Будет больно, но прикольно

Порой я сижу на берегу, не часто, но случается. Там скамейка под вербой и редкие прохожие, но они не мешают. Думаю о разном. Сам себе противоречу, курю и улыбаюсь под нос, как дурак. Это спокойствие, необходимое, прекрасное. Но много его нельзя. Как, собственно, ничего нельзя много, так и этого.

Один раз я неделю жил тихо. Гулял, ел и плавал. Ничего не писал и не рисовал. Странно, но во мне ничего не скопилось, никакой рассказ, никакая картина и не думали будоражить покой. Размеренность поглотила меня, я даже стал выспаться и бриться каждый день, не впопыхах, а с чувством,  с толком. Я почитал книгу до конца и ни одной идеи не посетило меня, как водится, когда, бросив книгу посередине, хватаешь ручку и строчишь горячее свое, некстати наложившиеся на чужую историю. 

Мне даже понравилось это круглое чувство завершенности, самодостаточности бытия. Я спал и мне было классно.

А потом отпуск кончился. Студенты привалили на занятие такие же вареные и тихие, заспанные от каникулярного нережима. Они спросили:

- Что дальше? Опять порвем третий курс? Или может нафиг?

- Порвем… - равнодушно ответил я. - Или нафиг.

Они смотрели и ждали, что я расскажу им забубенный план на этот семестр.

План у меня был, но я знал, что если поведаю все сейчас, этим вот нудным голосом и с этим равнодушным настроем, то все - кирдык семестру. Стопроцентно. 

Я пошел в туалет, посмотрел в зеркало на унылую рожу и сказал себе: “Срочно вспомни, сукин сын, что-то эдакое, чтоб штормило!” 

Глубоко, в черной дыре зрачка, заработал профессиональный поисковик: мозг ожил лениво, болезненно, сопротивляясь и ворча. Башка заболела.

Это длилось пару минут, затем я распрощался со спокойствием,  смыл с лица всю уютную размеренность, утерся салфеткой и вернулся в студию. 

- Будет больно!  - сообщил я с порога. - Но прикольно.

- Что? - слегка прифигел класс.

- Просыпаться! 

- В смысле? - класс осторожно занервничал. Просыпаться до обеда в их планы не входило.

- Поднимайтесь. Да-да! Подъем! 

- Эмиль Львович, вы садист... - меланхолично сообщили с галерки.

- Не отрицаю. Но в первую очередь я - мазохист. Вставайте, вставайте.

Заскрипели отодвинутые мольберты, класс с болью оторвал пятую точку от теплых стульев. 

Они смотрели на меня, ждали. Модные, разные, свободные, с разноцветными волосами, дредами, тоннелями в ушах, с татухами на руках и шеях, а Микка-фрик вообще ходит с черным маникюром. Многие с плохой осанкой, как водится у дрыщей-художников, и с недосыпом от ночных аниме-сериалов. Есть пару очень домашних девочек. У таких аккуратные хвостики, белые блузки и прорва личных дьяволов под кроватью. Обычные подростки, как по всему миру во все времена.

- Мы разберём ваши личные два последних дня с трех позиций: первое - самое отвратительное событие, которое хотелось бы забыть, второе - с самое сильное зрительное впечатление, которое  хотелось бы помнить подольше, третье - самая интимная подробность, о которой… просто самая интимная, без подробностей.

Класс засмеялся. 

- И нечего ржать, господа. Я начинаю. Самое мерзкое со мной произошло сегодня утром, когда зазвенел будильник. (Класс ободряюще вздохнул. Они понимали.) Холодный пол, чернота за окном. Мотоцикл убран в гараж до весны. Переполненный автобус. Прямо вот битком. В автобусе орет ребенок, милый мальчик верещит, как свинья, наушники не спасают. Только застрелиться. 

Еще я видел вчера дохлую лису в парке. Съеденные птицами внутренности, все такое, но орущий ребенок перебил впечатления. - я довольно хлопнул по столу. - Ну вот, я пожаловался. Теперь вы!

И их прорвало. 

- Ночью видела паука в холодильнике. Самого мерзкого в мире паука. Теперь, наверное, умру с голода.   

- Пролил с утра термос с кофе на скетчбук, тушь разъело, кабзда наброскам. 

- Бабушку отвезли в больницу. Опять приступ.

- Тетка какая-то сегодня упала с велика, прямо в грязь, колено в крови. Ревела, как маленькая. Неприятное зрелище.

- Водитель автобуса сморкался в кулак, а потом этой рукой за руль - я чуть не блеванул.

- Опять зима, - сказал кто-то.

- Опять глисты, - добавил остряк.

Но никто не засмеялся. Зима всех напрягала ни на шутку.

- Ладно, размялись. Образы уже кой-какие есть. Мало, но для разгону. Теперь о прекрасном. Скажу по секрету, у моей соседки красный шелковый халат. И когда она выносит мусор…

- Вы смотрите в дверной глазок... - предположил все тот же остряк с галерки. Его зовут Тимо. Я рад, что он такой засранец. Иначе работать было бы скучно.

Класс хихикнул, я продолжил.

- Это была интимная подробность, если что.  А прекрасное. В коридоре, тут у гардероба есть старенькая аварийная лампа. Видели? Она отражается в зеркале, отражение накладывается на отражение окна, в котором покрытые инеем деревья. Таким образом лампа, загнанная в самый мрачный угол училища, выходит погулять на набережную, и не просто погулять, почувствовать себя уличным фонарем или даже солнцем. Рассвело, на улице дубак, но очень красиво. Иней, светлое небо, кадмий желтый темный плюс белила. Пардон. В общем лампа гуляет сколько вздумается. Ее никогда не выключает. Это прекрасно. 

Всю пару мы сочиняли картины- сказки. Складывали прекрасное и ужасное. До интима так и не дошли. Да я и не планировал. Так, активация интереса, выход из зоны комфорта, в зону активного творческого моделирования, композиции и сюжетики художественных объектов. Так, чтобы с огоньком, пауком, пролитым кофе, трагедиями и комедиями человеческой жизни. Чтобы живое, чтобы в кайф. 

А размеренность - ну ее нафиг. Не жили спокойно, нечего и начинать.

Раз уж зимы не миновать, хоть повесилимся с пользой.