Черновые эпизоды. Разиель

Синий сумрак, наполненный вечным низким гулом, шепотками и стонами, безжалостный в своей хищной природе, холодный, как касание самой Смерти, всколыхнулся от пролитой в мире живых крови. Короткий ритуал ненадолго пробил границу реальности, вливая в ненасытные недра толику силы и отчаянный, дерзкий призыв.

Тотчас мелкие хищники, которых всегда в избытке в этих сумрачных просторах, слетелись на капли чужой дармовой силы, готовые передраться за них, как нищие за горсть монет.

Но нечто в глубине было против.

Всколыхнулись вечно спокойные стены и валы тумана, пошла рябью водная гладь пространства. Гигантское, покрытое призрачной слизью, щупальце мягко подтолкнуло крохотную искорку спящей души к дороге в мир живых, проложенной тем, кто призывал Спасителя и Разрушителя на предначертанный путь.

Я родился, как и все мы, в тишине и мраке старых подземелий. Я не мог двигаться. Не мог говорить. Мысли мои были просты и легки, как сор на полу. Я не чувствовал поначалу ничего, кроме эфемерного и зыбкого «я есть» и вязкой струйки, прожигавшей мой иссохший рот. Я ничего не видел в темноте. Я даже не знал, что у меня есть глаза, и не помнил, что это такое. Но я слышал голос.

Его голос.

Низкий, гулкий и звучный, он напевал какую-то незатейливую мелодию, пока вместе с Его кровью в меня по капле втекала жизнь. Его жизнь, разделеннная сейчас на двоих. И когда Его жизнь начинала понемногу иссякать, он уходил, чтобы всякий раз вернуться снова.

Я отчетливо знал это. И каждый раз, оставаясь один в бесконечности мрака и тишины, я ждал. А кровь прожигала мою плоть и кости, прочерчивала сети вен и наполняла органы. Хотелось кричать, но было нечем. И даже когда эта пытка прорастающей во мне жизни породила язык и глаза, я не мог ни кричать, ни плакать. Лишь плавился в жаре мучительной агонии рождения, знал Его руку на покрытом не то испариной, не то слизью лбу и слышал голос. Все тот же раскатистый, мягкий, ласковый голос.

- С рождением, дитя мое.

Потом я спал, все еще неспособный шевелиться и ослабевший. Все еще не зная хода времени, не понимая, долог ли сон. Он был пуст, лишь знакомый голос иногда вкрадывался в его пелену. Пока, наконец, не прозвучал отчетливо:

- Разиель. Просыпайся, дитя.

Медленно, очень медленно приходили ощущения тела, запахи, звуки. Кровь и пыль, сухой камень, горящее ламповое масло, металл и кожа. Все казалось узнаваемым, и, в то же время, новым. Я слышал мерный стук чужого могучего сердца и скрип песчинок под сапогами. Слова, понятия и смыслы сами рождались в моей теперь уже не пустой голове, и это казалось хорошо и правильно. Я лежал на чем-то жестком, но не чувствовал неудобств.

А потом я открыл глаза. Слабый отсвет масляного фонаря показался ослепительно, болезненно ярким в первый мик, и я зажмурился. Проморгался. И взглянул на того, кто разделил со мной жизнь.

Он был высок и казался худым и усталым. Осунувшееся, неулыбчивое лицо серело в полумраке, лишь глаза сверкали золотом. Черная простая одежда наемника превращала его в тень среди теней. Он протянул мне руку и помог сесть на ничем не застеленном камне алтаря. Откуда-то я точно знал, что это – именно алтарь. Голодным псом накинулась слабость, голова закружилась, но неприятное чувство прошло так же быстро, как и появилось. Я встал, опираясь на его руку. Сделал шаг, другой на нетвердых ногах. Пол так далеко, все члены подчиняются с трудом. Я забыл, как управляться с телом. Забыл или не знал?..

- Пойдем.

Я понимаю его слова, но совершенно не помню, как говорить самому. Облизываю пересохшие губы, клыки. Острые, длинные. Когда-то их не было. Он ведет меня за руку через погруженный в тени зал. Шлепанье босых ног эхом отдается под сводами. Его шагов не слышно. Я спохватываюсь и пытаюсь идти так же бесшумно. Мучительно пытаюсь вспомнить, как облечь мысль в слова. Тревожно.

Он молчаливо подбадривает, но не торопит.

- Кто… я? – спрашиваю, наконец. Голос хрипит и срывается с непривычки.

- Ты – Разиель. Мой сын.

- А кто… ты?

- Я – Каин. Дитя Ночи.

Именование показалось знакомым, а мгновением позже я, кажется, понял, о чем он говорит. Но это не смутило и не испугало меня. Другого я, как будто, и не ждал. А кем еще можно стать, если жизнь тебе дает кровь. 

Идем коридором. Фонарь чуть покачивается в руке Отца, бросая зыбкий свет на обшарпанные стены с обвалившейся кое-где штукатуркой. Холодно, но я этого холода не чувствую по-настоящему. Просто камень леденит ступни, а жар от фонаря кажется слишком явственным. Я крепко сжимаю широкую ладонь, хоть и не нуждаюсь больше в поддержке. Мне и в голову не приходит, что можно отпустить отцовскую руку в первые минуты новой жизни, ведь я так долго был мертв. Во мне нет вопросов и сомнений относительно моей природы. Для них еще настанет время потом.

- Куда мы идем? – снова спрашиваю я.

- Отмыть тебя от слизи, - отвечает он коротко и сухо, а я слышу в словах усталость. Понимаю, что ему хочется лечь и заснуть, но он не сделает этого, пока не удостоверится, что со мной все в порядке, и что я смогу позаботиться о себе сам хотя бы несколько часов. Липкая влага неприятно стягивает кожу, подсыхая, как последнее напоминание о бесконечно-долгой муке оживания. Я опускаю глаза в попытке разглядеть себя, но различаю лишь страшную худобу, кости торчат во все стороны, почти как у скелета. 

Голод, по счастью, пока не пришел.

За поворотом коридора оказалось несколько комнат. Отец ведет меня в одну из них, запаливает от фонаря разномастные свечи в таких же подсвечниках. Осветившееся убранство скудно. Маленькая железная печь, вделанная в стену, стол, табурет, шкаф. На полу чан с водой, в каменных нишах вдоль стен видны следы давно исчезнувших полок. Со сводчатого потолка свисает гроздь цепей от люстры, а у дальней стены в скошенном полу есть дыра водостока. 

- Что это за место? – язык начинает слушаться бодрее. Я оглядываюсь по сторонам, но память молчит.

- Остатки жилища некроманта. Он здесь жил и работал, - отвечает отец, что-то разыскивая в недрах шкафа. Вот нашел, бросил в воду, поманил меня.

Приближаюсь. Его жест имеет неодолимую силу мягкого, но, все же, приказа.

- Опасайся открытой воды без этого камня, - На его ладони лежитневзрачный серы осколок, чуть серебрящийся на свету. – Воды из низин и болот, отмеченной глазами Бога.

В мозгу ярко вспыхивает образ каменного идола, состоящего из одних буркал. Неприятная штука, злая.

- Почему? – спрашиваю я.

Ответ пробирает до дрожи.

- Эта вода сожжет тебя.

Отец помогает мне вымыться, и я невольно ежусь под струями едва ли теплой воды, но совсем не от холода, который все так же меня не трогает.

- А как же снег и дождь?

- То, что падает с неба, вполне можно пережить.

На плечи мне опускается пушистое полотенце, и мягкая ткань приятно щекочет кожу. С удовольствием погружаюсь в это ощущение. Воду едвали можно назвать теплой, и после нее хочется чего-то иного, нового. Отец протягивает мне стопку одежды, такой же простой и темной, как у него, молчаливо помогает вспомнить, как ее носить. А потом приглашающе поводит рукой, предлагая следовать за ним, на этот раз – наверх, в дом.