Телесные наказания в Русской армии

М. Оськин. Неизвестные трагедии Первой мировой войны.

... В числе усердных почитателей палочного режима был и наш директор Плахин, в молодости либерал, разжалованный в солдаты, а потом - зверь, как все ренегаты. Он возвёл систему жестоких телесных наказаний в религиозный культ. После кровавой арии наказанных выносили на простынях, в виде истерзанных, полуживых трупов. Каков был поп, таков и причет. В корпусе был баталионный командир Грум, который, не ограничиваясь жестоким битьём кадет по "педагогическим" частям тела, как говорил проф. Ростиславов, сёк по животу. Варварство это открылось и Грум был прогнан в линейные батальоны, если только не в арестантские роты, но, к сожалению, для командования, а не для исправления по той системе, по которой он сам "исправлял" других.

В 1915 году в тыловых подразделениях вводился жесточайший режим, сопровождавшийся поркой розгами, издевательствами офицеров военного времени (особенно прапорщиков, не имевших авторитета), прочими изощренными наказаниями, придуманными не умеющим добиться победы командованием. Поэтому некоторые солдаты бежали не в тыл, а, напротив, на передовую. Если на фронте наказание розгами было мало распространено, то в тылу оно процветало.

Однако в периоды затишья на фронте, и особенно после установления позиционного фронта, применение розог активизировалось. С одной стороны, тяжесть окопного быта неизбежно увеличивала количество проступков, а придраться всегда было можно. С другой стороны, боев почти не было, лишь стычки, и безнаказанно отомстить офицеру солдаты не могли.

В солдатских письмах этого периода очень часто сообщается о том, что в ответ на побои "...начальству тоже дают, бьют ротных и полковников и сами в плен убегают“. Таким образом, пленение представлялось меньшим злом, нежели быт в своих окопах. Иногда враг казался более выгодным вариантом, чем собственный командир.

Итак, в 1915 году, как свидетельствует, к примеру, ген. А. И. Деникин, "два фактора имели несомненное значение в создании неблагоприятного настроения в войсках... введенное с 1915 года официально дисциплинарное наказание розгами и смертная казнь "палечникам“.

Насколько необходимость борьбы с дезертирством путем саморанения не возбуждала ни малейшего сомнения и требовала лишь более тщательного технического обследования для избежания возможных судебных ошибок, настолько же крайне нежелательным и опасным, независимо от этической стороны вопроса, являлось телесное наказание, применяемое властью начальника...".

Далее генерал Деникин продолжает:

"Судебные уставы не обладают в военное время решительно никакими реальными методами репрессий, кроме смертной казни. Ибо для преступного элемента праволишения не имеют никакого значения, а всякое наказание, сопряженное с уходом из рядов, является только поощрением".

Здесь речь идет о той категории солдат, что являлись "штрафованными", "штрафниками". Штрафованные по суду солдаты оставались в рядах своих подразделений впредь до окончания войны, с тем чтобы отбывать наказание после ее окончания. Впрочем, в случае получения георгиевской награды штрафованный солдат автоматически переводился в строй и освобождался от несения наказания. Всего же за годы Первой мировой войны георгиевскими крестами или медалями были награждены более миллиона солдат. Главное же — и нештрафованные и штрафованные бойцы одинаково несли боевую службу. Порка же лишь озлобляла людей, и без того проштрафившихся и оскорбленных.

Летом 1915 года, когда отступали уже не только Юго-Западный фронт (три армии), но и восемь армий Северо-Западного фронта, практика применения розог стала расширяться. В Ставку поступали массовые сведения об участившихся случаях избиения солдат офицерами как своеобразное приложение к распоряжению Верховного главнокомандующего по поводу введения в частях Действующей армии телесных наказаний за нарушение дисциплины.

Офицер мог придраться к чему угодно, и по любому поводу. Кадровый офицерский корпус истреблялся в боях, и открывавшиеся вакансии занимались офицерами военного времени — прапорщиками. Никто из них не имел того авторитета, каковым обладал кадровый офицер. Не умея руководить людьми вообще и на войне в частности, вчерашние гимназисты, служащие, студенты, мещане распускали руки, ибо это было самым легким средством. Уцелевшие кадровики — шесть-семь офицеров на полк — уследить за всем не могли. А предвоенные традиции, замешанные на принадлежности солдат и офицеров к единой полковой семье, еще не могли быть впитаны прапорщиками — это явление отчасти закрепится во время оперативной паузы зимы 1916 года. Если же кадровый офицер также был настроен на применение избиений, издевательств и порки (а солдаты образца 1915 года — это не кадровики 1914 года), то младшие офицеры почти все брали с него пример.

Соответственно, существовавшая социальная рознь в таких случаях лишь усугублялась. Повторимся, что чем дальше в тыл, тем чаще применялись розги, но были такие и боевые полки, где с почина батальонных командиров, а то и самого командира полка, избиения процветали довольно широко. Справедливость ведения борьбы против Германии и ее союзников, и без того далеко неочевидная для простого солдата, в таких условиях превращалась в моральный надлом. Что говорить, если за случайное неотдание чести офицеру в траншее полагалось двадцать пять розог, и солдаты писали домой, «Тогда бы мы знали, что надо защищать, если бы они обращались с нами по-человечески».

Письма солдат с фронта отмечали отчаяние, охватившее даже самых лучших кадровых солдат, над которыми теперь могли безнаказанно измываться офицеры военного времени из вчерашних мещан, интеллигентов, представителей городской «образованщины» вообще. Этим людям при насыщении офицерского состава отдавалось предпочтение перед имевшими боевые заслуги солдатами только потому, что у них было какое-никакое, хотя бы четырехклассное образование. То есть вчерашний лакей или официант с образованием мог издеваться над опытным фронтовиком — крестьянином по происхождению и не имевшим образования. Образовательный ценз вообще сыграл скверную штуку с царским правительством, не сумевшим перед войной провести в стране всеобщее начальное обучение, как того требовала столыпинская модернизация Российской империи. солдаты указывали в письмах:"...здесь занимаются этими штуками, как били помещики крестьян, а здесь солдат бьют".

Не умевшая организовать надлежащего сопротивления наступающему врагу, Ставка вынужденно закрывала глаза на любой произвол. Раз данная мера дисциплинарного воздействия применялась с разрешения Ставки, то ни к чему было бы исправлять отдельные несправедливости.

Справедливость ведения борьбы против Германии и ее союзников, и без того далеко неочевидная для простого солдата, в таких условиях превращалась в моральный надлом. Что говорить, если за случайное неотдание чести офицеру в траншее полагалось двадцать пять розог, и солдаты писали домой, "...Тогда бы мы знали, что надо защищать, если бы они обращались с нами по-человечески".

Никаких полковых традиций новые части не имели, так как были только-только образованы. Следовательно, блюсти "честь мундира" здесь было бы ни к чему. Личный состав этих дивизий - по большей части призывники 1915 года, о качестве которых уже говорилось. Вот почему здесь применялось розгосечение куда чаще, нежели в старых, кадровых полках. Например, один солдат писал с фронта, что новый полковой командир стал рьяно сечь солдат и по его примеру некоторые офицеры также стали драться: "...Лучше смерть, чем переносить весь этот ужас и позор от офицеров".

Можно лишь констатировать, что в тех полках, где командир категорически запрещал "нововведения Ставки", не желая позорить ни солдат, ни славного прошлого полка, практически ни один офицер не смел распускать руки, и именно такие полки, где отношения между солдатами и офицерами основывались на доверии и взаимовыручке, а не на мордобое, и дрались лучше с врагом. Почти не было порки на Кавказском фронте - и он был лучшим. К сожалению, таких начальников было мало, ведь сам Верховный главнокомандующий разрешил разнуздать самые низменные инстинкты, оправдывающие собственную военную некомпетентность. Требования относительно розог преимущественно выпускались высшими штабами, вынужденными реагировать на приказы Ставки.

В кампании 1915 года находившиеся в окопах солдаты зачастую применяли сознательно-добровольную сдачу в плен или самострелы. Дезертирство, за исключением принципиального протеста против войны в силу личных убеждений, есть явление именно крестьянское, так как крестьянин почитает войну не просто за ненормальное состояние человеческого социума, но за такое его состояние, которое выбивает человека из его многовековой включенности в природу как органичной части. Неудивительно, что дезертирство было мало распространено в государствах с высокой урбанизацией или в те периоды военных действий, которые характеризовались внутренним миром и стабильным положением на фронте. Высокое дезертирство (равно как и саботаж, уклонение, симуляция и прочие аналогичные формы, выделенные Д. Скоттом) солдат-славян было в Австро-Венгрии. Это идеологическое нежелание воевать за своих угнетателей.

Интересным фактом «законного» (с точки зрения солдат) дезертирства является задержка в своих деревнях отпускников, умышленно уничтожавших свои документы для сокрытия истинности своего положения. Летом 1915 года военный министр ген. А. А. Поливанов просил министра внутренних дел проверять отпускников и передавать их в уезды воинским начальникам. Министерство внутренних дел во исполнение просьбы отдало соответствующие распоряжения губернским властям. «Потеря» документа практически не могла быть доказана как умышленная. В то же время в наиболее тяжелый период на фронтах солдаты задерживались в тылу, рассчитывая на то, что к моменту их обнаружения и возвращения в окопы сражения уже утихнут. То есть — не личная трусость, а нежелание возвращаться на «убой», выжидание более благоприятной ситуации на фронте.

К началу XX века в Российской империи остались следующие виды телесных наказаний:

1) розги: как наказания для крестьян по приговорам волостных судов, бродяг и ссыльных, и как исправительная мера для ремесленных учеников;

2) плети для ссыльно-каторжных и поселенцев.

Что же касается телесных наказаний в семье, то с середины XIX века они постепенно выходили из моды. В некоторых семьях детей не пороли, однако в других это делали регулярно, и общественное мнение принимало это как должное. Например, из 324 опрошенных Д. Н. Жбанковым в 1908 году московских студенток 75 сказали, что дома их секли розгами, а к 85 применяли другие физические наказания: порка мокрой верёвкой или вожжами, удары по лицу, долговременное стояние голыми коленками в углу на горохе. Причём ни одна из опрошенных не осудила родителей за излишнюю строгость, а пятеро даже сказали, «что их надо было драть сильнее».

Официальная советская педагогика с 1917 г. считала телесные наказания детей неприемлемыми и недопустимыми. Во всех типах учебных заведений они были категорически запрещены. Однако телесные наказания в семье оставались нередким явлением.