Enderal - минорные отрывки из книг
Автор: СтефанийДоброго времени суток друзья. Просто хочу поделиться с Вами печальными и неоднозначными отрывками из книг по вселенной Enderal, которые отчасти передают довольно упаднический дух этой вселенной. Упаднический он по другим причинам, но тем не менее я стараюсь добавлять в свой постканон депрессивные элементы в противовес эпическим.
Шёпот прошлых лет: рубиновые сердца:
Ассасин инстинктивно рванул в самую гущу противостояния. Он хоть и нёс на себе печать бездушия и хладности, взращенной школой бездушных убийц, но всё же общение с ушедшей в вечность «отрадой сердца», вернуло ему частику человечности.
- Стоять! – прорычал Абрахам, приковав к себе внимание толпы, которая отступила от несчастного.
- Так, ты совсем ошалел! Этот придурок проповедовал некое «Слово» на территории Мальфаса. Если ты его будешь защищать, мы и тебя отделаем во славу бога нашего.
- Ты уверен?
- Нас тут пятеро, а ты один, пархатый, - полубеззубый рот разошёлся в улыбке.
Рэм без лишних слов действовал. Он понимал, что часть людей — это тупые животные, на которых влияние оказывают сильные и глубокие эмоции. Пальцы сомкнулись на рукояти ятагана, одним быстрым движением он обнажил лезвие. Синее пламя пожаром охватило приятный и сияющий серебром клинок, голубоватый свет обволок чумазые лица, отразился первобытным ужасом в глазах толпы. Хуже всего, оружие испускало странную психическую ауру, призывающую прятаться и бежать, глаза змеи на навершии сверкали адскими рубинами, дёргая за потаенные страхи в душе.
- Хоро-хорошо, дядя, - подняв руки, отступили «Надзиратели», ощутив смертельную опасность. – Мы уже уходим.
Нападающие быстренько разбежались, как крысы по норам. Наблюдавшие за этим «представлением» обычные жители, получив порцию потустороннего мистического страха, спрятались по домам.
- Вставай, - Абрахам помог встать побитому. – Опасность миновала.
- Сын пустынь, - узнал его «Страж Завета». – Тебя истинно послал Единый, ибо как говорит «Слово» - «Он защитит благочестивых своих, пошлёт заступников своих, дабы они спасали от грешников и еретиков».
- Кто ты? – монотонно спросил Рэм.
- Я Нерек кор Шаттон. Проповедник «Стражей Завета», пришедший сюда, где правят слуги ложного бога, дабы нести свет для душ болезненных. А так же братия и сёстры послали меня, чтобы я избавил народ страждущий от бедствий, - капюшон бросал сильную тень на лицо, Абрахам видел только лишь узкий подбородок и кинжально-острые, узкие губы; слышал надрывистый голос, пропитанный «пламенем». – А ты, а ты путник из Киры, зачем ты пришёл в это место душ заблудших?
- Потому что меня привела сюда… «подруга». Точнее память о ней, - стоя пред служителем неведомой веры, ассасин чувствовал странное желание ему поведать кроху пережитого, будто бы он трактирщик, а сам парень упитый в доску и желает поведать причину обильного возлияния.
- Почему тебе так важна эта девушка? – спросил проповедник, Абрахама словно бы его в лицо бодрящим холодом ударил Боррээль[1].
- Она спасла меня, - фантомная боль и горе скрутили сердце.
- От чего же?
Воспоминания вновь охватили ум ассасина. На этот раз он оказался в клетке собственных ужасов, позора и стыда, источником которых стал приказ Золотой королевы. Пред глазами возникли образы прекрасного дворца в восточном стиле, оплот власти одной из аристократических семей, возглавляемой молодой девушкой, получившей расположение при Златом дворе благодаря подвигам, богатству и харизме. И всё бы ничего, но к ней чувствами воспылал молодой аристократ, который запал в сердце и Золотой королеве. Вот ирония – он стал камнем преткновения для двух могущественных особ, и оказывал больше внимания аристократке.
В тоже время злые языки распустили слухи, будто бы она занималась подготовкой к мятежу, плели сплетни, обвиняющие в жестоком предательстве и желании свергнуть Королеву с трона, установив собственное правление.
В другом случае, Двор начал бы расследование, запустил бы в движение жернова юстиции и всю мощь следственно-розыскного аппарата. Но не в этот раз, ибо даже казалось, что правительница и ставленница «всесвятого» Салдрина ждала этого. Приказ был дан, от ассасинов уже не спастись.
И он забрал её жизнь, забрал слишком молодую и невинную, чья вина только лишь ревность владычицы кирийской. Абрахам не знал, действительно ли она была во главе подпольного движения, действительно ли готовила свержения. Это всё не важно было… важно лишь то, что он услышал от слуг, когда крался в тенях, что от её благотворительности зависит десяток детдомов и кихиятов[2], что на её деньгах держится помощь бедным и странникам. Её дети радовались, что у них столь чудесная мать, которая приютила их с улиц.
Но приказ есть приказ, и он был исполнен с неумолимой эффективностью… смерть этой девушки стала катастрофой для семейства, для слуг, которым пришлось уйти побираться, для несчастных деток, которых обратно запихали в приют, и для Аль-Рашима в целом, ибо некому было содержать бедняков.
Ассасин осознавал, что сделал. «Оружие с человеческой душой» надломилось… впервые за свою жизнь. Ни одна награда, ни одно кольцо с самой сильной вплетённой в него магией, не могли заглушить то глубоко закопанное, то, что делало его выше любого животного, основу основ души любого существа, благословлённого разумом, благословлённого быть «царём зверей». Он чувствовал тяжесть содеянного, и никакие психомаксимы и медитации не могли облегчить этого груза.
«И куда меня это привело?» - спросил себя Рэм.
Тогда он встретил он её. В замызганном трактире на северных рубежах кирийской державы. Весёлая путешественница, с полными счастья глазами исследовавшая Вин, встретила его на танцах и плясках, куда он забрёл ради информации... одновременно напиваясь дешёвой водкой и неримским коньяком. Её рассказы, её заверения в том, что внутри него есть свет и то, что он может встать на путь исправления, вселили святую уверенность в себе. Её слова, что он сможет исправиться, может стать лучше и обрести потерянную человечность. Её теплота, забота и доброта к такому монстру как он, растопили ледяное сердце… впервые за долгое время он ощутил себя живым.
Это слишком дорого стоило, чтобы оставить без возмездия того, кто приложил руку к её гибели, хоть и косвенно.
- Что же тебя ведёт? – спросил Нерек, выдернув Рэма из воспоминаний.
- Память, - прохрипел Абрахам, - когда мы всё теряем, когда за душой нет не единой монеты, у нас остаются воспоминания. Они у нас остаются, даже когда у нас отнимают всё остальное, - Абрахам запнулся. – Смешно ли сказать, но Золотая королева изгнала меня из Ордена только за то, что я увековечил память дорогого мне человека.
- Как это?
- За то, что я лично вбил её имя на доску Священного почёта в крепости ассасинов, прежде чем уйти. Она была достойна этого. Быть может, - грудная клеть наполнилась спёртым и смердящим воздухом, вонь которого он даже не заметил, - я расскажу тебе когда-нибудь о её делах и почему я поступил именно так.
- Тебя ведёт месть, - констатировал Нерек, поняв глубинную суть желаний и деяний своего спасителя. – Но как говорит «Слово» - «Всякая месть губительна. Оставь возмездие Единому». Подумай, сын пустынь, кириец, о том, каковы могут быть последствия твоих деяний. Доверься «Слову», - фанатично убеждал «Страж».
Абрахам кивнул. Это была единственная реакция, к которой он мог прибегнуть. Ему всё равно на слова спасённого, плевать на учение и веру в какого-то Неведомого Бога.
«Обычные фанатики, сошедшие с ума от безнадёги. Вы ищете спасение от нищеты, пытаетесь обосновать свои страдания, освятить их божественной волей», - подумал кириц; его ведёт цель, смысл пришествия сюда и он сделает всё то, чтобы хоть на миг заглушить боль.
[1] Боррээль – аэтернийское название холодного северного ветра.
[2] Кихияты – название богаделен и домов милосердия в Кире.
Во имя порядка: железный капитан:
- Мессир капитан, - немного официально произнёс первый лейтенант, - хорошая и крепкая семья — это основа нормальной и здоровой жизни. Ты сам понимаешь, что мужчина должен быть мужчиной – порядочным, целомудренным, сильным и нравственно-чистым. Таково не только требование рождённых светом, но обычные правила здорового и порядочного общества.
- Что ж, при всей «праведности старого закона» моему отцу это не мешало самому засматриваться на служанок, а с некоторыми и развлекаться, - скупо усмехнулся парень, - а кто-что должен, пусть решает сам. Мне главное, чтобы они выполняли приказы, блюли дисциплину и были братством. А кто и кого имеет и по документам или за монету – мне как Ордену Магов до состояния погоды на Киле.
- Соболезную, - проговорил Трибуле, чувствуя, что стал давить на рану в душе парнишки, который самим своим поведением бросает вызов всему, что считал ложным, ненавистным и тоталитарным.
Продолжив идти, они всматривались в армейскую жизнь находя её сейчас рутинной. Кто-то чистил доспехи и оружие, отбеливая до блеска и чиня, иные таскали ящики и коробки, переносили инструменты и работали над необходимыми для штурма вещами. Мужики занимались своим делом, многие готовились к следующему боевому выходу. Среди них зоркий глаз капитана приметил и пару мужчин с раскрытыми маленькими книгами на которых золотым оттиском изображено семь фигур.
«Религиозники», - с неприязнью подумал Гийом, но тут же себя одёрнул. – «Но и мои братья по оружию. Да, они заблуждаются в убеждениях, но это мои подчинённые и братья. Лучше надеяться, что они образумятся. Главное, чтобы хорошо сражались».
Капитан изо всех сил старался подавлять неприязнь к верующим, понимая, что она рождена из эмоций, но они настолько сильны, что затмевают любое здравомыслие. Огненным приливом волна за волной его душу захлёстывала ненависть при одной только мысли, что сделала религия, вера в Семерых с этим миром, какие кандалы на него надела и чего лишила.
«Тысячи трясущихся и жалких, боящихся собственных мыслей о свободе, алчные и похотливые старики-жрецы, накладывающие направо и налево наказания и принимающие обильные жертвы, фанатичные до одури «инквизиторы» и рьяные миряне, сжигающие за одно только слово о бунте», - жгла мысль сердце парня, он всё сильнее чувствовал, как болезненное воспоминание всё пуще и пуще разрывало ткань реальности в рассудке, врываясь в сознание из тёмных лабиринтов подавленных чувств.
Гийом де Клермонт остановился, будто бы запнулся. Мгновением ранее по раскалённому куску металла солдат ударил молотком – сноп искр разлетелся по помещению, вспышка казалась такой яркой, что свет пред очами капитана всё затопил, а вместе с этим и пришли воспоминания – звуки далёкого прошлого, образы и даже горькие запахи духов и благовоний.
«Папа», - отражаясь колкой болью в голове прозвучало слово которым он обращался к человеку, насадившему столько желчи и язвы в Гийома, что ей можно отравить всю неримскую землю.
«Отец», - вновь прозвучало воззвание и на этот раз образы полились, словно он сам стал невольным участником происходящего, взирающего глазами мальчишки.
Парень оказался в большом просторном дворе небольшой крепости, ветер напевал минорные песни, вокруг разносился неразличимый шум говора. Под ногами лежала брусчатка, упирающаяся в журчащий фонтан, а возле толпился народ, надухарившийся и обмазавшийся вонючими благовониями.
- Итак, Гийом, расскажи мне и всем досточтимым господам, и дамам, истинным праведникам Семерым, держишь ли ты пост? Смиряешь ли себя в прочтении долгих правил молитвенных? – с тенью напыщенности и горделивости вопросил мужчина, проведя пальцами по волосам, убранным в хвост.
Капитан глазами семилетнего мальчика робко взирал на высокого и статного мужчину, одетого в чёрно-зелёный кафтан, с наголо выбритым лицом и ясными глазами, в которых словно сияет огнём пламя фанатизма, внушающего страх, отторжение и гнев. В то же время эти глазами он наблюдал, когда его спасали от тяжёлой горячки и тогда они были преисполнены любовью, светом и страхом… страхом того, что его дитя может приступить порог между жизнью и смертью.
И тем не менее сейчас он смотрел на того, кто был его отцом, по крайней мере назывался таковым. Иногда мальчонка задумывался о том, а папа ли это его, а любит ли он его? То, с каким рвением он учил ребёнка «слову богов» изумляло – вместо игр и радостей книжки и учителя-жрецы, вместо игр и мечтаний – долгие молитвенные правила и исследования писаний, вместо вкусностей – постные хлеба и овощи. Его всё это изводило, тошнило от всего этого и ещё сильнее жгучая кислота обиды обжигала сердце, когда он видел, как его сверстники играют и едят сладкие рулеты, как радуются сказочным подаркам из далёкого Киле, а не грызут очередные строки из непонятных книг и жуют постные хлеба.
- Гийом, - вновь звучит грозное воззвание, - отвечай отцу своему!
Неприязнь, отторжение и банально пакостное желание въелись в душу. Он не хотел этого больше ни видеть не слышать, ему осточертели все поучения жрецов и детский рассудок находит одну-единственную нить за которую зацепился.
«От меня должны отстать!».
- Нет, - робко и стрепетом произнёс мальчик. – Я не держал пост и не читал Писания.
- Почему?
- Потому что боги – добрые, - лепетал мальчик, опустив голову… он всей душой, всем рассудком чувствовал, что взгляды окружающих на него ложатся подобно каменной плите, давят и низводят. – Боги – добрые. Почему богам нужен мой голод? Почему богам нужно, что я им что-то говорил не от себя, а по книжке? Разве богам это важно? Пап, почему это им важно? Все говорят, что их радует, но никто не говорит, как это их радует? Разве добрых богов радует моя голодуха?
- Ересь! Страшная ересь, - отвернулся отец, - мне стыдно за тебя Гийом! Я никогда не позволял себе и мысли такой!? Это всё равно, если бы я изменил твоей матери, но я всё время с ней.
- Но ведь ты больше времени проводишь с тётей Матильдой, - по-детски наивно защитился мальчик, - нежели с мамой.
- Как ты смеешь, щенок! – замахнулся мужчина, чтобы ударить ребёнка, тот же рефлекторно защитился, скрючившись, по красным щёкам потекли горячие слёзы. – Можешь забыть про Ариану. Это оборванка отправиться туда, где ей место – в трущобы! Она явно плохо на тебя влияет.
- Папа, - мальчик сделал шаг вперёд и поскользнулся, в руках и в коленях разразилась боль, он ждал, что папа ему поможет… но он стоял поодаль, а в глазах искрилось презрение к собственному сыну, - но она же осталась без мамы и папы. Она не сможет там жить. О ней некому позаботиться. Ариана – хорошая девочка!
- Не будет её в нашем доме, ибо она – грешница! Бедная полуаэтернийка явно не знает, что есть истинное благочестие из-за нечистой крови, а значит я её вышвырну, ибо мой сын стал таким грешником. Гийом, - строго обратился отец, указав пальцем на собравшихся, - вот мать твоя, братья и сёстры, учителя и весь двор. Ты опозорил меня пред ними, ты опозорил себя пред всеми ними. И за это ты будешь наказан. Жестоко наказан. Ты – прогневал богов.
- Но, - пытался протестовать мальчик одновременно вставая без помощи отца.
- Я не хочу лишиться благодати богов, ибо они ясно предписали воспевать моления определённые, а церковь и жрецы утвердили это. Посты же есть жертвы им, духовное упражнение, - словно заведённый говорил мужчина, в голосе чувствовалось бурление страха… он ощутил ужас, что может не исполнить своего долга, определённого богами… утверждённого жрецами.
- Сиссар, да-а-а-а, твой мальчонка не способен постичь и основы веры, да ещё и дерзить смеет пред праведниками Семерых? – прозвучало из чреды аристократов. – Мы, иструждавшие себя в постах и молитвам знаем своё место, а твой мальчонка – нет! Тебе стоит постараться, чтобы влиться в ряды истинных праведников. Мы напишем окружному жрецу, чтобы он собрал инспекцию и нагрянул к тебе.
- Гийом! – крикнул отец, отвернувшись от упавшего сына. – Ты меня очень подвёл!
Далее память представила лишь смутные картины кары, что разливается болью и стыдом. Это было в первый раз, когда он столь дерзко ответил отцу, и родитель вознамерился воспитать его во всей строгости канонов и правил, утверждённых жрецами. Во имя того, чтобы его отец чувствовал себя праведником, имеющим праведное дитя, принесённое в жертву жрецам, Гийому пришлось несколько лет испивать горькую чашу боли и ограничений, противных молений и жажды сжечь все книги, по которых его учили закону богов.
Он всем естеством ощутил жгучую боль стыда и скомканную до затруднённого дыхания ярость. Весь рассудок был готов туда погрузиться и излиться едкой горечью. Именно память об этом не давала покоя, изводила всё больше и всё глубже. Он понимал, что отчасти страсть к идеям свободы и тотального либерализма была продиктована личной злобой, стремлением сокрушить всё ненавистное, что лежало в центре боли, что предопределило её.
«Разумно ли это?» - спросил он себя.
Воспоминания отступили, когда он почувствовал, что его толкнули. Образы растаяли словно только что выпавший снег, от них не осталось практически ничего.
- Всё в порядке? - учтиво спросил первый лейтенант, осторожно коснувшись плеча парня, - ты секунд двадцать в одно место смотрел, будто зомбированный.
- Да, - мотнул головой капитан, прошептав, - только Араиану жалко. Она была… единственным другом.
- Что?
- Пойдём дальше.
Резко переглянувшись, один солдат отделился от работающих воинов и встал напротив своего командира. Старший лейтенант было хотел уже что-то сказать, но Клермонт приподнял руку и сам заговорил:
- Позвольте обратиться мессир капитан, - склонив голову твердил светловолосый боец с причёской в виде растрёпанной копны волос, подстриженной под горшок.
- Что ты хотел, солдат?
- Мессир капитан, позвольте попросить вас о помощи, - с опущенной головой молвил паренёк.
- Говори, - спокойно произнёс капитан.
- Я – солдат на должности копейщика третьего взвода третей роты – Тирли Агги, - смиренно и не поднимая головы, молвил воин, - у нас очередное жалованье только через полмесяца, а у моей матери открылась болезнь – она даже встать не может. Жрецы в храме говорят, что только молитвы ей смогут помочь или большие вложения. Но вот лекари из Корпорации «Ост-Нер» обладают нужными средствами, чтобы ей помочь, но, - солдат запнулся, было видно, что ему тяжело, и он прилагает нимало сил, чтобы собраться, - полторы тысячи шиллингов и мою проблему решат, - совсем поник воин.
- А что же солдатский фонд? – учтиво спросил Трибуле. – Он же должно всё это покрывать.
- Совершенно исчерпан, - почесался воин, Иоганн приметил, что от злобы он чуть кожу до крови не рассёк, - в последнее время много у кого, что случилось и денег практически не осталось.
- Хорошо, вот тебе целый кошель золота, - вынул из кисета Трибуле, - иди и купи для своей матери необходимые лекарства.
- Спасибо огромное! – обрадовался солдат и с поклоном в распахнутую ладонь принял кошелёк. – Спасибо, я воздам молитвы за вас, мессиры!
- Лучше поставь на ноги свою маму и мне нужно, чтобы в сражении ты думал только о сражении, - крепко и поставлено произнёс Клермонт.
Щедрость Трибуле для капитана понятна и одновременно он её находит странной. Руководствуясь строками писаний и преданий, многочисленных канонов он готов отдать едва ли не все средства ради того, чтобы боги сочли его благочестивым и праведным.
«Я это делаю, ибо потому, что боги завещали нам помогать и быть милосердными», - твердил Трибуле, что рождало в уме капитана вопрос. – «Почему вдруг строки книг, которые кем-то считаются святыми, могут побуждать к столь глубоким действиям?».
Всё вокруг продолжает идти своим чередом. Капитан обловилдся парой слов с солдатами и сержантами, поспрашивал о том, что происходит в городе и посмеялся над шутками. Воздух в донжонных казармах стоял сухой, отдавал горечью масел, холодного железа, пота и вонью мускуса человеческого тела. Звучание доспех и лязг оружия то и дело перебивал матерную брань, капитан понял, что сержантам нужны ящики с обмундированием.
Только Клермонт уже подумал, что он увидел многое, как на этаж влетел солдат. Весь растрёпанный, табард мятый и местами надорванный, но на лице читалась непередаваемая радость из глаз лился свет, а резкий пронзительный голос разразился на все помещения:
- Моя-я-я! Мо-я-я-я родила! – радостно кричал совсем молодой боец, но очень быстро остановился, холодок пробежал по его спине, ноги стали шевелиться как ватные. – Да благословят боги нашего капитана! Семеро послали двойню!
Лица товарищей, кивки и ярко выраженное недоумение дали понять юнцу, что он забылся. Стоящий к нему спиной Гийом медленно повернулся с лёгкой ухмылкой. В помещении установилась стойкая тишина, только крики приказов и стук оружия из-за окна.
- А меня то за что должны благословить боги? – с поднятой бровью спросил командир компании.
В ответ молчание и межевание. Командующий тремя сотнями подумал, что может это за щедрые жалованья или за то, что я его отпускал в увольнения, когда он и заделал ребёнка работнице ферм?
- Сержант! – громко крикнул капитан, указав на юнца. – Это твой?
- Да, это мой боец, - строго ответил мужчина. – Он будет наказан за несоблюдение порядка.
Многие думали, что Гийом де Клермонт накажет паренька, полагали, что он выскажется за несоблюдение порядка, который особо чтит. Командующий сделал шаг вперёд и холодно осмотрел командира взвода, в глазах промелькнулась тень суровости.
- Сержант, - с неожиданной теплотой обратился капитан, положив руку на плечо, - иди к лейтенанту-снабженцу и скажи ему, пусть откроет лучшие бочки с вином и разделите всем взводом радость отцовства.
- Спасибо! Спасибо, мессир капитан! – обрадовался юнец.
Во имя порядка: на заре новой эры
Её кожа стала жутко-бурого, землистого цвета, покрывшись целой вереницей бардово-красных «цветков». Пятна, похожие на символ красивого растения стали провозвестником скорой смерти, мучительной гибели, которой она, впрочем, не почувствует. У губ собралась пугающая синева, щёки впали, на ладонь ещё сильнее проступили костяшки… её тело, укрытое сорочкой оно показывает насколько слаба плоть. Мужчина в серой жёлтой свободной мантии откидывает с неё одежду, показывая насколько сильна болезнь и человеческая жестокость. Коварный яд заставил организм чахнуть – на груди проступили зловещим кольцеватым узором рёбра, внизу, на животе где зияет рана, тонкой струёй течёт кровь и собирается корка сверкающего гноя, с чернотой около раны. Моя рука хочет прикоснуться к её похолодевшей ладони, но звучит запрет от смотрящего за лазаретом, и я оттягиваю ладонь.
- Чт-что с ней, О’Брайенн? – держа себя на ногах из последних сил, спрашиваю я.
- Она… умирает, - ответил апотекарий. – Яд, он… поразил слишком много живых тканей. Сутки назад… началась энтропия. Я не знаю, как её остановить. Она поражает организм слишком быстро.
- А м-магия, - осторожно я стал молвить.
- Три мастера школы магии света пытались её исцелить, но… яд, заражение, они упорно сопротивляются. Тот, кто делал отраву, вложил в неё мощное заклятье разложения. По-видимому, это был могущественный маг-энтропист, - О’Брайенн показал на место живота, где меч отправил её в небытие и ткнул прямо в кожу, слезающую чёрными тонким слоем, подобно бумаге. – Видишь, здесь сильнее всего поражение, - палец переметнулся на шею и у паха, где крупным вычурно-синими полосами проступили артерии. – Тут воспаление, и здесь, - апотекарий переместил указательный палец на ладони, приподнял их и меланхолично сказал. – Конечности уже стали остывать сильнее прежнего, сюда приток крови практически не поступает.
- Да, вижу, - ком подкатил к моему горлу, дыхание перехватило настолько сильно, что… я теряю способность говорить; помимо дурноты плоти, адского головокружения, готового меня повалить на пол, меня терзает ещё иная боль, на душе.
Что-то у сердца, берущее исток в мире духа, мысли и чувств, терновым венцом сжимает мне грудь. Опустив голову, я вижу, что до белизны костяшек сжал стенку кровати. Приподняв, моё дыхание опять перехватывает.
- Тебе плохо? Может тебе воды?
- Сделай, что-нибудь, - уже не кричу как раньше, а молитвенно прошу. – Для неё.
- Те образцы, которые ты принёс мне. На их обработку уйдёт время, - О’Брайенн положил мне руку на плечо. – Прости, я бы хотел её спасти, но… возможности.
- А ей сколько осталось? – спрашиваю я, но натыкаюсь на стену молчания, что прорывает мой гнев, - О’Брайенн, не молчи!
- Сорок восемь часов. Плюс минус пять. – Апотекарий смолк, сложил руки на груди и тут же выдал фразу, зацепившую во мне гнев. – Зачем она тебе такая? Нашёл бы себе новую даму.
- О’Брайенн, заткнись, если тебе зубы дороги.
В тёмной серокаменной комнате лазарета пронеслось моё тяжкое воздыхание. Операция «баррикада» нам не подарила утвердительного преимущества – враг сковал наши силы, корабли пришлось разоружить и пушки переместить в Арк, а многотысячные потери восполнять выходцами из Подгорода. Пищи на передовых рубежах не хватает еды, противник перезает пути поставки и грабит караваны. Наше положение – тяжёлое. А теперь ещё и Лишари… что может быть хуже? Гибель страны, растянутая на недели или же смерть человека, который дорог в скором времени?
Я пришёл сюда за надеждой, пришёл для новым лучом света в жизни, но получил ещё одну порцию разочарования. Горького, как водка и едкого, как кислота. Что же это такое!? Почему всё именно так? Почему всё в одно время!? В один момент!? Кто мне поможет!?
От наплыва эмоций, меня пошатнуло. Сделав пару шагов назад, я не заметил, ни пылающего камина, ни слабого лунного света из окна… пол будто ватным стал и ноги в нём проваливаются.
- Фриджидиэн, - протянул руку апотекарий и не дал мне упасть, схватив за шиворот. – Тебе нужен отдых. Иди и проспись. Или напейся. Всё что угодно, но не здесь. И… тебе завтра тебе понадобятся все силы.
- Что это? – протянув слова, словно пьяный я говорю.
- Велисарий, - О’Брайенн вынул из кармана сложенную в четверо бумагу. – Это его приказ. Он знал, что ты можешь появиться у меня, поэтому приказывает тебе принять командование ротой Единой армии и возглавить наступление на….
- Да… да… да пошёл он, - отмахнулся я, не веря сказанному.
Мои ноги понесли меня как можно дальше из апатекариона. Я не могу видеть такую Лишари, не могу больше слышать о приказах Велисария. Важности мира сего потеряли для меня существенность, моя душа внимает только бездонной ледяной пустоте.
Она… умирает. Какая тварь её решила убить? Юслан? Неримский шпион? Просто недоброжелатель или отвергнутый воздыхатель? Почему Аксандер ничего не делает!? Почему он не перевернёт весь Арк верх дном!? Будь проклят он за бездействие! Будь проклят Юслан!
- Будьте все прокляты! – крикнул я на крыльце хроникума, но прохладный ветер быстро меня привел в чувство и осушил солёную влагу на глазах.
Осмотревшись, я не нахожу никакого. Только холодные звёзды над головой бесстрастно взирают над моим горем. Мне ничего не остаётся, как обратиться к единственной возможности, единственному спасению. Собравшись с силами, я тяну обессиленное днями войны тело в сторону, куда тянет обескровленная горем душа.
Минуя массивные ворота, второпях шагая по крутому спуску и проходя через Квартал знати, я привожу себя, туда, где должна коваться сила и доблесть Святого ордена... но вместо неё только память о прежнем могуществе, в виде исполинских толстых и монументальных бастионов. Воинов в Квартале Стражи практически не сыщешь, только молодые юнцы у высоченных казарм под надзором сержантов отрабатывают удары в ночном бою и несут караул. Но мне не это сейчас важно... в моём взгляде пылает огнём надежды лишь невзрачное строение, ютящееся к стене, пеленаемое пышными ветвями берёз и утопающее в приливе изумрудной зелени.
Позади меня маленькими беломраморными и каменными плитами выросло кладбище, по бокам всё укрывает трава. С робостью, и гложимый сомнениями я всё же толкаю дверь, и та со скрипом отворяется. Я сделал, наверное, первый шаг за долгие годы в церковь… только сейчас я захожу уже не в храм Мальфаса, а в Церковь Единого, переименованную и вновь освящённую по благословению Первосвященника[1].
Шаг вперёд, и я попал в комнату, где всё залито томным, приглушённым светом. В гранитово-плиточном полу вычищенным до зеркального блеска отражаются точки огня, подобные звёздам. В небольшом зале у стен тепло струится от подсвечников, где натыкано по пять и шесть восковых палочек, поедаемых мерным пламенем. Я иду дальше, и мрак храма окутывает меня, но он не пугает, не страшит, скорее подчёркивает мистичность и таинственность этого места. На стенах, среди недавно нарисованных картин из Предания насыщенно-чёрным сияют фразы из книги книг, органично окутывая большие витражные окна. Осторожно ступая по полу и отбивая стук каблуком сапога, я встал посредине храма и смотрю дальше, где за ступенчатым возвышением, образующим второй ярус, стоит алтарь. Красивый, украшенный резными письменами на посеребрённых тисовых стенках, величественный и внушительный, он символом чаши вселяет покой и уверенность. А за ним, за алтарём, у ворот в скрытую часть храма царственно мостится статуя ангела. Моя самогорызня о Лишари странным образом отошла на второй план, при виде этого существа, я вспомнил необычайный прилив светлого духа, когда бился в храме пирийцев с той Женщиной. Это ведь был ангел, он мне помог.
Здесь всё изменилось, как начал проповедовать Исаил. Старое убранство вынесено напрочь, теперь тут балом правит праздник новой веры, на которую Арантеаль даже не обращает внимания. Я сделал пару шагов к алтарю, и всей грудью, насколько это возможно, вдохнул клубящийся потоками густого дыма аромат ладана и приятно ощутил накрывший меня покой. Тлеющий ладан на двух золотых кадильницах медленно восходит под своды храма.
Ангел смотрел на меня… казалось, что камень ожил и его глаза, столь живые и проникновенные, взирают прямо в душу. Как же мне хочется попросить помочь того, кто помог мне там, в мёртвом капище. Ноги сами ломились, тело тянуло, и я подчинился захлестнувшему порыву души и приклонился. Я рухнул на колени, и голова моя повисла на груди.
- Ты мне помоги мольбой перед Тем, Кто сильнее, Кто глава твой, - залепетал я, по щёкам обожгли две струи слёз. – Попроси Того, Кто твой Царь, чтобы он исцелил её. Попроси о Лишари, прошу тебя. Я же слишком гадок, слишком черен, чтобы просить Его. Ты же снисходил до меня. Помоги мне.
[1] Первосвященник – священнический сан в эндеральском каноне Культа Рождённых светом. Он отвечал за толкование богослужебных текстов, организацию духовной жизни, издание актов, регулирующих духовно-моральную сферу Эндерала, а также был ответственен за исполнение предписаний грандмастера Святого ордена среди жречества. В последствии стал главой всей канонически-административной жизни Церкви Единого, лишившись полномочий морально-нравственного правотворчества.
Во имя порядка: у истоков Союза:
- Интересно, чтобы сказал Вилдас. Он ведь перечитал много книг о войне в Арктвенде.
- Кстати, о вашем друге. Он согласился участвовать в восточной кампании.
- Что!? – выкрикнул Джаэль с такой силой, что девочка вспрыгнула.
- Он примет участие в битве за Талгард в составе первой штурмовой бригады Ост-Эндеральской торговой компании. Это его воля… мы виделись ранее, и он согласился на это и даже подмахнул бумажку.
- Не может быть… что с ним случилось?
- Не знаю, - Карасаэль шагнул в сторону. – Мне всё равно, меня ждут другие дела. Если хотите, можете его найти в местном доме закона. Меня ждут дела.
Джаэль продрог, ноги словно вата, руки охватил тремор. Его друг, который с ним разделил трудности пути, горе утраты и счастье обретения, собрался сунуть голову в пламя огня войны.
- Эли, - подтолкнул он к ней Оливи.
- Да… иди.
Он побежал. На трясущихся ногах он несётся практически через весь город к месту, где сидят судьи дюннийского народа, где вторая религия – закон, право, а второе священное писание – судебник тысячи решений. Вскоре он оказался у двухэтажного бежевого здания, украшенного витиеватыми узорами и барельефами, охраняемый воинами в кольчугах, сторожащих роскошные створчатые врата.
- Вилдас! – ворвался Джаэль в «дом» и тут же нашёл знакомое до боли лицо… лысоватый мужчина с тёмной бородкой в бежевой рясе. – Ты что задумал!? Ты совсем с ума сошёл, лезть в эту мясорубку?! Ишь, понесло его в штурмовую бригаду, ты совсем умом тронулся!
Вилдас молчит, в немом созерцании, наблюдая за драмой, застыли и судьи в тёмных рясах, и воины, и множественные писари.
- Друг мой, - схватил он того за плечо и разразился вопросами с привкусом отчаяния. – Что тебя туда понесло? Чего тебе не хватает? Мы же всё сделали?! Нашли Оливию, выполнили долг. Что ещё тебе нужно!
Но ответом становится таинственное молчание. Бывший проповедник оборачивается и берёт со стола короткий меч. Рукоять, сделанная из тиса и украшенная резьбой, клинок, выкованный из чёрной стали, и сияющий вытравленной надписью. Он возложил его в ножны, которые крепко прикреплены к ремню. Бывший клирик подпоясался им и взял со стола посох, сделанный из дуба и имеющий плетение в навершии, которое заключает в себя белый кристалл.
- Вилдас, остановись, прошу тебя. Чего тебе не хватает? Смысла жизни? Твоя вера оказалась ложной? Да плюнь ты на это! Ещё успеешь найти то что ищешь! Вилдас, не глупи, только всё стало налаживаться!
Мужчина снова сохраняет молчание. Маг со стола, где ему выдали оружие, берёт и пару колец, усиливающих искусство обращения с тонкими энергиями. Здесь мужчина получил то, о чём запрашивала Компания, чтобы он встал в ряды Бригады. Дом правосудия рад за дополнительную плату стать и пунктом материального обеспечения для добровольцев, готовых за монеты кинуться в гущу битв во имя интересов Ост-Эндеральской.
- Вилдас, друг мой, ответь хоть что-нибудь!
Вилдас чуть улыбнулся. Он мягко положил ладонь на плечо и тепло сказал:
- Джаэль, иди с миром к дочери, к Элии. Я собираюсь в Тальгаард, чтобы исполнить последнее предназначение. Там решится судьба этого мира, там решится всё. А ты… отдыхай с Элией, наслаждайся отцовством… ты это заслужил… твоё путешествие окончено.
Вилдас отвернулся. Он не хочет видеть скорби на лице Джаэля, не желает зреть слёз друга. Чародей посмотрел на руки, которые посвящали его ребёнка, жену и его самого в обряды часовни Мальфаса, которые обнимали Оливию, когда отец со стражей пропал в лесу в погоне за мятежниками. Прошлое… память – это ноет колкой болью в сердце, но иного пути нет.
«Такова судьба, таков путь», - подумал Вилдас, вспомнив о том, как он встретился с вербовщиками Компании, как припомнил о благом клинке и почувствовал глубоко в душе, что теперь его цель, смысл существования – его обретение. Армия Компании лишь предлог, чтобы попасть в Талгард, а также сопровождение из храбрых мужей, которые сопроводят его в самую гущу битвы. Он готов… готов к встрече с ордами Железного Королевства, готов скрестить меч с топорами солнцерождённых[1], готов противопоставить чёрному колдовству племенных шаманов светлую магию. Он готов отправится исполнить наказанное существом в пирийских руинах и рад стать вершителем судьбы.
[1] Солнцерождённые – изуродованные, полугуманоидные существа, ведущие дикарский образ жизни. Они происходят от колонистов и коренных жителей Эндерала, пораженных солнечным пламенем. Солнцерожденные не могут размножаться, но в то же время теоретически зеленый туман делает их бессмертными. Из-за множественных психо-ментальных повреждений разума они не способны создать высокоорганизованное общество, оставаясь на родоплеменном уровне развития, общаясь языком жестов и простых звуков, занимаясь собирательством и охотой. Тальгаард заселяют 12 племён, ведущих мирное сосуществование и редко воюющих друг против друга.
- Что вы предлагаете, вкладка? – спросил Жак, вернувшись к своему столу и заняв вновь трон. – Вы ведь уже ознакомились с ситуацией и понимаете, то я не мог просто так их отпустить. Да, они бежали из тюрьмы, но вот… ладно ещё Маттоми, но вот эта Фариам, - Жак словил на себе неодобрительный взгляд девушки. – Тёмная аэтерна, которая явилась незнамо зачем, а про ватира я вообще молчу.
- В сей день, когда страна нуждается в героях, чтоб исправить ошибки прошлого, вы отвергаете столь искусных воинов как они. В момент, когда нужно показать милость, вы показываете первобытную злобу. Вы поступаете наспех, опираясь на предчувствия, лишённые божественного благословения, ибо ставите во главе деяний не Его заветы, а собственную злобу и даже страх, - Первосвященник указал посохом в грудь префекта и тот слегка дрогнул.
В зале коменданта наступила во истину гробовая тишина, прерываемая лишь редким, но громким сопением Шэха. Жак слегка покачал головой и аккуратно взялся за переливающийся внутренним светом графин с вином и приступил к делу, столь любимому во времена бытности полковником. Рядом стоящий бокал за миг наполнился гранатово-насыщенной пенистой жидкостью. Маттоми ощутил прелестный запах, напоминающий аромат вина «Ланси».
- Хорошо, что вы предлагаете? – спросил легионер и коснулся губами прекрасного напитка, смакуя всю его сладость.
Первосвященник не стал отвечать прямо. Маттоми заметил в его взгляде строгость и прямоту намерений, удивительную крепость духа. Он сделал уверенный шаг навстречу охотнику и оглядев того с ног до головы, тепло спросил:
- Скажи, сын мой, что тебя привело на то заседание? Я видел тебя среди прочих других и лицезрел подвиг в битве с мирадом.
- Я не думаю, что это… лучшее время и место, - тихо произнёс Маттоми, встречая внезапно нахлынувший груз стыда, но почему-то ем кажется, то именно сейчас слова об этом могут спасти его положение, способный переломить бесчеловечности дух префекта.
- Говори, ибо сейчас не время для тайн, - напирает Первосвященник.
Его взгляд столкнулся о молчаливые взоры всех присутствующих. Ему показалось, что каждый присутствующий ждёт страстной драматичной речи от него, пламенной истории из жизни. Тяжесть взглядов заставила парня дрожащими губами начать говорить:
- Отец… ради него я здесь. Ему нужны деньги на лечение, он страшно болен, а апотекарии требуют за лекарство не менее десяти тысяч эндеральских медяков.
- Это же то за лекарство такое?
- Неважно… всё началось с того, то я решил пойти и надраться в зюзю после диагноза местного апотекария. Не знаю, то вело меня тогда… просто хотелось отдохнуть и найти работу, - голос Маттоми стал бедственнее, руки вспотели и в ногах появилась дрожь. – Я… я… год тому назад было трудное время. Святой орден особо не заботился о нас, денег еле-еле хватало на еду. Мой отец слёг с лесной лихорадкой[1]. А мне тогда предложили сыграть. Сначала на десять медяков, а потом на сотню… мне просто начало везти, - в конце речи усмехнулся Маттоми, - и я решил сыграть по-крупному. У меня в собственности было старое родовое поместье, ценой в семь тысяч медяков. Я надеялся, что смогу выиграть, что смогу и отца спасти и заработать на безбедную жизнь. Папа отдал мне его, переписал. Он сказал – «сынок, ты достаточно взрослый… так владей им мудро». Всего одна победа… всего одна… и я бы всё закрыл.
- И ты поставил родовое поместье на кон в игре?
- Я не знал, то творю! Просто не ведал. Азарт, надежда и гнев – они пьянят не хуже вина, - Маттоми опрокинул лицо в шероховатые ладони, в груди возникло неприятное колкое чувство, такое ощущение, как будто в ней поселилась ехидна.
Память могла бы и выдать образы того вечера, рассказать охотнику о том, что было, но чувство стыда настолько сильное и пламенное, что любой образ пред очами моментально сжигается совестью. Но несмотря ни на что память напомнила, как он, совсем немного выпив, встретился с игроками в карты, которые предложили всего пару партий за десяток медных монет.
«Почему бы и нет», - подумал охотник, садясь за карты... чувствуя отчаяние из-за невозможности приобрести лекарство для отца. Он думал, что благодаря этому сможет отблагодарить мать и отца, благодаря которым он хоть что-то представлял в обществе, из-за усердия которых он стал сносным охотником и торговцем. Деньги от игры он надеялся пустить на то самое треклятое снадобье.
Не забудет он, как они стали повышать ставки и по-видимому специально проигрывать, что он ставил больше и больше. Остро ощущается та секунда, когда ему предложили сыграть по-крупному, и он сделал роковую ставку.
«Что могло случиться? Они же проигрывали… они не могли выиграть. Как я так мог оплошаться?». – вспомнил парень и терзавшие его в тот момент мысли… пришедшие с диким осознанием собственного стыда и омерзительности поступка.
Игра в карты превратилась в «парад» чувств столь мерзких, что несчастному Маттоми захотелось буквально умереть. Игроки, после победы, заставили его подписать договор на передачу имущества на основании «соглашения на пари», которое он лихо расписал перед тем, как сел за карты. И Маттоми не мог не согласиться с поражением. Дрожащей рукой, словно пьяный, он поставил на веленевой бумаге пару чёрточек, подтверждая кабальную сделку. Несмотря на то, что Святой орден порицал азартные игры, считая их греховными делами, но относился к договорам и соглашениям весьма серьёзно и отступление от исполнения соглашения как минимум могло сулить драку, которая за него закончится жизненно опасными увечьями, а в худшем… явились бы исполнители Святого ордена, возглавляемые хранителем и выполнили бы условия договора силой оружия.
Он не мог забыть, как подошёл на следующий день к постели больного отца, как долго сомневался и мялся, как со слезами рассказал ему о проступке и как он молча отвернулся к стене. Память приводит и отрывки того, как он дал клятву искупить вину. Перед всеми высшими силами, перед отцом он дал обет, что сначала найдёт лекарство, а затем и выкупит поместье.
Из памяти парня вырвали слова коменданта гарнизона, предтечей которых стало журчание вина графина:
- Охотник, ищущий искупления за пьянку, которая поставила его семью на край голодного существования, странная тёмная аэтерна, не весть откуда появившаяся, и ватир, который провалил задание и оказался в тюрьме, - язвительно обозначил Префект, допивая вино. – Вот эта компания во истину пригодная для этого захолустья. Прям находка.
На миг предстала улыбка отца пред мысленным взором парня. Он вспомнил, как Аларит улыбнулся ему в тот момент, когда Маттоми подстрелил своего первого оленя. Отец и сын вышли на охоту, где мальчик показал всё, что усвоил заботливо переданное отцом. Это ещё больнее укололо его сердце, ибо затем мысль испытала его целой вереницей болезненных чувств, вызванных памятью о том, как родитель вернулся с сине-багровыми пятнами из леса… одним из признаков лихорадки. А затем наступили мучительные дни бесплотного поиска спасения, папа увядал с каждой неделей, пока совсем не смог передвигаться. Охота и торговля легли на плечи Маттоми, который делал всё ради родителей. Уэлисса, мать его, как могла работала на полях, принося весь возможный урожай. Святой орден строго требовал, чтобы все излишки, которые соберут крестьяне, отдавались в казну верных последователей дела Мальфаса. Циркуляры с холодным бессердечием определили, сколько нужно крестьянам для жизни, а забрать всё остальное – преступление против «святой» теократии.
Его охота, попытка вырвать жизнь отца из рук смерти — это компиляция случайности, когда была подхвачена болезнь, и её скоротечности, жестокости Святого ордена в исполнении норм и его попустительства на азартные игры. В конце концов это исполнение долга, суть которого исправить грехи прошлого… ради отца.
- Фариам, а каков ваш путь? Тоже есть история драмы? – спросил Жак, опустошая второй бокал.
- Нет, - фыркнула девушка. – Вам какое дело до моей истории? Я же – порождение демонов, с проклятой кровью! Убить меня – вот что бы сделали ваши собратья по расе.
- Эндеральцы? – улыбнулся Жак. – Само собой! Большинство из нас вас бы гнало как последовательницу чёрных сил. Но мне интересно, что могло привести вашего брата сюда.
В ответ Префект услышал лишь молчание, испытывая на себе недоброжелательный взгляд Фариам. Впрочем, и ему нет особого дела до неё, и он переключается на скорейшее разрешение этой проблемы:
- Итак, я услышал историю, и что мне теперь делать с ним, а Первосвященник?
- Он, - Первосвященник указал на Маттоми, – готов искупить грехи прошлого, готов встать на путь исправления. Ему только нужна достойная опора и шанс. В конце концов легион просто нуждается в новобранцах.
[1] Лесная лихорадка – тяжёлое респираторное заболевание, характеризующееся повышенным потоотделением, температурой и слабостью. Проявилось после заражения Шепчущего леса и по одной из версии является более лёгким штаммом, погубившим лесные массивы к северу от Сердцеземья.