

Перед тем, как пойти гулять по набережной Москвы-реки, мой муж делает мне подарок: серьги с рубинами, сказав, что через двадцать лет, когда у нас будет рубиновая свадьба, он подарит мне бриллианты, чтобы обязательно дожить со мной до этой даты. Я целую его в губы, и мурашки бегут по спине, также, как тогда, когда мы целовались в самый первый раз в жизни. У нас всякий поцелуй как первый.