Эмоции и то, кто и как их выражает

Недавно выложила в вк небольшой фрагмент из пишущегося романа. Хотела, чтобы читатели поделились впечатлениями. 

Поделились писатели. Одна моя знакомая просто написала, что все ок, а другая, которую я считаю своим учителем в литературном мире, заметила, что женщина всегда мгногословна, когда эмоциональна, а вот мужчина «толкать речей не станет». 

Задумавшись об этом, решила перечитать гениальный рассказ О.Генри "Попробовали – убедились». 

О чем он? Вот как раз о том, кто, как и при каких обстоятельствах выражает свои эмоции. 

Героев в рассказе всего два активных, ну и можно посчитать их жен за героинь. Значит, четыре. 

Как-то раз один редактор по весне в Нью-Йорке встретил своего приятеля, писателя, чьи рассказы отказывался печатать у себя в журнале. Почему? Ему казалось, что персонажи писателя слишком сухо реагируют на беду. Писатель же утверждал, что только так и будут реагировать люди в стрессовой ситуации. Ибо знаете ли, шок. 

Тогда писатель предложил редактору вдвоем разыграть его жену, подругу жены редактора, оставив ей записку о том, что он ее бросает и последить за ее реакцией. Эксперимент, знаете ли, очень действенный. 

Вот только в итоге судьба подшутила и над писателем, и над редактором: жена писателя Луиза в письме попрощалась с ним и сообщила, что с ней уехала и ее подруга. Они бросили своих мужей. 

И что же? Писатель, утверждавший, что человек в такой ситуации не способен проявлять эмоции, разражается отчаянной тирадой, полной боли и разочарования, а редактор, утверждавший это, не может выдать из себя членораздельной фразы. 

А все потому, что мы все разные. Мужчины и женщины, богатые и бедные, умные и недалекие, гениальные и не очень, старые, молодые, опытные, зеленые, всякие, все мы в первую очередь люди. И нет общей какой-то схемы, в которую вписывалась бы даже одна группа живых людей. 

Эмоции свои мы все проявляем по-разному, и дело часто далеко не только в том, человек перед нами мужского пола или женского. 

Вот например герой моего впроцессника. Несчастный, немногословный, отчаянно жертвенный человек. Человек, не привыкший «толкать речей». Да еще и решение принял защищать любимую женщину – даже от нее самой. Из-за чего тоже молчал. Вернее, умолчал об одной очень важной вещи. Об истине. 

Из-за чего «благополучно» чуть не угробил и себя, и ее. 

И вот, когда все тайное стало явным (а ему это чуть не стоило жизни), он уже просто не мог в разговорах с ней, с любимой, продолжать молчать, а не начать разговаривать ртом. И за все предыдущее молчание и терпение теперь придется говорить много и эмоционально. Чтобы все окончательно не привело к большой беде. 

Нельзя отмалчиваться, когда на кону твоя жизнь и жизнь женщины, которую ты любишь. 

Итак, я дам вам контекст: 

Жила-была девочка Таисия. У нее была любящая мама, которая подарила девочке талисман, нефритового слона. Девочка очень любила маму и свой талисман. Училась на медика, когда у мамы обнаружили рак мозга. Таисия стала искать деньги на лечение мамы. Взяла в долг у дяди однокурсника, миллион рублей. Маму прооперировали, спасли. Долг Таисии дали на три года. А через два с половиной у мамы Таисии снова обнаружили рак в терминальнрй стадии. Саму же Таисию привезли к человеку, давшему ей в долг и которому из миллиона она смогла вернуть копейки. Тогда он признался ей, что деньги, одолженные ей, сам взял в долг у одного предпренимателя из Волгограда, а тот связан с криминалом. И ему нужны его деньги. Можно и в качестве рабыни-швеи. Таисия вынуждена была согласиться. И ее вместе с другими такими же несчастными девушками, отправили в трудовой лагерь. Где к бараку, куда ее поместили, был приписан надзиратель, Юрий. И он возьми и привяжись к ней, к Таисии, которую он с первого дня начал называть Ташей. 

Через десять лет от него Таша узнает, что ее два года не собираются отпускать и хочет бежать. В этом ей помогает Юра и просит не бросать его. Ведь чем ей может помешать верный пес. Может к тому же и помочь. Вот только Таша видит в нем лишь врага, десять лет пользовавшегося служебным положением, чтобы завести наложницу и спать с ней. 

Полгода в Москве после побега она терпит своего пса, походя доводя его до края, а потом отводя, не давая рухнуть. И так много раз. А он все терпел молча, полагая, что так защищает ее от лишней для нее правды и от самой себя. 

Но, почти доведя его до инсульта, Таша внезапно начинает вспоминать то, что было между ней и Юрой на самом деле. А была забота, ласка, нежность и любовь. Взаимная, чистая, красивая. Но опасная. Увидев, как за свою любовь одна такая пара рассталась с жизнью, Таша решает притворяться ненавидящей жертвой насилия, а Юра подыгрывает ей, понимая, что в этом есть резон. 

Да только разум Таши в какой-то момент начинает свою игру и вытесняет истинное ее отношение к любимому человеку, меняя его на ненависть и злобу, на желание отомстить ему. И полгода Таша упрямо мстит тому, благодаря кому жила и была любима. Полгода гробит его, а он молчит. Ибо верит, что так ей лучше. Лишь в больнице, вися вдвоем над пропастью на волоске, признают оба, что чуть не наломали дров. Она своим слепым упрямством, а он – молчанием, которое ломает судьбы. 

Когда же память начинает возвращаться, Таше нужна правда, нужны ответы. И если бы немногословный Юра снова стал бы молчать (потому что мужчины много не говорят), то вся эта история могла закончиться большой бедой. Но – он нашел в себе силы говорить. Потому, что это было нужно другому человеку. 

Медленно провожу прохладной ладонью по его груди. Волоски тут же становятся дыбом, а соски становятся тверже. Шальная мысль приходит в голову, как было бы замечательно, если бы при необходимости мужчина тоже мог выкормить ребенка. 

Сама не сразу понимаю, что произнесла эту фразу вслух: "Интересно, каким бы на вкус там было молоко". 

— Точно не такое вкусное, как у женщины. 

Слова сказаны шепотом, и, стоит мне приподнять голову и взглянуть ему в глаза, как его реакция пронзает тело будто мощный разряд тока: 

— Я забыл... мне не давали голос. 

Плотно сомкнув веки, он поворачивает голову на бок, подставляя щеку. Кожа бледная, словно только что он повстречался с вампиром, и упырь выпил ему всю кровь. 

Вот только никак невозможно отрицать, что упырь – я. 

— Юр, ты чего, а? Я же просила у тебя прощения, и прошу. Недавно лишь узнала, что "стерва" по-гречески значит "разлогающийся труп". "Стервус"... Но я не стерва, я...

Замечаю, как он делает еле заметное движение головой. "Не стерва". 

— ... гораздо хуже! Вот скажи мне, Юра, почему ты не сказал мне правду? Под дулом пистолета было не спродручно. Во время побега тоже. Но потом, когда ты привел меня в квартиру, отдал мне новые документы... Когда ты мог посадить меня, и, глядя в глаза, развеять туман, окутавший мое сознание... почему ты этого не сделал? Почему подчинился? Зачем позволил мне полгода регулярно толкать тебя к краю бездны, потом за миг до падения брать за локоть, "Еще не пришло время сдохнуть", а после насиловать снова? А если бы в какой-то момент ты бы умер... 

Влажный ком в горле не дает мне дальше говорить. 

Не разжимая век, он тихо отвечает на мой вопрос: 

— Наверное, ты была бы рада. Больше никто не напоминал бы тебе о рабстве. 

Резко я даю пощечину – себе. 

Ожидая боли, Юра стискивает зубы, но тут же понимает, что что-то не так. 

Открыв глаза и уставившись на меня, замечает след на моей щеке. 

— Что...

— Что я сделала? Дала себе оплеуху. 

— За что? 

— Разве не очевидно? За то, что довела безумно, бескорыстно, жертвенно полюбившего меня человека до края настолько, что он не понимает: стоило твоему сердцу действительно перестать биться, это я легла бы рядом и сдохла в то же мгновение. Потому что я бы слишком поздно поняла, что это значит: "Что имеем, не храним, потерявши плачем". Низвела тебя до роли пса, которую ты с такой готовностью принял на себя, не понимая, ты – свобода, к которой я так стремилась. 

Ты, Юра, позволил моему разуму спасать меня – в лагере. Но зачем было это продолжать, когда мы приехали в Москву? Ты продолжал спасать меня, позволяя губить – себя... И я почти погубила. И только у самого края, взглянув бездне в глаза, поняла, что я не хочу так! 

А если бы моё сердце не перестало биться, знаешь, что бы со мной случилось? Нет? 

Юра молча мотает головой. 

— Я бы сошла с ума! На годы мой больной разум запер бы душу в бренном теле, не пуская меня к тебе. Скажи, ты желал бы мне такой судьбы? Скажи словами и ради всего святого прости меня, слышишь? Прости, прости, прости! Ты не собака, я не хозяйка, я просто заигравшаяся в жестокую, изощренную месть девчонка, у которой кроме тебя никого нет. И которой кроме тебя никто не нужен. 

Карие глаза смотрят мне в душу. Смотрят так, будто желают оправдать меня хоть перед Творцом, хоть перед Дьяволом. 

— Так почему ты не сказал мне правду? 

— Я просто видел, что правда тогда была тебе не нужна. А я поклялся, себе, впервые увидев тебя десять лет назад, что помогу тебе выжить и обрести свободу. Чего бы это ни стоило – мне. Всякий раз давать тебе то, в чем ты нуждалась, в этом я видел свое предназначение. До тебя пять лет я был псом, пасущим стадо овец. В чем долг собаки? Стадо не должно пострадать. Его нужно пасти и защищать от внешних угроз. Иначе хозяин накажет пса. 

Но увидев тебя, я решил служить именно тебе, а не хозяину. И так до смерти, естественно, своей. 

На это нужно как-нибудь ответить, а говорить я сейчас все равно не могу. 

Поэтому подаюсь вперед, прижимаю ладонь к его щеке, и страстно целую в губы. 

Не знаю, искупаема ли моя вина перед ним, но какое же это счастье, что он позволяет мне – себя целовать. 

Обеими руками он вцепляется в простынь и я понимаю, почему: чтобы не позволить себе обнять меня... без моего на то позволения. 

— Обними меня!

— Разрешаешь? 

— Умоляю!