Какой коммунизм коммунизже?

Учитель Андрей Сенин проснулся по будильнику, установленному на полчаса раньше, чем обычно. Перед началом рабочего дня пришлось заняться решением довольно неприятной проблемы. Вчера, во время похода по Мещерскому заповеднику, из-за солнечной погоды он снял, а потом потерял теплую куртку. Сегодня шел снег, прогноз обещал сильный ветер, и выход на работу без куртки был бы поступком безответственным и чреватым серьезными неприятностями. Если он вследствие этого заболеет, то врачи сочтут  простуду Сенина полученной в результате осознанного небрежения к своему здоровью, а это при отягчающих обстоятельствах может потянуть даже на общественное вредительство. Тут и права коммунара недолго на стол положить. 

Запрос в дирекцию заповедника Андрей отправил еще вчера. Едва встав с постели и даже не умывшись, посмотрел виртуальный экран личного коммуникатора и узнал, что, к сожалению, никто из туристов или экологов потерянной куртки не нашел и не принес. Это было ожидаемо — они с Паолой отошли далеко от исхоженных троп, так что вещь могла потеряться где угодно, а объявлять ради нее полноценную поисковую операцию никто не будет.

Эту превосходную зимнюю куртку, легкую и теплую, Андрей носил всего третий год, берег ее, сразу оттирал мельчайшие пятнышки, на лето убирал в вакуумный чехол. Штатный срок службы таких изделий — восемь лет, но Андрей собирался пользоваться ею дольше, чтобы добиться поскорее прав на роскошь, которые могли понадобиться в самом скором времени. Теперь, однако, придется заказывать новую — других вариантов нет.

Андрей создал в коммуникаторе новую потребность. Выбрал в каталоге точно такую же куртку, как и утраченная, даже цвет менять не стал. В графе «причина возникновения потребности» выбрал «порча или утрата личного имущества вследствие небрежности». Из всех возможных причин эта была самой неуважительной. Индекс общественных заслуг немедленно снизился почти на пятьсот баллов — столько Андрей в среднем набирал за две недели труда.

Зарядка и душ не принесли ощущения свежести и бодрости, как обыкновенно бывало. Новая куртка, уже доставленная в вестибюль автоматикой, не порадовала; Андрей не мог отделаться от ощущения, что прежняя была удобнее, а эта сидит неправильно и стесняет движения.

Старший домовой повар товарищ Санникова, которую обыкновенно называли просто тетей Любой, наставляла паренька лет четырнадцати:

— В сто пятой ячейке у товарища диабет, в двести семнадцатой — аллергия типа В-11. Ни в коем случае не перепутай контейнеры! За здоровье товарищей отвечаешь.

Паренек сосредоточенно кивал и укладывал контейнеры в термосумку так, словно в них был не обычный завтрак, а вакцина от смертоносного вируса. На самом деле контейнеры всегда подписывали и маркировали, и товарищи сами все знали о своих пищевых ограничениях; однако осознание ответственности полезно в любой работе. 

- Вот станешь ты совсем взрослым и получишь права коммунара, - продолжала поучать паренька тетка. – Возьмут тебя в экспедицию на Марс, в Яблонеград. А ты там перепутаешь рацион и дашь космонавту-исследователю в полевой выход еду с аллергией! Представляешь, что будет? Неровен час, желудок расстроится у товарища, а он в скафандре снаружи купола? 

  - Прямо таки на Марс..., - засомневался мальчик.

 - А почему нет? Если ты будешь хорошо работать? – удивилась тетка. 

- Хорошо бы на Марс, - мечтательно протянул паренек. – Говорят, в Яблонеграде коэффициент общественных заслуг аж тройной! Отработаю, вернусь на Землю и закажу себе личный аэробот!        

— Первое трудовое поручение? — спросил Андрей у паренька.

— Первое! Со второй попытки сдал на допуск! — гордо ответил мальчик.

— Отличный результат! С началом долгого пути тебя, товарищ!

Мальчик просиял, подхватил сумку и убежал. Допуск к работе со второй попытки — это неплохо; большинство учеников Андрея сдавали по три-четыре раза. И первым трудовым поручением у многих становилась доставка пищи в ячейки товарищам, которые заболели и не могли сами прийти в столовую.

— Вот сырники с изюмом, как ты любишь, Андрюша, — улыбаясь, сказала тетя Люба. — Каша сегодня пшенная, кукурузная и рисовая с говядиной и шиитаке.

Андрей взял пшенку и сырники со сметаной и свежей малиной, налил себе чаю и сел за столик. Молодой парень в сером комбинезоне за столом напротив дожевывал синтетический брикет. Андрей припомнил себя в молодости, когда брикетные дни были для него частым явлением.

Брикетные дни были обязательны для всех, кто еще не получил прав коммунара, за исключением имеющих противопоказания по здоровью. Эта безвкусная, липнущая к зубам масса изготавливалась на основе белково-липидной муки, получаемой из насекомых. Андрей припомнил, что когда ему было семнадцать лет, недельный рацион взрослого и не достигшего прав включал два брикетных дня; однако их заменили на один еще до того, как его Индекс общественных заслуг достиг величины, позволяющей получить права. Считалось, что брикетные дни нужны для напоминания о том, что тот, кто не приносит пользы обществу тот и не должен вкусно питаться — перефразируя древнюю поговорку «кто не работает, тот не ест». И действительно, с непривычки от брикетов многих выворачивало. 

Из транслятора, как обычно по утрам, лились новости.  Совет Движения рассматривал вопрос об увеличении штрафов за работу в выходные и прерывание отпуска без острой производственной необходимости.

«Это не только безответственное отношение к собственному здоровью, — возмущалась одна из депутатов. — Это еще и неуважение к труду работников рекреационного сектора. Товарищи, организация вашего отдыха — их труд, он так же важен для них, как для вас — ваш».

В итоге Совет решил штрафы для рядовых коммунаров не повышать, а вот руководителям, чьи сотрудники систематически не добирают отпуск, объявить выговоры.

Андрей вот ответственно относился к выходным; будь это не так — не схлопотал бы сегодня огромный штраф. Впрочем, целый день с Паолой того стоил. Может, вчера был и не лучший их день, но все равно это того стоило.

Со стены столовой на Андрея смотрели портреты товарищей, отличившихся в их Движении на прошлой неделе: врача, разработавшего улучшенный график вакцинации, инженера, сконструировавшего прогрессивную модель снегоуборочной машины, учительницы, чья первая сотня учеников получила права коммунара. Никто из них не опозорил родную школу, а отличившиеся работники получили несколько тысяч премиальных баллов к своему Индексу общественных заслуг. Теперь они имели право на роскошь  и особое уважение, в том числе, могли переехать из общежития в личный дом. Андрей наделся, что и его портрет рано или поздно появится на этой стене — правда, сегодня этот момент отдалился по меньшей мере на две недели.

Причина потерять куртку у Андрея была, пусть и неуважительная. Этот небольшой поход Паола использовала для серьезного разговора, которого Андрей давно ждал и, к своему стыду, несколько опасался. Вчера Паола наконец ребром поставила вопрос о переводе отношений в четвертую стадию.

Андрей и Паола были парой уже пять лет. «Формирование близости» они проскочили быстро — почти сразу перешли от «романтического увлечения» к «глубокой привязанности». Андрей сам понимал, что они остаются на третьей стадии слишком долго, но до сих пор не чувствовал себя готовым к переходу на четвертую. Она называлась «подготовка к родительству».

Вообще говоря, родительство не было прямой обязанностью коммунара. Достигшие совершеннолетия мужчина и женщина могли оставаться на любой стадии отношений так долго, как оба того хотели. Например, повариха тетя Люба несколько лет состояла в отношениях второй ступени сразу с тремя мужчинами, и всех это устраивало. Обязательно только сообщать об отношениях коллективу, чтобы влюбленные не вводили в заблуждение ни окружающих, ни друг друга.

Единственная ситуация, в которой отношения запрещены — если один из пары находится в сфере ответственности другого; тогда влюбленным приходится выбирать между отношениями и участком работы. Андрей год назад наблюдал трагедию — директор и учительница полюбили друг друга. Она могла бы перевестись в другую школу, но сочла безответственным оставлять учеников, которых вела. Тогда перевестись решил он, но она воспротивилась: это могло плохо сказаться на коллективе. В итоге они решили пожертвовать чувствами ради верности призванию. 

Андрею подобный исход не грозил — Паола была исследователем, она разрабатывала лекарства от диабета. Он ценил ее веселый и легкий характер, однако Паола умела и ставить вопрос ребром. Вчера она заявила, что они либо переводят отношения на четвертую стадию, либо расторгают. И Андрей ее понимал - в этой ситуации был и еще один подводный камень – коммунар, не ставший родителем, не мог получить полные права коммунара категории «А», поскольку полной отдачи и пользы социуму бездетный индивид принести никак не мог, сколь бы он не был талантлив в других областях. Если у тебя нет детей, значит, свой долг перед обществом ты выполнил не полностью, нужно родить как минимум двоих. А если долг выполнен не полностью – то и тех благ, которые следовали для коммунара после получения прав категории «А», никак не получить.   

Впрочем, это была скорее его проблема. Паола  готова была подать заявку на одиночное родительство; такая возможность оставалась, пожалуй, единственным, что отличало мужчин от женщин. Одиночное родительство требовало высокого Индекса общественных заслуг, но Паола горела своей работой, пользовалась уважением в научном мире и соблюдала коммунистическую дисциплину, потому проблем с допуском к родительству у нее не возникло бы как в паре с Андреем, так и без него.

Андрей хоть и знал уже давно, что этот разговор назревает, но не смог принять решение. Он был привязан к Паоле, жизни без нее не представлял, да и права категории «А» заработать хотелось, без них вершин карьеры в профессии не достичь. Однако готовности к родительству не чувствовал. Педагоги реже представителей других профессий подают родительские заявки — они иначе оставляют отпечаток своей личности в будущих поколениях коммунаров. К тому же неизвестно, с чем именно это связано, но статистически дети учителей чаще прочих попадают в проблемные категории.

Андрей и Паола договорились взять паузу на две недели, чтобы каждый мог решить, на что готов пойти ради их общего будущего. Из-за всего этого Андрей переволновался, расстроился, сделался рассеянным и в результате потерял куртку.

Новости сменились скрипичным концертом. Доедая сырники, Андрей прикидывал, сколько электробусных остановок успеет пройти пешком. Спортивная ходьба всегда успокаивала его, прочищала голову, настраивала на рабочий лад. Выходило, что Андрей имеет возможность пройти километров семь.

Андрей понадеялся, что дневная норма плохих событий выбрана полностью с утра пораньше. Как любила говорить его наставница товарищ Гинзбург, «бомба не падает дважды в одну воронку».

Однако сегодня в воронку, оставленную бомбой, влетел ядерный фугас — из кармана донесся сигнал коммуникатора.

 Андрей выхватил коммуникатор и увидел в виртуальном экране пульсирующий красный круг — знак чрезвычайного происшествия и вызова первой категории важности от общественных служб. Полный самых недобрых предчувствий, учитель ткнул в виртуальную панель принятия звонка. Андрей работал учителем тринадцать лет, и до этого дня красной тревогой его вызывали лишь однажды. В тот недоброй памяти вечер шестиклассник Саша Солдатов, рисуясь перед девчонками, прошел по коньку крыши и упал, сломав позвоночник. Неделю Андрей разрывался между больничной палатой Саши и школой, где остались его товарищи — прорабатывал ситуацию. Его задачей было провести всех детей через кризис, не отяготив чувством вины, но одновременно подведя к правильным выводам. Саша полгода провел в кресле-коляске, но восстановился. Сейчас он учится на инженера-конструктора, недавно как раз звонил, хвастался своему учителю, что получил права коммунара… И вот снова произошло что-то столь же серьезное.

- Учитель Сенин? Андрей Игнатьевич? – раздался в трубке озабоченный мужской голос.

- Слушаю вас! – взволнованно ответил Андрей.

- Вас беспокоят из Движения за общественную безопасность. Меня зовут Сергей Петров, звание в Движении – коммунар-центурион.

 - Что случилось, товарищ центурион?

 - Дело касается вашей ученицы, Елены Зотовой...                

  У Андрея перехватило дыхание от нехорошего предчувствия. Пятнадцатилетняя Лена Зотова являлась подростком с проблемами категории С; серьезнее этого — только категория D, но дэшников учитель ведет совместно с психиатром. У цэшников проблемы пока еще не перетекли в патологию, и от учителя зависит, удастся разрешить их и выпустить в жизнь полноценного коммунара или ребенок в итоге так и останется без прав  надолго, если не на всю жизнь. Для учителя это огромная ответственность — Зотова была первой цэшницей, доверенной Сенину. Он долго доказывал школьному Совету, что способен справиться с такой серьезной задачей. Теперь его дальнейший профессиональный путь зависит от того, сможет ли он помочь Лене Зотовой стать настоящим коммунаром.

Лена неплохо училась, увлекалась стрельбой из лука и хорошо ладила с товарищами; показатели интеллекта и психического здоровья у нее всегда были в пределах нормы. Она обладала сильным, дерзким, решительным характером. Проблема Лены заключалась в склонности к обладанию собственностью и желанию выделиться из окружающих. С детства она слишком высоко ценила поделки и маленькие коллекции — даже альбом с засушенными листьями хранила годами. Пыталась присвоить в личное пользование общественное оборудование для детских игр и устраивала истерику каждый раз, когда приходило время расставаться с личными игрушками, выработавшими свой ресурс и более не подходящими по возрасту. А в последние годы Лена стала одержима одеждой и украшениями.

В какой-то мере стремление выразить индивидуальность через внешний вид для подростков естественно. Как и взрослые, они получают в личное пользование одежду — серые комбинезоны гражданина, еще не достигшего прав коммунара. Модели стандартные, разработанные с учетом климата и сезона; индивидуально спроектированную одежду поставляют только тем, кому это нужно по медицинским показаниям. После получения прав, можно заказывать себе более разнообразную одежду, даже с элементами роскоши, если на то будет желание и позволит Индекс общественных заслуг. Например, Андрей сейчас пользовался тремя одинаковыми комплектами зимней одежды — брюки, джемпер и пиджак; один комплект на себе, другой в стирке, третий висит в шкафу на случай ЧП — учитель всегда обязан выглядеть опрятно. Но до получения прав гражданин обязан ходить исключительно в сером унисекс-комбинезоне. 

Подростки же стремились выделиться: украшали свои серые комбинезоны вышивками и аппликациями, экспериментировали с прическами, мастерили бижутерию. Задача учителя — направить эту деятельность в нужное русло: на развитие мелкой моторики, интереса к физическому труду и художественного вкуса. Но главное — подростки должны это перерасти. Осознать, что по-настоящему выделиться можно только значимостью вклада в дело всего человечества, а красивая одежда и роскошные вещи – это не самоцель, а общественная награда. Как правило, к выпускному классу пристрастие к украшательству сходило на нет. Вот только в случае Лены оно оказалось слишком сильным, что предвещало проблемы в будущем.

И все же Андрей не ожидал, что дойдет до такого серьезного ЧП. Однако, история, рассказанная центурионом, не оставляла места сомнениям. Выяснилось, что вчера, в районе одиннадцати часов вечера, Лена Зотова была замечена на улице в компании других подростков не в положенном сером комбинезоне, а в шелковом платье ее старшей сестры, уже получившей права коммунара. И, со следами косметики на лице! Сигнал поступил с патрульной летающей камеры наблюдения, был вызван наряд дежуривших членов Движения за общественную безопасность, которые задержали подростков и составили отчет о происшествии. Лену доставили домой, ее родителей, находящихся в важной командировке Научного движения, пока не извещали, но скрыть подобную информацию от ее учителя безопасники никак не могли.   

Прикрыв глаза, Андрей попытался оценить последствия. Для взрослого, не достигшего прав, подобный проступок грозил предупреждением об общественном паразитизме и отодвигал срок, когда он сможет доказать свою полезность обществу на месяцы, если не на годы. Но столь серьезное наказание накладывалось только на лиц старше двадцати одного года. Да, Индекс общественных заслуг обнулится, но в возрасте Лены это не большая беда — Индекс начисляется с четырнадцати, есть еще время наверстать. А вот отметка в личном деле уже навсегда. И по-настоящему скверно даже не это. Скверно то, что вызвало такое поведение. А учитель недооценил серьезность ситуации…

На школьном крыльце его ждала наставница, ее худые руки крепко сжимали рычаги кресла-каталки. Товарищ Гинзбург, рожденная в Эпоху Восстановления и заставшая зарю коммунистического общества, в свои сто пять лет не теряла хватки. Сейчас она взяла с места в карьер:

— Я забираю Зотову. Это я поставила задачу, которая тебе не по зубам. Я признаю ошибку и исправляю ее.

— Нет, товарищ Гинзбург, я не согласен, — твердо ответил Андрей.

— Сенин, дело пахнет керосином. Провалишь Зотову — получишь огромный штраф к Индексу и суд.  Ответственность я возьму на себя.

— При всем уважении — нет, товарищ Гинзбург. Это моя ответственность.

— Почему? Аргументируй.

Гинзбург смотрела на него, прищурив левый глаз — словно целилась. Да, ей ведь довелось изрядно пострелять в молодости...

— Зотова сможет пройти кризис, если ее поддержит учитель, которому она доверяет. Смена учителя усугубит стресс и обострит конфронтацию с обществом.

Гинзбург пару секунд смотрела Андрею в лицо, потом сказала:

— Действуй, товарищ. Зотова в третьей учительской. Вытащи эту девчонку. Любой ценой!

Андрей подумал, что сейчас перспектива суда и провала в профессии, которой он посвятил всю свою жизнь, реальна как никогда. В институте Паолы лаборанткой работала врач, из-за ошибки которой погиб пациент.  Состоялся общественный суд, на котором обвиняемая полностью взяла ответственность на себя. Как обычно в тех случаях, когда обвиняемый не отрицает вину, доказательств злонамеренности проступка нет, а следствие не находит в деле особых обстоятельств, судьи предложили выбрать себе наказание самой обвиняемой. Врач предложила лишить ее прав коммунара, обнулить Индекс  и навсегда лишить права заниматься врачебной деятельностью. Коллеги сочувствовали ей и писали самые лучшие рекомендации, обвиняемая искренне раскаялась, поэтому столь суровый приговор, вынесенный молодой женщиной самой себе, общественные судьи не утвердили. Решили, что, несмотря на ошибку, навсегда лишать шанса быть полезной обществу по специальности врача нельзя. Даже права коммунара ей оставили, но до того, как ее снова подпустят к пациенту, придется не один год мыть пробирки, а право на роскошь она получит ох как нескоро...  

У порога учительской Андрей выкинул из головы мысли о собственных перспективах. Теперь имела значение только Лена.

Она сидела на стуле, не опираясь на спинку — прямая, собранная, напряженная, как тетива спортивного лука. На бледном лице ни следа слез — только упрямство и гнев.

— Не буду я просить прощения! — выкрикнула Лена, едва Андрей вошел. — Я нарочно это сделала, ясно?! Нарочно! Я говорила, что не хочу ходить в сером как какая-то крыса, но всем было плевать! И тогда я сама взяла это платье, нарочно!

Лена тяжело дышала, губы дрожали, руки сжались в кулаки. Пылающий взгляд исподлобья устремлен на учителя.

— Ну взяла и взяла, — миролюбиво улыбнулся Андрей. — Что ж теперь, дело сделано… Кстати, здравствуй, Лена.

— З-здрасьти, — ошарашенно выдавила из себя девочка.

Она готовилась пробивать лбом стену — вот только стены-то перед ней и не оказалась.

— Расскажешь, зачем ты это сделала? — Андрей снова улыбнулся. — Ты ведь знала, что рано или поздно подобное  вскроется. Причем скорее рано, чем поздно. Поможешь мне понять, что ты хотела таким образом выразить? В чем твоя позиция?

Лена снова взглянула с вызовом, хотя и без прежней решимости:

— Моя позиция… Я не согласна с тем, что у меня все серое!

- У всех, кто не достиг прав, одежда серая. Это общественный закон.

- А это неправильно!  Комбинезоны некрасивые, скучные, одинаковые и аппликации не помогают. Мне нужно больше одежды, разной, не как у всех! Что такого случится, если я буду ходить в красивой одежде? Я наказана этим комбинезоном, да? А за что?! Что я такого совершила?! Почему мы все должны ходить в этих уродливых робах?!! 

Андрей смотрел на девочку уже без улыбки — спокойно и серьезно, кивая в такт ее словам:

— Потому что вы не достигли прав коммунара. Очевидно же. Получи права, заработай доступ к роскоши и бери себе одежду по вкусу. 

— Но ведь это неправильно! Так было не всегда, и так не должно быть. Я читала о… докоммунистической эпохе. Тогда было много одежды, разной, и каждый мог выбирать на свой вкус, без всяких ваших дурацких прав и заслуг! Каждый человек создавал собственный образ! Вы говорите, что я еще не заслужила платье! Но я сейчас молодая, а когда я получу права, может мне уже это платье и не нужно будет, потому что я стану старой и некрасивой!   А может быть, я вообще заболею и умру раньше, чем получу права! – у девочки явно начиналась легкая истерика. - Почему я даже один раз,  рядом с друзьями, не могу почувствовать себя красивой, хотя в Коммунистическом Союзе нет никаких проблем с одеждой? Почему я обязана есть ваши дурацкие синтбрикеты, когда вокруг полно вкусной еды? Зачем вы в это лезете, вам жалко что-ли?

Это нормальный подростковый бунт, - сказал себе Андрей. Совершенно естественная фаза роста. Интересно, товарищ Гинзбург почти сто лет назад тоже, наверное, бунтовала против того устройства мира, которое все вокруг считали единственно возможным и правильным.

— Красивую одежду надо заслужить. А некоторые виды одежды остаются в прошлом.

— Потому что мы оставляем их в прошлом! Но… зачем? — Лена нахмурилась. — Вот мне надо сдавать экзамены на допуск к труду… зарабатывать индекс общественных заслуг, получать права коммунара, убить на это годы жизни, ради того чтобы носить платье покрасивее! А косметика, шляпки, туфли на каблуках — неужели такая мелочевка стоит такого труда, чтобы ее добиться? А индивидуальный транспорт я получу, только если стану инвалидом или если заработаю на пятом десятке права категории «А» и рожу трех детей! А что, если я не хочу! Я просто девочка, я хочу просто сесть в электромобиль и поехать, куда вздумается? Может, такая у меня потребность?!

— Я смотрю, ты основательно погрузилась в историю докоммунистического общества, — Андрей улыбнулся, хотя ничего веселого в этой ситуации не было.

— Да! А что? Это тоже безответственно?

— Нет, что ты… Стремление к знаниям — это всегда ответственно. Это следует поощрять…

О коммунистической экономике и справедливом распределении ресурсов Андрей рассказывал Лене уже много раз. О том, что вещи необходимо заслужить - тоже. О том, что роскошь – это общественная награда вроде ордена или медали, а не потребность человека, также говорил. Это не помогло. Значит, требуются другие меры.

«Любой ценой», сказала товарищ Гинзбург.

— Вот как мы можем поступить. Допуск к труду на этот год у тебя уже сдан. Пожалуй, штраф его аннулирует… Чтобы этого не случилось, я могу выписать тебе трудовую командировку сегодня же, тогда она попадет в систему раньше, чем аннулируется допуск. Раз тебе так интересна материальная культура докоммунистического общества, не хочешь ли поработать в Центре хранения памятников? Кстати, заработанный там Индекс общественных заслуг поможет погасить штраф за проступок. 

Лена приоткрыла рот от изумления — она ожидала выговора и сурового наказания, а вместо него получила то, о чем, кажется, мечтала.

— В смысле… у старьевщиков?

— Не надо так говорить, это невежливо. У историков материальной культуры.

Девочка вскочила со стула:

— Конечно, я хочу! Правда можно? А когда?

Андрей тоже поднялся:

— Если удастся договориться — с завтрашнего дня. Пожелай мне удачи, товарищ!

***

Андрей нашел нужный дом, поднялся на лифте и позвонил в ячейку Роберта — своего бывшего одноклассника. Роберт был по-своему интересной личностью. Права коммунара он получил далеко за тридцать лет, хотя обычно граждане Коммунистического Союза их получали на рубеже двадцати-двадцати трех лет, а некоторые уникумы могли заслужить их и в семнадцать.  Его личное дело пестрело отметками об антиобщественном поведении, но Роберт всегда чувствовал грань и ни разу ее не пересек.  Он небрежно относился к учебе и работе, злоупотреблял собственноручно  произведенным алкоголем, проявлял агрессию, вызывающе вел себя с девушками — однако сумел набрать Индекс общественных заслуг для поступления на самую мало востребованную коммунарами специальность. Роберт окончил Исторический факультет, отделение Памятников материальной культуры.

Дверь открылась, и Андрей непроизвольно отступил на шаг назад — очень уж дико его одноклассник был одет. Что-то вроде пальто без пуговиц, но легкое, явно не подходящее для осенней погоды.

— Чего вытаращился? — усмехнулся Роберт. — Халата не видел никогда? Ну да, откуда тебе, в стандартном пакете коммунара такого не водится

- На тебе одежда из пакета доступа к роскоши? – изумился Андрей. 

- Не роскошь, а антиквариат, - хитро улыбнулся Роберт. – Разницу понимать надо!

— Халат? Что-то древнемонгольское?

— Сам ты древний монгол. Россия, двадцать первый век. Тогда люди знали толк в комфорте!

— Разве тебе можно забирать экспонаты в жилую ячейку?

Роберт неопределенно повел рукой:

— Можно, нельзя… Кто будет проверять? Вот разве что ты стуканешь, коммунар. Но не за этим же ты притащился ко мне… Войдешь или так и будешь торчать столбом?

Речь Роберта странно напоминала манеру говорить товарища Гинзбург. Логично — она выросла в наследии докоммунистического общества, а Роберт изучал его и, должно быть, глубоко в него погрузился.

Ячейка Роберта выглядела крохотной, хотя Андрей знал, что это стандартный размер — те же пятнадцать метров, что у него самого. Но сколько же здесь было непонятного пестрого хлама… Вентиляция работала, но воздух был затхлым, пахло пылью и плесенью. Андрею показалось, что он попал на помойку.

Роберт снял со стула ворох каких-то тряпок, кинул их на кровать, жестом предложил гостю сесть и уверенно сказал:

— Тебе что-то от меня нужно.

Андрей кивнул. Роберт продолжил непонятно:

— Баш на баш.

— Ч-чего?

— Совсем вы, коммунары, оторвались от корней. Это значит: ты — мне, я — тебе. Слушай, Андрюха, есть одна женщина… Она немного набедокурила и попала под статью об общественном паразитизме. Теперь ее врачебная комиссия хочет признать соцпаразитом и отдать на принудительное  лечение в клинику коррекции социального патогенеза. Мы собрали все для апелляции — характеристики, общественный труд, свидетельства дисциплины…она не сознательный социальный паразит, просто ошиблась по молодости и уже раскаялась! Но нужны еще рекомендации от товарищей вроде тебя. Я помогу тебе, если ты поможешь моей женщине.

— Твоей… что? — это звучало дико, совсем по-древнемонгольски. — Роб, вы с ней в отношениях? Но почему в профиле нет отметки? Я не видел, когда звонил… Так нельзя, отношения нужно регистрировать! Вдруг какая-то другая женщина заинтересуется тобой и не будет знать, что ты не свободен?

— Так говоришь, будто это что-то плохое! — Роберт оскалил в усмешке неровные зубы. — Какой же ты невыносимо правильный… и пресный, как эти брикеты из тараканов. Всегда был такой, таким и помрешь. Ладно, зарегистрируем мы отношения. Я просто забыл, что у нас все личное — это общественное. Так напишешь рекомендацию?

— Заочно? Нет, конечно! Это на лишение прав тянет. Познакомь меня с товарищем. Я с ней поговорю, разберусь в деле, изучу все обстоятельства…

Роберт закатил глаза:

— Конечно же, именно об том речь. Не мог же я, в самом деле, предложить что-то антиобщественное… А сам ты чего хочешь? Зачем тебе понадобился старьевщик?

Андрей пару секунд колебался. Все-таки это была очень жесткое решение, даже жестокое, да и Роберт доверия не внушал…

«Любой ценой», — сказала товарищ Гинзбург.

— Я направлю к тебе практикантку. С ней нужно работать по определенной программе…

***

Лена была в полном восторге от трудового поручения. Центр хранения памятников ломился от удивительных, невероятных вещей — человеческой жизни не хватило бы, чтоб хотя бы осмотреть их все. Товарищ историк — он просил называть его просто Робертом — поначалу слегка пугал ее: говорил вроде бы по-русски, но смысл многих его фраз от Лены ускользал. Зато он разрешил все рассматривать и даже брать в руки:

— Ни в чем себе не отказывай, деточка. Никому все это говно мамонта даром не сдалось.

Лену раньше никто не называл деточкой. Это царапало, но она быстро привыкла.

Роберт сказал, что в, как он выразился, барахле практикантка сходу не разберется, потому поручил ей обрабатывать бумажные книги с цветными картинками — они назывались журналы, или глянец. Каждый следовало отсканировать и заполнить архивную карточку.

Укладывая страницы на сканер, Лена рассматривала картинки. Как же эти мужчины и особенно женщины разительно отличались от правильных, но скучных коммунаров! Красивые невероятной, космической какой-то красотой, уверенные в себе, они смотрели с фотографий свысока, даже чуть презрительно — словно обладали неким тайным могуществом, и, кажется, оно было заключено в их вещах. Сколько же у них было роскошных видов одежды, причесок и украшений! И индивидуальный транспорт… Лена думала, его всего два вида — для города и сельской местности; оказалось, прежде существовали сотни разных машин — таких невероятно красивых! Почему Лена забивала себе голову скучными предметами вроде физики и обществознания, а обо всех этих удивительных вещах даже не подозревала!

Журналов оказалось немного, и у Лены оставалось вдоволь времени, чтобы рассматривать экспонаты из хранилища. Названий большинства из них она не знала, а предназначение могла только пытаться угадать.

Однажды она нашла изящный тонкий браслет с крохотным, украшенным переливающимися камешками циферблатом. Пьянея от собственной храбрости, она надела его на запястье и щелкнула застежкой. Подняла руку и медленно повернула — камни искрились в свете люминесцентной лампы. Это было как сон, как волшебство, таких роскошных вещей не было даже у самых заслуженных товарищей с правами категории «А»! Лена на миг почувствовала себя такой же красивой и сильной, как женщины из журналов…

— Это «Булгари», — Роберт подошел незаметно и, как обычно, говорил непонятно. В руках он держал пыльную картонную коробку. — Платина, желтое золото, алмазы. Многие когда-то готовы были пойти на преступление за такую вот безделушку, а теперь она пылится здесь, никем не востребованная. 

- Разве подобную вещь никто не захотел бы заказать себе? – удивилась Лена – Есть же коммунары с очень большими заслугами перед человечеством, которым это доступно... 

- Такие люди есть, - пожал плечами Роберт. – Но наше общество не руководствуется только личными хотелками. Оно устроено так, что те, кто по праву заслуг перед человечеством и Союзом мог бы по справедливости получить такую роскошь, обычно уже не думают о такой ерунде. Это люди с совсем другими  принципами и целями в жизни, им безделушки не нужны. А те, кто подобные вещи хотят, обычно никаких заслуг еще не имеют и сами суть по себе пустышки. Вот браслет и пылится в экспонатах. Ты это поймешь чуть позже...   

Лучше скажи, ты закончила с журналами, деточка? Вот новые материалы. Все то же самое — сканируешь, проверяешь, все ли листы в нормальном качестве, заполняешь карточку. Тут посложнее, чем с журналами — страницы разного формата, и есть вложенные фотографии.

— Я справлюсь, — пообещала Лена.

— Конечно, ты справишься, деточка.

На коробке было написано «Уголовные дела. Преступления против несовершеннолетних, совершенные по экономическим мотивам».

***

Включенный сканер надрывно пищал, требуя очередную страницу, но Лена не обращала на него внимания. Ее губы дрожали, она спрашивала срывающимся голосом:

— Как? Как такое произошло? Как они могли… делать это все с детьми? А тут — даже с родными детьми? Как такие граждане вообще получали допуск к родительству?

— Никак не получали, — лениво ответил Роберт. — Не было тогда никаких допусков. Кто мог и хотел, тот и рожал.

— Но ведь даже в те времена у детей были права!

— Не говори «те времена», — поморщился Роберт. — Я какой-никакой, а все же историк, и мне больно, когда все докоммунистические эпохи считают одной. Представление о правах малолетних менялось. В Древнем Риме, например, дети считались собственностью отца. Все это и многое другое с ними можно было проделывать легально. Потом бывало по-разному. Когда создавалось это, — Роберт кивнул на коробку, — такое обращение с детьми уже было незаконно. Потому, собственно, и появились уголовные дела. Но по существу общество слабо контролировало, что происходит в семьях. А дети ведь всегда доверяют родителям…

— Но как, как они могли делать весь этот ужас?

— Они мечтали о красивой жизни, не прилагая к этому никаких усилий. Мечтали получить ее незаслуженно, только потому, что у них есть деньги.  Ты листала глянец и тебе казалось, что все это должно быть твоим, но несправедливо у тебя отнято. Люди того времени чувствовали то же. Ты же видела, что возле некоторых из этих финтифлюшек есть циферки? Знаешь, что они означают?

— Да… Мы проходили деньги. Но ведь люди тогда деньги зарабатывали, а значит, могли все эти вещи купить?

— В теории — могли. На практике же… Найди, для примера, в справочной системе среднюю зарплату учителя в те годы. Молодец. А теперь раздели на нее цену часиков «Булгари».

— Получается… учитель должен работать четыре года, чтобы купить такие часы?

Это в голове не укладывалось, ведь учитель — одна из самых почетных и ответственных профессий…

— Если не будет ни есть, ни одеваться, ни ночевать под крышей — да. Не забывай, все это не было безусловным человеческим правом. Даже общественный транспорт стоил денег — далеко не все могли позволить себе индивидуальный. Учителю приходилось оплачивать это из зарплаты. А если у него были дети — то и для них. Тебе мало трех серых комбинезонов и набора маек и белья? У многих не было и того.

— Так получается… учитель вообще не мог купить такие часы?

— Не мог. Как и большинство тех, кто зарабатывал на жизнь честным трудом. А вот журналы стоили недорого, и мечты о красивой жизни многих толкнули на преступления. Хотя не все из этого вообще считалось в те времена преступлением. На такое, — Роберт кивнул на пыльные папки, — шли самые отмороженные, и только самые тупые из них попадались. Но были деяния куда более масштабные, за которые так никто и не ответил.  Деточка, ты что, плачешь? 

- Я не понимаю, не понимаю....значит хотеть что-то красивое для себя это плохо? – плечики девочки вздрагивали от сдавленного плача. – Мне нельзя хотеть и нельзя мечтать, иначе я сама буду творить такое зло?

- Нет, ты поняла меня неправильно, - мягко сказал Роберт. – Хотеть можно, хотеть - заложено в человеческой природе, а коммунары не идут против природы. Мечтать тоже можно. А вот чего нельзя категорически – это хотеть получить себе что-то незаслуженно. Даже не так - самое страшное зло в жизни человека – это получить себе лично что-либо, чего он не заработал. Все равно что: красивую вещь, уважение близких, любовь другого человека, все это должно быть результатом твоих усилий и наградой от общества за твой труд, за твои заслуги, за твою чистую душу. Как только что-то тебе дается просто так.... Или ты знаешь, что можешь что-то взять незаслуженно и берешь себе это... то ты перестаешь быть человеком и коммунаром. А становишься преступником и социальным паразитом, как те, кто творил подобные вещи с детьми в докоммунистическую эпоху. Теперь понятно?   Ладно, давай считать, что твой трудовой подвиг на сегодня закончен... 

***

— Лена Зотова принесла извинения за свой поступок, — доложил Андрей. — Вчера — мне лично, сегодня — перед всем классом.

— Не расслабляйся, рецидивы еще будут, — ответила товарищ Гинзбург. — Но кризис ты прошел. Проанализируй свои действия и дай им оценку.

— У меня смешанные чувства, — признался Андрей. — С одной стороны, я вывел Зотову на осознание правильных ценностей. С другой — применил для этого грубую манипуляцию. Коммунар должен смотреть обоими глазами, видеть объективную картину реальности. Все же система товарно-денежных отношений порождала не одни только преступления. Она создала еще и ту цивилизацию, на основе которой мы строим сейчас новую, коммунистическую.

Морщинистое лицо товарища Гинзбург напоминало сейчас маску, на которой жили только глаза. Все-таки сто пять лет — солидный возраст…

— Мы сражались за эту новую цивилизацию, потому что надеялись, что в ней вам никогда не придется прибегать к манипуляциям и лжи, — сказала наконец старая женщина. — Но этот бой еще далек от завершения. Мы оставляем его вам в наследство. Сражаться за сердца и души коммунаров придется еще долго… быть может, всегда. Я доложу школьному Совету, что ты теперь можешь стать наставником начинающего педагога. Готовься принять новую ответственность.

Товарищ Гинзбург развернула кресло-каталку и уехала. Андрей уставился в окно. За парком, окружающим школу, виднелись жилые дома. По дороге проехал электробус.

Андрей достал коммуникатор, и с удовлетворением посмотрел на солидно увеличившийся после закрытия инцидента с Леной свой Индекс общественных заслуг. Пожалуй, теперь можно будет оформлять вместе с Паолой совместный запрос на роскошь и получить на двоих личный дом, вместо ячейки в общежитии. Сейчас он это точно заслужил, как и свою любовь! Учитель развернул почтовую программу и написал:

«Паола, милая! Я помню, что должен молчать еще три дня, но невыносимо соскучился. Решение я принял. Надеюсь, ты простишь мне эти колебания и сама еще не передумала. Я готов перевести наши отношения на следующую стадию и запросить доступ к родительству. Я хочу разделить с тобой эту ответственность». 

(конец теста Сергея)