Ром, игла и гвардосы

Эрик приказал себе не думать о случившемся, просто следить за петляющей то вправо, то влево темной дорогой. Его тошнило, а сердце горело в живом огне. Припав к шее Мароны, он убирался прочь от своей старой жизни, от женщин, которых любил, и от единственного брата и друга.

Он не собирался останавливаться до самых Дымных равнин, но его беспокоила глубокая боль в плече. На месте раны тулуп намок и отяжелел от крови. Повязка сползла к локтю, жесткий свитер тер прямо по мясу. Левое предплечье, которое Эмиль зацепил в самом начале поединка, тоже давало о себе знать. Пришлось сделать привал, и остатками изодранной простыни перевязать раны, чтобы на некоторое время остановить кровотечение.

До самого рассвета по пути не попалось ни одной приличной деревушки с таверной, только спящие хутора, которые Эрик не решался тревожить. Когда дорога посветлела, а сапожные щетки елей ясно обрисовались на хмуром небе, стало видно, что тонкий красный ручеек снова бежит из-под рукава по ноге, потом по сапогу и капает на взмыленную шкуру Мароны.

Эрик бросил взгляд на свою ладонь. От холода и боли он почти ее не чувствовал, но ему показалось, что рука держит уздечку коряво, неестественно. Он попытался пошевелить пальцами. Пригляделся.

Указательный и безымянный не гнулись. И не гнулся большой.

— Сука! — взвыл Эрик. — Подлая сучара!

Это что же теперь, прощай, барэ?! Прощай половина аккордов?! Да Эмиль отделал его специально. Прицельно точно по левой руке. Если порез пришелся на сухожилие — это все равно что сдохнуть. Не играть больше на гитаре?! Никогда не спеть ни одной песни?! Ну уж нет! Такого Эрик не мог допустить!

В первой же небольшой деревушке он свернул с дороги и отыскал приземистую таверну, выкрашенную в темно-красный цвет гвардейских мундиров. Вывеска на входе гласила: «Алый петух».

«Значит, петух, — хмуро сказал сам себе Эрик. — Вообще зашибись...»

В таверне было пусто, если не считать двух работников, которые недавно проснулись и сонно возились в зале. Темноволосый парень протирал со стойки следы вчерашнего вечера, а второй, довольно высокий человек, с сутулой от вечной работы внаклонку спиной, нарезал на разделочной доске большой черный каравай хлеба.

Эрик вошёл, вернее завалился, хромая, и сразу зацепил головой висящую под низким потолком противосверебную колотушку.

— Они не работают, — он проковылял до стойки и навалился на нее так, чтобы переместить вес с раненой ноги на здоровую.

— Кто не работает? — добродушный парень перестал тереть стойку и замер c открытым ртом. Выражение его лица красноречиво отразило внешний вид вошедшего.

— Колотушки эти не работают. Дешевое суеверие, — Эрик сначала бросил взгляд на дурацкое приспособление, которое хитровымудренные шарлатаны втюхивали простодушным гражданам за приличную монету; а потом на следы, волочившиеся за ним от входа до барной стойки через весь начищенный пол.

— Эээ! Парень! — тот, кто нарезал хлеб, отложил нож. Пятна крови на полу он не заметил. Для того, чтобы впечатлиться, ему достаточно было вида самого гостя. — Где это тебя так? Ты же не прямиком с границы? Путь-то вроде неблизкий...

— Как раз туда и направляюсь. Но сейчас у меня некоторая вынужденная пауза в этой балладе. Надо настроить инструмент. — Эрик кинул на стойку рюкзак, достал оттуда четыре полтинных монеты. Каждое движение давалось ему с трудом, но лицо он состряпал наглое, доверительное. — Не подсобите ли мне за это нескромное вознаграждение? Во дворе осталась моя лошадь, которая дюже уважает тепло и ласку. А мне нужна комната, чтобы отоспаться, вода и некоторые полезные вещицы. Я по адресу?

— Тебе нужен лекарь, — хозяин недоверчиво уставился на Эрика, потом на монеты, а потом снова на Эрика.

— Нужен! И пара рыжих девиц не помешает. Но это не срочно. А срочно мне нужно вот что...

Наперво Эрик попросил стакан кипятка с медом, который замахнул прямо у стойки. И только потом продиктовал список: кувшин воды, свечу, бутыль рому и несколько волос из хвоста верной Мароны.

Получив требуемое, он закрылся в крохотной комнатушке, в которой и вовсе не мог стоять выпрямившись. Впрочем, в этом не было необходимости. Эрик скинул тулуп, повалился живым боком на узкую кровать и слабость накрыла его штормовой волной. Зверски высокий адреналин упал, и организм понял, что потерял много крови. Голова поплыла. 

Даже вскрытие бутылки потребовало от Эрика огромных усилий. Но открыть ром он смог бы даже будучи мертвым. Пара глотков, и выпивка, как волшебное лекарство Польги, потянула его в сон.

Эрик поставил бутылку на пол. Спать было ни в коем случае нельзя.

Он стянул с себя те грязные лохмотья, которые раньше были его любимым свитером.

Повязки, пропитанные кровью, хоть выжимай, тоже полетели на пол.

Он огляделся, но не нашел ничего подходящего, более-менее чистого.

Тогда он достал из рюкзака чистую рубашку, точь-в-точь такую же, какая была на Эмиле, распорол ее на лоскуты кинжалом. Из одежды остались только одна майка и нарядная плотная куртка с косым замком. «Будет в чем покрасоваться, если удастся выжить», — подумал он.

Эрик искупал в роме черные волосы Мароны.

Кривая тонкая игла хранилась в специальном чехле с инструментами, который имелся у каждого члена Белой Гильдии.

Иглу следовало прокалить над огнем. В комнате горела только закрытая коптилка, и Эрик полез в карман тулупа за кресалом, чтобы зажечь свечу.

— Ай! Ведьма! — от неожиданности он выдернул руку из кармана. - Это что ещё за хрень?! 

Он перевел дух, снова забрался в тулуп и осторожно достал на свет колючую пугую ундину.

— Надо же! Ты как здесь оказалась? В кармане? Вот чудеса!

Протерев большие глаза, малышка, которую бесцеремонно выдернули от зимней спячки, испуганно уставилась на Эрика. Она явно была удивлена не меньше его.

— Будешь ром? — Эрик почувствовал на своем лице слабую улыбку. — Я тебе оставлю на донышке. Раз уж ты забралась в мой карман, составишь мне компанию. Но сначала дело.

Он посадил ундину рядом с собой на кровать, с сам снова полез за кресалом. Старое дедушкино кресало нашлось в другом кармане. Это кресало досталось Эмилю, когда братьям было по пятнадцать лет, и Эмиль впервые сыграл сольный концерт в Гавани. Эрик почесал макушку. Выходит, он перепутал тулупы. И тут до него дошло. Ундина и есть фортуна Эмиля. Ведьмов суеверный тихушник! Сукин сын!

Боль в сердце вспыхнула снова. Та боль, которая всегда сильнее физической, но которую тоже на время можно залить ромом.

Эрик отхлебнул ещё два огромных глотка и принялся за дело.

Колотая рана под плечом продолжала сочиться кровью, шить там было нечего. Если бы мышца была повреждена там, вся рука бы висела плетью. Значит, три пальца обездвижила рана на предплечье. Точный глубокий разрез. Эрик, не жалея, налил в рану рому, потом прокалил над свечой иглу, вставил в нее конский волос, прижал руку к стене так, чтобы кожа на ране сошлась, и понял, что ему не справиться. Кожу он сошьет, но, если пальцы не двигаются, значит, поврежден нерв. Кому-то бы такое было и ладно - лишь бы зажило. Но не музыканту. Он лихорадочно думал, как приспособить руку так, чтобы достаточно было упереть иглу в стену или табурет. Потом Эрик понял, что проще позвать того рабочего юношу из зала, и молить солнце, чтоб тот не оказался сыклом. И тут его осенило.

— Как ты относишься к тому, чтобы немного испачкаться?! — Эрик хитро взглянул на наблюдающую за ним ундину. — Так, самую малость...

Крошечная девочка вопросительно подняла кукольные бровки.

— Помоги мне, — сдался Эрик, взмолившись. — От этого вся жизнь моя зависит. Сможешь?

Ундина кивнула, поднялась и подошла по кровати к протянутой руке. Она совсем не испугалась его раны, бордовых подтеков и вывороченных краев кожи. Она ждала.

— Все надо сложить, как было, — объяснил Эрик. — Каждый нерв, каждое волокно один ко одному. Понимаешь?

Согласно кивнув, ундина деликатно опустила руки в рану. Эрик зажал в зубы тряпку. Чувство было мерзкое, но это того стоило. Ее крошечным ловким пальчикам, каждый размером с конопляное зернышко, позавидовал бы любой хирург, а любой раненый позавидовал бы удаче Эрика. Ундина соединила рану так, что комар носа не подточит, так, будто сложила очень сложную мозаику из волшебных элементов, составляющих тайну жизни.

Первый стежок Эрик осторожно наложил по соединенному нерву. Узел он выбрал свободный, рыбацкий, и специально оставил длинные концы конского волоса, чтобы, если рана все-таки заживет, суметь выдернуть внутренний шов. 

Он думал, будет больнее. Его уже дважды шили наживую. Один раз Улен, другой раз Эмиль. И всякий раз Эрик орал и ругался, как умалишенный, поливая проклятиями ведьм и волколаков. Видимо, теперь он повзрослел и возмужал, а может просто познал другую боль — хуже. К тому же рана давно онемела. Поэтому он, молча держа в зубах тряпку, аккуратно, прокол за проколом, наложил себе четыре кривых, грубых, но крепких шва, и даже вполне остался доволен работой.

Он перекусил волос, затем перевязал руку и, благодарно кивнув помощнице, припал к бутылке. Только один глоток. Рану на внешней стороне ладони он просто обработал ромом и перевязал чистым лоскутком рубахи. Оставалась нога.

Не вставая с кровати, Эрик стащил с себя штаны и разложил их на полу сушиться. Трусов на нем не было. Он попросту забыл надеть их в тот день. Так что, сообразив, что он в комнате не один, Эрик оглянулся на пугую ундину.

Она в ужасе пялилась на него.

— А сама то! Не нравится, отвернись, — стараясь скрыть смущение, равнодушно кинул Эрик малышке. — Или лучше на вот, выпей.

Он накапал рому в крышку от игольной коробки и протянул крошечной девочке. Та отрицательно помотала головой, продолжая пялиться куда не следовало.

— Как хочешь! — Эрик откинулся на кровать, боль в плече стала только сильнее, так что особо церемониться с чужой фортуной ему было недосуг. — Ишь, правильная! Где ты была, когда он трахал мою женщину, а? Сидела и хихикала, небось, у него в кармане?

Глаза ундины стали ещё испуганнее, и она в ужасе закрыла ладошкой рот.

— А, выходит, ты проспала все самое интересное. Тоже мне, фортуна... — Эрик задрал ногу на табурет, осмотрел рану под коленом и залил ее ромом. Думал наложить шов, но понял, что шов разойдется при первом же шаге. Пришлось довольствоваться тем, чтобы остановить ромом кровь и наложить плотную повязку.

Завтра он попросит у хозяина клей. Завтра он подумает о том, что дальше.

Эрик вылил в себя весь оставшийся ром до капли, неловко поставил бутылку на пол. Она упала на бок, покатилась под кровать и осталась там.

Он был голоден и измучен, а потому чувствовал себя пьяным вусмерть. Едва подтянув к кровати табурет и примостив на него обе ноги, Эрик закрыл глаза и сразу увидел лежащего на снегу раненого Эмиля. На миг. Потом он провалился в колодец мутных и вязких, как болото, снов.

***

Не кровь, не скрежет металла, не блики на лезвиях, не рассеченная рубашка Эмиля, не его презрительный взгляд, не испуганные глаза Ив и даже не сладкие губы Итты, нет, не это. 

Чётче всего ему виделась гарда его меча. Ясно и подробно проступали во сне квадратные узоры, черные зарубки и жёлтые отсветы, бросаемые колдовским небом на загнутую, изящную виньетку, в которую упиралась его рука.

Он смотрел на нее весь сон.

А когда проснулся, то ещё долго лежал и плакал. Он был гол. Ему было холодно и больно. Слезы катились по щекам прямо в уши.

Вчерашний день тяжело и медленно выходил из него.

Этот день никак нельзя было поместить ни в какую часть души, нигде ему не было места, даже в самых погребальных кладовых, и туда его не пустили.

День был лишний. Так порой бывает с людьми. Случаются лишние люди, которые, как ни старайся, нигде не приходятся ко двору. Вроде бы их любят, но недостаточно. Вроде бы они нужны, но лишь на время, вроде бы они даже чертовски умны, обаятельны и талантливы, но не настолько, чтобы им нашлось вольготное, достойное место в чьем-то щедром сердце или хотя бы в истории.

У Эрика было много вопросов к своей судьбе, но задать их он собирался так, как положено мужчине. Он пойдет на войну, покромсает ведьм в капусту, пережует и выплюнет, не поморщясь. Тогда и поговорит с судьбой по душам.

Эрик сел на кровати. В узкое, грязное окошко лился полуденный, будничный свет. Из-за дверей доносились мужские голоса, звяканье посуды и глухие шаркающие шаги. Пахло жареным мясом. 

Повязки намокли терпимо, лишь слегка, но предплечье жгло, плечо тянуло, и область локтя заметно опухла. Эрик проверил шов, перевязал руку и почувствовал, что зверски голоден, и что ему срочно требуется отыскать туалет.

Ундины на кровати не было. Видимо, малышка предпочла спать на своем месте и снова забралась в карман тулупа.

Он вздохнул, отпил из кувшина и, подняв с пола грязные штаны, принялся медленно одеваться. Последняя майка, поверх майки — тулуп, чтобы, наконец, согреться. И меч на пояс. Пусть будет, с ним спокойнее.

В зале таверны трапезничали пивом и жареной колбасой пятеро местных стражников. Эрик не обратил на них внимания. Мало ли. Время горячее. Стража в любой деревеньке имеется и даже порой испытывает потребность пожрать.

Он махнул хозяину, мол, состряпай мне то же самое, приятель, и вышел во двор. Сначала он нашел укромный угол, и пока справлял нужду, приметил комендантскую бричку у ворот и ещё троих мужиков, скучающе тянущих в ворот самокрутки.

«Дружно по тавернам шатаются, камендоты», — подумал Эрик.

Он навестил Марону, убедился, что она сыта и ухожена, а потом вернулся в зал, где примостил к столу свое раненое тело. Трактирщик принес ему тарелку и пинту простецкого пива.

Просто еда и пиво. И уже хорошо.

Это бабам все мало. Комплименты, нежности, шикарный дом, горячий секс в любой момент, столько, сколько душе угодно. Хотела замуж? Пожалуйста! Ребенка? Да и это ладно. Все, что желаешь! Нет. Вздумала командовать! Захотела решить за него, где и кем ему работать, захотела, чтобы он бросил брата, Итту, стал ее домашним пуделем с купированным под корень хвостом. Ей вздумалось нарядить его в сюртук и водить к родителям по воскресеньям. Доказать, что тогда, в юности, они ошиблись в Эрике, а она нет. Утереть нос замужним подружкам. Порешать свои мелочные, пустые комплексы за его счёт... А когда он ее осадил, то она просто вычеркнула его, как неудачную историю длиной в восемь лет. И быстро, чтобы не терять драгоценное девичье время, взялась за парня посерьёзнее... Включила свои чары. Пустышка. Дрянь. Самая сладкая из всех дряней...

Когда он очнулся, с едой и выпивкой было покончено, а над ним, любопытно заглядывая ему через плечо, стоял стражник. Одутловатый, широкий, припущенный к земле, и весь помятый, словно кресло. Кресло сразу пришло Эрику на ум. То самое, старое, продавленное кухонное кресло, которое Эмиль все собирался пустить на дрова, а Итта не разрешала.

— Доброе утро, молодой человек, — голос стражника тоже был скрипучий и глухой.

— Здрасьте, — только и смог проговорить Эрик. Слова почему-то никак не складывались во внятные предложения, и, чтобы хоть как-то собраться, он вяло повозил вилкой по пустой тарелке.

— Знаешь, почему ты молчишь? — вполне дружелюбно спросил человек-кресло, деловито схватил Эрика за загривок и потянул.

Эрик поднялся, дернул плечами, скидывая с себя руку стражника, но, к своему удивлению, остался молча пошатываться, рассеянно моргая.

— Гашки тебе насыпали в пиво, — пояснил стражник, уперевшись ленивым взглядом Эрику в пуговицу. - Говорят, ты бздишь, как дышишь. А я люблю коротко и по делу. Ты свару в университете устроил? Нападение при исполнении? Поножовщина? Детишек перепугал, а? Ты? Да ты, ты.

Эрик медленно покопался в голове, и, мало-помалу, до него дошло. Он осознал, как со стороны охраны выглядела их с Эмилем дуэль, потом вспомнил, что в военное время гильдия сразу переходит в состав армии, и, сверху на все это, сообразил, что замешан в двойном дезертирстве. За укрывание Польги и за отлынивания от боевых действий. А заодно вспомнил главное — то, что, положа руку на остатки сердца, новая война вспыхнула по вине Эмиля и его команды. Неужели прознали?! Эрик мысленно выругался.

Чем он думал, когда в одиночку подписался помогать Польге? Ведь знал же, что она последний эфер, и ведьмы так этого не оставят? В который раз самонадеянно взял на себя чужую судьбу. Мог бы и посоветоваться. Мог бы вспомнить, что у него есть брат. И брат не такой дурак, как кажется. Хотя нет. Дурак каких поискать. Преданный, наивный остолоп, лишнее звено, гвоздь в ботинке, не способный даже заметить предательство... Не способный поверить в подлость близких людей. Мешающий личному счастью...

— Молчишь? — добродушное лицо помятого дернулось и посуровело. — Покажи грудь.

— Чо? — опешил Эрик.

— Через плечо! — ответил главный и призывно кивнул соседнему столу. - Подсобите задержанному, придурки.

Двое стражников охотно поднялись, подошли и вцепились Эрику в плечи.

Человек-кресло неспешно потер одну руку о другую, а потом привычно, сильно и коротко, врезал Эрику прямо по носу.

Эрик взвыл, дернулся, но стражники держали крепко. Из носа потекла яркая как помидорный соус кровь.

Главный потер руку об карман и, зацепив пальцами Эрика за ворот майки, сильно дёрнул. Майка треснула, обнажила грудь и медную, позеленевшую от пота и времени, цепочку. На цепочке болтался кулон. Роза ветров.

— Ну вот! — довольно кивнул помятый. — Знаешь, почему я не удивлен? Потому что ты обделался по самое не балуйся, дылда. На все королевство вонь теперь стоит. Такая вонь. Аж у жопы сыро!  

— У свиной жопы, — поправил Эрик.

Не меняя усталого выражения лица, человек-кресло еще раз втащил Эрику по лицу и обратился к своим.

— Забирайте гильдийца.

Ещё трое стражников сразу поднялись, и все пятеро рассыпались вокруг Эрика, довольные как возбужденные псы, ожидающие долгожданной свары.

— Здорово, ребята! - Эрик с кривой ухмылкой глядел на мужиков. Ему крышка. Вот теперь хоть к бабке не ходи. Начал огребать, так огребешь до конца. С этими камендотами только так. Ну и пусть. Пусть! Он резко дёрнул плечами, освобождаясь от тех двоих, которое держали его расслабленно, не ожидая сопротивления от одурманенного и раненного парня. Рука его быстро вытащила меч из ножен. Он сделал шаг назад, и, опрокинув стул, толкнул стол сапогом. — Нахрен не собираетесь?

Если бы она видела сейчас его, окружённого этими псами-камендотами, вот просто если бы видела, было бы куда легче, было бы не так больно. Он бы даже какое-то время продержался красиво и навалял бы этому креслу. Сопротивление при аресте! Ха! Какие смешные условности. В душе он всегда был свободен. И за это она его любила. Она его любила! Настолько, что выбрала не убивать их любовь. Она знала, что рано или поздно он наткнется в драке на какой-нибудь острый меч и погибнет, бросит ее. Она знала его куда лучше, чем любая другая женщина, она понимала — его не приручить. Никому! Никогда! Ни за что! Она сама была не лучше. И за это он ее любил ещё больше...

Стол сработал щитом лишь на минуту. Эрик только раз успел рубануть мечом по мечу ближайшего стражника, как остальные окружили его, навалились, отняли оружие и, повалив на пол, принялись бить. Они молотили его сапогами защитников правопорядка его же королевства, лупили ими по лицу, по спине и животу, навешивали ему от души, радостно используя возможность выместить злобу, накопившуюся за никчемную житуху, пустую рутину, редко подбрасывающую обглоданные кости в виде пьянок, девок и государственных преступников. Били и радовались удаче! Когда Эрик перестал поливать их проклятиями, и глаза его закатились, его связали и волоком вытащили во двор, где пару раз ткнули лицом в навоз, а потом трижды в сугроб, чтобы он очухался. Затем ещё раз врезали под дых.

Эрику уже было все равно, кто и куда его бьёт. Боль поглотила. Когда его запихали в комендантскую бричку, он, наконец, счастливо отключился и увидел себя в горах. Живого, сильного, не искалеченного, идущего сквозь снега.