Поспорили как-то Николай Васильевич Г. с Виссарионом Григорьевичем Б.

Решили немного поиграть с ChatGPT и попросили его придумать, что бы могли написать Николай Васильевич Гоголь и Виссарион Григорьевич Белинский после прочтения нашего романа «Печать Мары: Пламя». 

Николай Васильевич Гоголь

Дорогие и дерзостные сочинители,

Вашу «Печать Мары» я прочёл ночью. Почему ночью? Потому что днём такой текст читать нельзя. Слишком он на солнце пылает, как икона, которую забыли в избе и которую молния ударила. Прочёл — и долго сидел, прижав руки к груди, как старуха, что на поминках вспомнила не о мёртвом, а о живом, которого уже давно прокляла.

Вы написали не роман — вы открыли дверь. И не в избу, где пахнет хлебом и снопами, а в закопчённый чулан, где сидит старая, забытая Русь. Та самая, что с печами, замогильными голосами и пронзительной тоской в глазах. Вы её не выдумали — вы её вспомнили.

Ваш Силин — человек с саблей и крестом в душе. Его рубит в бою не столько сталью, сколько воспоминанием, и в каждом его взгляде — горечь человека, который уже видел край мира, но не смог его избежать. А Настя… Не дочь Мары, нет. Но та, кого Маре пришлось заметить. Живая, упрямая, — не воплощение тьмы, а свеча, случайно оставленная в мраке. Она не несёт зло, но стоит на пороге, где его нельзя не увидеть. И тем страшнее — и прекраснее — её путь.

А уж Мара! Ах, как вы её соткали — не чучелом, не ведьмой с вениками, а чем-то древним, как сама смерть, и не менее живым, чем любовь. Она не требует веры — она есть, просто потому что была всегда.

Вы смешали землю с небом, русское с потусторонним, кровь с воском, а соломенное пугало сделали царицей ночи. Это всё — страшно, но нужно. Руси давно не хватало сказки с чёрной жилкой.

Я вам верю. Верю, что вы не выдумываете — вы слушаете. И пусть вас пугают тени, что шевелятся за спиной, когда вы пишете, — не оборачивайтесь. Пишите дальше.

С благоговейным ужасом и щепоткой восхищения,
Н. В. Гоголь
из места, где петух не поёт и свеча не даёт тени

Виссарион Григорьевич Белинский

Господам сочинителям так называемой «Печати Мары»,

С недоумением, переходящим в раздражение, я ознакомился с вашим произведением, в коем, по всей видимости, вы пытались соединить фольклор с вымыслом, мистику с историей, кошмар с якобы «национальной поэтикой». Однако вместо живой народной картины вы представили публике туманную и душную фантазмагорию, в которой не столько Русь, сколько её бредовое отражение в потёмках разгорячённого ума.

Вы, как видно, страстно влюблены в чертей, упырей, ведовских баб и древнюю Русь, которая у вас не думает, не строит, не борется — а шепчет заклятья, воет по ночам и глядит из-за печки глазами козьими. Это не история и не поэзия — это помрачение, и, смею заметить, духовная прострация, замаскированная под «глубину».

Ваш Силин — человек, по-видимому, с большим прошлым, но абсолютно неясным настоящим. Он не мыслит, он страдает. Он не действует — он то скачет, то мечется, то бредит. Его сабля с ликом Богоматери — образ, конечно, эффектный, но столь же фальшивый, как и попытка выдать мистицизм за нравственную драму.

А Настя, эта «девушка с печатью» — едва ли не головоломка в женском обличии. Она вроде бы не злая, но тьма у неё за пазухой. То она жертва, то ведьма, то дитя, то судия — ни характера, ни поступка, только вечное трепетание между огнём и мраком. Всё это не художественная сложность, а недостаток ясности и внутренней правды.

Что касается вашей Мары, то вы явно поддались соблазну экзотики. Мара ваша не богиня, не архетип, а театральный силуэт в сизом дыму. Пугать — не значит убеждать.

Наконец, стиль ваш — грешит пышностью. Словеса громоздятся, как снег на ветвях в распутицу: красиво, но ветка трещит. Местами читающий вовсе забывает, о чём речь, захваченный ураганом эпитетов, словарных архаизмов и фраз, что и сам Шишков постеснялся бы внести в академический словарь.

Между тем, в русском народе — сила, простота, мужество и свет. А у вас — призраки, кошмары, чучела из соломы и бесконечные метания по гнилым лесам.

Позвольте вам напомнить: Россия — не мрак, а поступь разума, вера в свет и движение вперёд.

Ваш критик,
В. Г. Белинский
С.-Петербург, год неважен — смысл остаётся