С Днем Поэзии

Стихов не будет, а будет семейная история, в которой между делом юный Шура встречается с Мариенгофом.

Извините за опечатки, пишу с телефона, вечером все поправлю.

Все, все "товарищи" забрали...

Пришел НЭП и нижегородцы начали потихоньку заниматься привычным делом. 

Тонечкина свекровь была модисткой. Обшивала всех «дам» полусвета, актрис, певиц. За это семья была обеспечена контрамарками на все спектакли. 

Сразу после революции играли по старинке, если и революционное, то не слишком задорно. Выступали писатели, поэты. Юный Шура ходил на поэтические вечера, прижимая к груди тетрадку со стихами – вдруг, да удастся кому-то «великому» показать. 

Уже потом, взрослым в Москве показал он свои творения известному имажинисту Мариенгофу, который по семейной легенде взял с молодого человека слово стихов никогда не писать. Шура свое слово сдержал. 

Сватья продолжала обшивать местных «муз», сменивших купцов на «комиссаров». Одна незадача- налоги ей уж очень платить не хотелось. Конечно, кто-то из добрых соседей по Рождественской улице не замедлил сообщить о таком вопиющем нарушении «куда следует». 

Отрезы тканей Тонечка отвезла к родителям в Канавино и спрятала тайком в дровяном сарае. Так что с обыском пришли к Смирновым. Отрезы нашли, а заодно забрали все из дома - и золотые украшения, и швейную машинку, и самовар, и одежду.

Константин попытался было возмутиться, чтобы шубу не забирали- он де сормовский рабочий, в чем на работу будет ходить, засмеют. «Товарищ», проводивший обыск кивнул на овчинный полушубок. «Да я ж в нем коз кормлю и снег чищу»- -только и успел сказать Тонечкин отец...

Все, все "товарищи" забрали, разве что сундук пустой оставили, и кровать не унесли.

Что ж было делать. Константин отправился на завод дивить людей. А Евдокия, прихватив опись конфискованного отправилась с жалобой в местный Совет- на каком основании у честного рабочего человека отняли пуховые подушки,  швейную машинку «Арон Бибер», золотые часы, золотой браслет, сережки с бриллиантами, три кольца и енотовую шубу… ну, и по мелочи еще- белье постельное, скатерть вышитую, отрезы тканей на платье и костюмы.

В Совете жалобу поддержали, дело передали в пролетарский суд, который постановил незаконно конфискованное вернуть, а если что успели продать, то компенсировать это советскими честными деньгами.

 И вернули. Все вернули. Кроме шубы. Уж больно, она, шуба, видно, кому-то к лицу пришлась из нового начальства. Вернули ли за нее деньги, история умалчивает. 

Но украшения отдали все. И часы тоже. Правда, потом, когда голод был, украшения почти все  в торгсин сдали- остались колечко, да сережки. 

И швейная машинка, конечно, красивая. Кованая. На ней у нас сейчас телевизор стоит. Работает машинка, шьет. Почистить только надо.

Единственное дедушкино стихотворение, которое я нашла... вернее, отрывок.

Написал он это стихотворение  в возрасте далеко за восемьдесят.

Я скоро этот мир покину

И ни во сне не наяву,

Я не увижу больше алую рябину

И изумрудную траву.

На зорьке утренней к пруду

Навстречу солнцу как бывало

Уже я больше не приду

Как бы оно там не сияло...

Извините, что печальное, но другого нет.