Вышла новая глава Наследницы Ильи Муромца!

Дальше какое-то время шли молча. Сигимер сшибал палкой головки асфоделей, Агафон плёл на ходу венок, а Добрыня задумчиво переваривал услышанное. По всему выходило, не мог быть Кощей злодеем, не мог погубить поляницу и Онфимку. Вырисовывался образ тихони-подкаблучника. Змей подсыпал ещё горстку фактов.

— А ещё он вышивать любит. Крестиком. Бывает, по три дня не встаёт, всё вышивает, вышивает… Говорит: «Когда техника до моих задумок дойдёт, буду наборы для вышивания продавать людям. Озолочусь». Хотя, по чести, золота у него и так хватает. И ни за чем оно не нужно, золото это. Есть его, что ли? Но когда Посейдон у Аида пытался выпросить часть малую — с двух быков весом — для каких-то своих подземных кузниц, или Вулкану обещался, то Аид отказал. «Нету», говорит. Родного брата обманул — у него все подвалы ада золотом усыпаны и драгоценными камнями. Драконы-охранники зажрались, пузо себе инкрустировали в стиле барокко, на серебре спят, рубинами укрываются.

— Так отчего не дал? — спросил Добрыня.

— Кто его знает? Чудит он. Мне вот, например, чтобы не путать с Ёрмунгандом и Левиафаном, велел наколоть имя на спине. Им, впрочем, тоже. У меня хоть короткое…

— Больно было? — посочувствовал Сигимер.

— Да уж не щекотно. Первый год постоянно прилетали эринии, богини мщения, и издевались.

— Как? — поинтересовался Агафон, намереваясь записать.

— Как-как… Представь, спишь ты, и тут в шесть утра ровно у тебя над ухом пять зловредных баб хором начинают петь: «Кольщик, наколи мне купола… Наколи, и пусть стереть попробуют». А ведь и не стереть! И песня эта у меня теперь в подкорке отпечаталась. Не знаю, откуда они её взяли, но, если мне доведётся в человеческом теле воплотиться, — спою. Пусть остальные тоже мучаются.

— Купола, купола… Что ж, это по-православному, это правильно. Взял бы, да наколол, — сказал Добрыня. — Глядишь, они бы и отстали.

— Не догадался, — сокрушённо вымолвил змей, забирая теперь вправо, чтобы не ползти по острым камням.

— Много ещё идти-то, сатана злокозненный? — спросил Агафон, которому ряса, в силу малого роста, была велика, и он постоянно о неё спотыкался и падал, да так неудачно, что каждый раз — в землю лбом. От чего на этом самом лбу образовалась у него здоровенная лилово-красная шишка.

— Полдороги прошли, наверно, — вежливо ответил Апоп. — Только я — не Сатана. Сатана Саваофович у нас заведует отделом рекламы и маркетинга. Мне до него — как гусенице до Китая. Большой специалист. Ушёл с предыдущей работы, треть специалистов с собой увёл, лучших профессионалов. Ушло бы и больше, да там зарплату, говорят, подняли…

Несчастный Агафон покраснел, запунцовел весь, но спорить не стал, только часто-часто открывал рот, как выброшенная на берег рыба. Он половины слов не понял. А вот если бы здесь была Полина — та самая, московская, — то точно уж разобралась. Но что понял Агафон, так это что в аду точка зрение на восстание Люцифера противоположная церковной. А это уже прямая ересь и кощунство.